Баденвайлер
| Община
Баденвайлер
Badenweiler
Показать/скрыть карты
|
Баденвайлер (нем. Badenweiler, алем. Badewiler) — коммуна в Германии, в земле Баден-Вюртемберг.
Курорт с римских времён, развалины римских построек. Место смерти американского писателя Стивена Крейна (1900) и русского писателя Антона Павловича Чехова (1904), находившихся в курортном Баденвайлере на лечении (оба умерли от туберкулёза).
Подчиняется административному округу Фрайбург. Входит в состав района Брайсгау — Верхний Шварцвальд. Население составляет 3907 человек (на 31 декабря 2010 года). Занимает площадь 13,02 км². Официальный код — 08 3 15 007.
Коммуна подразделяется на 3 сельских округа.
Города-партнёры
Фотографии
- Badenweiler 001.650.jpg
Вид с юго-запада
- Badenweiler1.png
Вид с запада
- Cassiopeia-Therme01.jpg
Вход в источники Кассиопеи
- Reben-u-Ruine.jpg
Часть курортного парка
Антон Чехов в Баденвайлере
- Anton Chekhov in Badenweiler 06.JPG
Анто́н Чехов[1] ме́сто
- Anton-Tschechow-Platz in Badenweiler.JPG
Чайка скульпту́ра
- Anton Chekhov in Badenweiler 01.JPG
Памятник
Напишите отзыв о статье "Баденвайлер"
Ссылки
- [www.gemeinde-badenweiler.de/content/view/full/2 Официальная страница]
Примечания
- ↑ [www.badenweiler.de/de/kultur_und_geschichte/anton_tschechow__1 Баденвайлер:] Анто́н Чехов
- ↑ [www.literaturland-bw.de/museum/info/13 Литературный страна́ Баден-Вюртемберг:] Литературный музей "Чеховский салон"
- ↑ [www.badenweiler.de/de/kultur_und_geschichte/tschechow_salon__1 Баденвайлер:] Чеховский сало́н
| ||||||||
|
Это заготовка статьи по географии Баден-Вюртемберга. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Баденвайлер
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
