Баджи-рао II

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Баджи-рао II
пешва государства маратхов
1795 — 1818
Предшественник: Мадхав-рао II
 
Вероисповедание: Индуизм
Рождение: 1775(1775)
Смерть: 28 января 1851(1851-01-28)
Род: Бхат
Отец: Рагхунатх-рао

Баджи-рао II (1775 — 28 января 1851) — пешва (глава правительства) государства маратхов из семьи Бхат.



Биография

Баджи-рао был сыном Рагхунатх-рао. Его отец стал пешвой в 1773 году, когда по его приказу был убит Нараян-рао. Однако в 1774 году Нана Фарнавис организовал переворот, сверг Рагхунатх-рао и организовал регентский «совет двенадцати», правивший от имени малолетнего сына Нараян-рао Мадхав-рао II.

В 1795 году Мадхав-рао II покончил жизнь самоубийством, и Нана Фарнавис вместе с магараджей Гвалиора Даулат Шинде сделали новым пешвой Баджи-рао II. Даулат Шинде использовал ситуацию для расширения гвалиорских владений.

В 1800 году умер Нана Фарнавис. К этому времени усилился соперник правителя Гвалиора — Яшвант Холкар из княжества Индаур, и между ними завязалась борьба за контроль над пешвой. Отчаявшись сохранить независимость, Баджи-рао в 1802 году бежал к британцам, и в декабре 1802 года пешва подписал с Ост-Индской компанией Бассейнский договор, по условиям которого в обмен на военную помощь отдал в руки Компании всю внешнюю политику маратхского государства, а также пошёл на территориальные уступки. Главные соперники пешвы — правители княжеств Гвалиор (из династии Шинде) и Нагпур (из династии Бхонсле) не признали британского протектората. Началась вторая англо-маратхская война, в ходе которой маратхские князья были разбиты.

После войны ряд маратхских князей, ранее подчинявшихся пешве, перешли под британский контроль, в частности под британский протекторат перешло княжество Барода, где правила династия Гаеквад. Посланный Гаеквадами к пешве в Пуну посол Гангадхар Шастри, который должен был обсудить вопросы, связанные со сбором налогов, был убит, и в организации убийства подозревали министра пешвы Тримбак Денгле. Воспользовавшись подвернувшейся возможностью (посол находился под британской защитой), англичане вынудили пешву подписать 13 июня 1817 года договор, в соответствии с которым тот признавал вину Денгле, отказывался от претензий на Бароду и передавал британцам ряд территорий, а также более не мог вести самостоятельную внешнюю политику. Британский резидент в Пуне Маунтстюарт Эльфинстон также потребовал, чтобы пешва распустил кавалерию. Пешва подчинился и распустил кавалерию, но при этом предупредил распускаемых, чтобы они были готовы вновь вернуться в строй, и выплатил им жалованье за 7 месяцев вперёд, а генералу Бапу Гокхале приказал начать подготовку к войне. Гокхале начал секретный набор войск и принялся за ремонт крепостей, делались попытки переманить британских сипаев и нанять европейцев.

Вскоре началась третья англо-маратхская война. Британские войска разгромили отряды, подчинявшиеся пешве, а затем, взяв город Сатара, заставили раджу Сатара, который формально являлся императором всех маратхов, издать фирман об отстранении пешвы (формально являвшимся лишь главой кабинета министров) от занимаемой должности, тем самым юридически лишив Баджи-рао II власти. 3 июня 1818 года Баджи-рао II сдался британцам.

Британцы поселили Баджи-рао в деревне Битхур на берегу Ганга. Ему было запрещено пользоваться титулом пешва, однако был назначен хороший пенсион, и к нему перебрались родственники из Пуны. Он прожил ещё 33 года. После его смерти титулом пешва воспользовался его приёмный сын Нана Сагиб во время восстания сипаев.


Напишите отзыв о статье "Баджи-рао II"

Отрывок, характеризующий Баджи-рао II

Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.