Бадринатх
Город
Показать/скрыть карты
|
Бадрина́тх (англ. Badrinath, хинди बद्रीनाथ) — город в округе Чамоли в штате Уттаракханд, Индия. Расположен на холмах Гархвал на берегах реки Алакнанды, в 301 км к северу от Ришикеша. Лежит между горными отрогами Нар и Нараяна в тени горы Нилкантха.
Бадринатх — это священный индуистский город. Как священное место упоминался в писаниях и легендах на протяжении тысяч лет. Он наиболее важный из четырёх городов в паломничестве по маршруту Чар-дхам (санскр. चार धाम, букв. «четыре обители»). По преданию именно здесь были записаны Веды и сложены многие пураны[1]. В последние годы популярность Бадринатха выросла в несколько раз: 600 000 паломников в течение 2006 года[2] против 90 676 в 1961 году[3].
Бадри относится к ягоде, которая обильно здесь произрастает, натх — значит «Владыка». Бадри является также санскритским названием дерева ююба, которое имеет съедобные ягоды.
Территория Бадринатха упоминается как Бадари (санскр. बदरि, badari IAST) или Бадарикашрама (санскр. बदरिकाश्रम, badarikāśrama IAST), или ашрама Бадарика, в индуистских писаниях.
Это место священно для почитателей Вишну, особенно в его двуедином воплощении Нара-Нараяна; эту аватару здесь так и называют — Бадринатх или Бадринараяна[1]. Наиболее привлекательным местом в городе является храм Бадринатха, посвящённый Вишну. Данное святилище является священным местом для приверженцев вайшнавизма. Согласно легенде Шанкара, считающийся основателем города, нашёл в реке Алакнанде каменное изображение Бадринараяны, сделанное из шалаграмы-мурти, — сейчас это одна из главных святынь Бадринатха[1]. Он сначала хранил его в пещере возле горячих источников Тапт Кунд. Уже в XVI веке царь Гархвала перенёс мурти в современный храм.
Напишите отзыв о статье "Бадринатх"
Примечания
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Бадринатх
– Давай сюда. Во важно то!Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
