Баер, Ральф

Ральф Баер
англ. Ralph H. Baer
В 2009 году
Имя при рождении:	Рудольф Генрих Баер нем. Rudolf Heinrich Baer
Род деятельности:	Изобретатель, разработчик видеоигр, инженер, предприниматель
Гражданство:	Веймарская республика Веймарская республика → Третий рейх Третий рейх → США США
Отец:	Лео Бауэр
Мать:	Лотте Бауэр (урождённая Киршбаум)
Супруга:	Дена Уинстон (1952—2006; её смерть)
Дети:	Джеймс, Марк, Нэнси
Награды и премии:	Национальная медаль США в области технологий и инноваций, Медаль Эдисона и др.
Сайт:	[www.ralphbaer.com/ phbaer.com]

Ральф Генри Баер (англ. Ralph Henry Baer; 8 марта 1922, Родальбен — 6 декабря 2014, Манчестер) — американец еврейско-немецкого происхождения. Изобретатель, разработчик видеоигр, инженер, предприниматель, получивший прозвище «Отец видеоигр» за свой огромный вклад в развитие этой индустрии, особенно в первые годы существования компьютерных игр как таковых.

Биография

Рудольф Генрих Баер (настоящее имя изобретателя) родился 8 марта 1922 года в городке Родальбен. Отец — Лео Бауэр, работал шорником на обувной фабрике в близлежащем городке Пирмазенс. Мать — Лотте Бауэр (в девичестве — Киршбаум, англ. Charlotte Lauren Kirschbaum, 1899—1999).

В 1933 году, в возрасте 11 лет, с приходом к власти нацистов, был исключён из школы в связи со своим еврейским происхождением. Его семья почувствовала, что гонения на евреев в стране становятся всё жёстче, поэтому в августе 1938 года, когда Рудольфу было 16 лет, они эмигрировали в США и прибыли в Нью-Йорк. Это случилось за три месяца до печально известной «Хрустальной ночи». Вскоре будущий изобретатель слегка изменил своё имя на англизированное и был натурализован, став гражданином США.

Уже через неделю после прибытия в США Баер работал на фабрике по изготовлению футляров для маникюрных наборов, зарабатывая 12 долларов в неделю (чуть более 200 долларов в ценах 2014 года): именно там 16-летний юноша сделал своё первое изобретение — деревянный зажим, держащий 5—6 футляров одновременно, что заметно повысило производительность труда. Спустя полгода однажды в метро он увидел обложку журнала, на которой говорилось о том, что на обслуживании радио и телевизоров можно делать большие деньги. Загоревшись этой идеей, Баер стал покупать тематическую литературу, окончил Национальный институт радио по специальности «радиотехник». Потратив на это примерно полтора года, Баер уволился с фабрики и занялся обслуживанием радиоприёмников, телевизоров, антенн. В 1943 году был призван в армию, служил год в США, затем ещё два года в военной разведке в Англии и Франции в звании рядового (личный номер 32887607).

Вернувшись с войны, Баер поступил в Американский телевизионный институт технологий в Чикаго и в 1949 году окончил его по специальности «телевизионный инженер» (крайняя редкость в то время) и со степенью «бакалавр наук». В том же году Баер получил должность главного инженера в маленькой фирме Wappler, Inc., которая занималась электрическим медицинским оборудованием. Здесь он также смог проявить себя как изобретатель: он совершенствовал и изобретал электрические скальпели, эпиляторы и другие приборы.

В 1951 году Баер перешёл в компанию Loral Corporation, где трудился также старшим инженером, занимаясь совершенствованием оборудования для IBM.

C 1952 по 1956 года работал в компании Transitron, Inc., также старшим инженером, а потом и вице-президентом.

В 1955 году переехал в Манчестер, где и прожил всю оставшуюся жизнь.

В 1956 году основал собственную компанию. В ней работали до 500 инженеров, которые занимались преимущественно военными заказами. Именно эта работа подала Баеру идею, которая в итоге привела к созданию первой в мире игровой приставки.

В 1972 году Баер начал сотрудничать со свежеобразованной компанией Atari, которая в том же году создала один из самых коммерчески успешных аркадных автоматов — Pong, суть игры которого была основана на разработке Баера «Настольный теннис». В дальнейшем между Баером и Ноланом Бушнеллом (президентом Atari) разгорелся затяжной спор, связанный с патентированием этой игры.

В 1975 году занялся самостоятельной консультационной деятельностью и начал сотрудничать с Marvin Glass & Associates, Чикаго .

В 1987 году Баер вышел на пенсию, но до самой своей смерти продолжал изобретать и продвигать новые видеоигры и электронные игрушки. Баер имеет 50 патентов в США и ещё около 100 по всему миру, причём связанных не только с видеоиграми и электронными игрушками, но и, к примеру, с открытками, говорящими дверными ковриками и следящими системами для подводных лодок.

В 2005 году увидела свет книга Баера «Видеоигры: В начале». В 2006 году Ральф Баер передал все свои приборы и документацию, связанные со своими изобретениями, в дар Смитсоновскому институту.

Личная жизнь и смерть

В 1952 году Ральф Баер женился на девушке по имени Дена Уинстон. Пара прожила вместе более полувека, в 2006 году Дена скончалась. От этого брака остались трое детей: Джеймс, Марк и Нэнси. Сам Ральф Баер скончался 6 декабря 2014 года от старости. На момент смерти у него остались трое детей и четверо внуков и внучек. Похоронен три дня спустя после смерти при храме Adath Yeshurun.

Изобретения

• Ральфа Баера называют изобретателем видеоигр. Первые его опыты по использованию телевизионного экрана для игр относятся к 1966 году. Заручившись поддержкой двух инженеров и получив на эксперимент 2500 долларов (около 17 000 в ценах 2014 года), Баер за два года создал «Коричневую коробку» — первую в мире консольную систему для видеоигр. Своё название она получила в честь того, что её внешнее покрытие было сделано под шпон. На протяжении четырёх лет Баер не мог найти фирму, которая взялась бы продвинуть этот необычный товар на рынок. Это получилось лишь в 1972 году, когда Баер модифицировал свою «Коричневую коробку» — эта консоль получила имя Magnavox Odyssey. Всего этих приставок в мире было продано около 330 тысяч штук. Ныне одна из первых «Коричневых коробок» хранится в Смитсоновском институте.
• В марте 1971 года Баер получил первый в мире патент на «телевизионную игровую и обучающую аппаратуру».
• В 1972 году Баер изобрёл первый в мире световой пистолет, из тех, что смогли попасть на массовый рынок — Shooting Gallery.
• 1975—1978 — Баер внёс значительный вклад в развитие моделей приставок серии Magnavox Odyssey.
• В 1978 году публике была представлена разработанная совместно с Ховардом Моррисоном игра «Саймон», в 1979 году — её продолжение «Супер-Саймон».
• В 1979 году вышла игра Ideal Maniac, имевшая заметно меньшую популярность, чем «Саймон».

Награды и признание

• 2005 — G-Phoria в категории «Легенда»
• 2005 — Национальная медаль США в области технологий и инноваций
• 2008 — IEEE Masaru Ibuka Consumer Electronics Award
• 2008 — награда «Пионер» на Конференции разработчиков игр
• 2010 — включён в Национальный зал славы изобретателей
• 2014 — Медаль Эдисона
• 2014 — включён Корпорацией Карнеги в список «Иммигранты: гордость Америки»
• Пожизненный почётный член Института инженеров электротехники и электроники

См. также

• Первые видеоигры
• История компьютерных игр

Ссылки

• [www.ralphbaer.com/ Официальный сайт Ральфа Баера]  (англ.)
• [www.thocp.net/biographies/baer_ralph.htm Ральф Баер]  (англ.) на сайте thocp.net
• [thedoteaters.com/?bitstory=odyssey Odyssey — Ralph Baer's Strange Odyssey]  (англ.) на сайте thedoteaters.com
• Шэннон Дрейк. [www.escapistmagazine.com/articles/view/video-games/issues/issue_87/491-A-Natural-Born-Inventor A Natural Born Inventor]  (англ.) на сайте escapistmagazine.com, 6 марта 2007

Отрывок, характеризующий Баер, Ральф

– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.