Собор Святого Марка

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Базилика Святого Марка»)
Перейти к: навигация, поиск
Католический храм
Собор Святого Марка
Basilica di San Marco

Вид на собор с площади Сан-Марко
Страна Италия
Город Венеция
Конфессия католицизм
Епархия Венецианский патриархат 
Тип здания базилика
Дата основания 829 год
Основные даты:
832 годПостройка первой базилики
1094 годОсвящение современной базилики
Реликвии и святыни мощи апостола Марка и Исидора Хиосского
Состояние действующий храм
Сайт [www.basilicasanmarco.it/ Официальный сайт]
Координаты: 45°26′03″ с. ш. 12°20′23″ в. д. / 45.4343778° с. ш. 12.3398750° в. д. / 45.4343778; 12.3398750 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=45.4343778&mlon=12.3398750&zoom=13 (O)] (Я)

Собо́р Свято́го Ма́рка (итал. Basilica di San Marco — «базилика Сан-Марко») — кафедральный собор Венеции (до 1807 года придворная капелла при дворце дожей), представляющий собой редкий пример византийской архитектуры в Западной Европе. Располагается на площади Святого Марка, рядом с Дворцом дожей.

Собор, украшенный многочисленными мозаиками, выполненными в византийском стиле, является местом нахождения мощей апостола Марка и множества ценных предметов искусства, вывезенных из Константинополя в ходе крестовых походов. В 1987 году собор в числе прочих венецианских памятников вошёл в число объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО.





История собора Святого Марка

Первая базилика

Базилика была построена для размещения мощей апостола Марка, которые 31 января 829 года были привезены из Александрии в Венецию. Мощи были привезены венецианскими купцами Буоно и Рустико, которые в 828 году, прибыв в Александрию, узнали, что мусульмане начали разрушение христианских храмов для возведения мечетей. Поскольку предание связывает проповедь христианства в городах Венецианской лагуны с апостолом Марком[1], то купцы решили спасти мощи святого от осквернения и привезти их в свой город. Чтобы перенести реликвию на корабль, торговцы прибегли к хитрости: тело евангелиста было положено в большую корзину и сверху покрыто свиными тушами, к которым не могли прикоснуться сарацины даже при таможенном досмотре. Для большей надёжности корзину спрятали в складках паруса одного из судов (событиям, связанным с перенесением мощей, посвящены мозаики пресбитерия и одной из люнет центрального фасада). После перенесения мощей в город, апостол Марк заменил святого Феодора в роли небесного покровителя Венеции, а символом города стал знак этого евангелиста — крылатый лев.

Строительство было начато дожем Джустиниано Партечипацио в 829 году, а завершено в 832 году его братом дожем Джованни Партечипацио. Поскольку здание первой базилики не сохранилось, то о её облике можно судить лишь по археологическим раскопкам, выполненным в ходе реставрации крипты собора, когда была обнаружена древняя кладка стен. Считается что церковь была построена в форме латинской базилики типа равеннских (Сан-Витале) и занимала место нынешней крипты[2]. Купол, установленный над её центральной частью, находился над местом захоронения мощей апостола Марка.

Базилика была повреждена пожаром, возникшем в 976 году в ходе дворцового переворота, когда дож Пьетро Кандиано был смещён дожем Пьетро Орсеоло. Пожар, начавшийся во Дворце дожей, перекинулся на северо-западную часть собора и нанёс ему серьёзные повреждения. К концу X века базилика была восстановлена, но исследователи считают, что эта была реставрация здания, а не новое строительство[2][3].

Современная базилика

Строительство современной базилики было начато в 1063 году при доже Доменико Контарини. В 1071 году в ещё недостроенном соборе был возведён в должность дожа Доменико Сельво, при котором в 1071—1084 годах был начат первый цикл создания мозаичного убранства базилики. Освящение храма состоялось в 1094 году при доже Витале Фальере, который был захоронен в галерее на месте современного нартекса собора[4].

Крестовокупольная пятиглавая церковь была возведена по образцу константинопольского храма Апостолов[5]. На протяжении последующих столетий церковь непрерывно расширялась и украшалась: в 1159 году начались работы по облицовке собора мрамором, в XII веке были выполнены мозаики центральных куполов и сводов, в 1343—1354 годы были пристроены баптистерий и капелла святого Исидора, в XV веке — капелла Масколи и сакристия (1486—1493 годы), в 1504—1521 годах капелла Дзен. Внешнее убранство собора было завершено к концу XV века, о чём свидетельствует его изображение на картине Джентиле Беллини «Процессия реликвии Святого Креста на площади Сан Марко» (1493 год). Титул главного строителя собора в разное время носили такие архитекторы, как Якопо Сансовино и Бальдассар Лонгена[6].

Множество древних реликвий попали в собор после разграбления крестоносцами Константинополя в 1204 году. К ним относятся квадрига на западном фасаде, «золотой алтарь» византийской работы, образ «Мадонна Никопея».

Базилика играла значимую роль в истории Венецианской республики. По сложившейся традиции глава республики должен был предстать перед горожанами и публично провозглашается дожем из преголы, правой кафедры, специально устроенной для этой цели в соборе. Несмотря на то, что базилика до 1807 года была лишь дворцовой капеллой, в ней проходили крупные официальные церемонии (благословение войска перед войной в том числе перед четвёртым крестовым походом, демонстрация захваченных у врагов знамён). В базилике состоялась покаянная встреча Фридриха Барбароссы с папой Александром III. Собор полностью находился в юрисдикции дожей и имел собственный причт, независимый от местного епископа[7] В 1807 году по приказу Наполеона в собор Сан-Марко из церкви Сан-Пьетро ди Кастело была перенесена кафедра патриарха Венеции (титул принадлежит епископу Венеции с 1451 года) и храм стал кафедральным собором Венеции.

В настоящее время собор является действующим храмом. Будничные богослужения проводятся в капелле святого Исидора. Кроме мощей апостола Марка среди реликвий базилики выделяется глава апостола Иакова Младшего, мощи мученика Исидора[8] и образ Богородицы «Никопея», что делает её центром христианского паломничества[9].

Архитектура

Характеристика архитектурного стиля

Длительное строительство базилики оказало влияние на её архитектурный стиль. Построенный как классическая греческая базилика с суровым романским фасадом, собор за годы перестроек приобрёл свой современный образ, в котором смешались различные стили. Это объясняется также тем, что в его убранстве использованы привезённые в различное время в Венецию восточный мрамор, колонны различных ордеров, греческие и романские барельефы, византийские и итальянские скульптуры, готические капители. Все это было соединено мастерами в гармоничной архитектонике собора.

Ряд исследователей затрудняются чётко выделить архитектурный стиль собора и пишут про его особенности:

Я не знаю, существует ли ещё в мире собор, на который можно было бы поставить четырёх бронзовых коней без риска не только испортить художественное впечатление, но и профанировать здание. Не таков собор св. Марка. Фантастическое смешение всех настроений и вкусов, всех стилей и эпох… Это здание своего рода unicum, неповторимая индивидуальность в мире церквей. Его стиль считается византийским, но, мне кажется, это верно только до известной степени: из массы влияний, создавших собор, византийское было преобладающим. Ему принадлежит общий очерк здания, купола, мозаики. Но готические башенки главного фасада, готические стрелы, сплетённые из статуй, античный лес разноцветных колонн, восточная пестрота и позолота, наконец, широкая терраса вокруг куполов — какой стиль образует все это вместе взятое, если не стиль венецианского св. Марка, у которого нет ни предков, ни подражаний.[10]

— П.Н. Перцов. «Венеция», 1905 год.

Общие особенности

Собор построен в форме греческого креста и является типичной византийской крестовокупольной базиликой, построенной по образу константинопольской церкви Святых Апостолов[11], но не является его точным повторением. В конце XII века к базилике был пристроен просторный нартекс, а в последующие века ряд других помещений (несколько капелл, баптистерий, сакристия). За исключением алтарной части, заканчивающейся апсидой, рукава креста разделены аркадами на три нефа, хоры (второй этаж боковых нефов) отсутствуют[12]. Размеры базилики составляют 76,5 (длина вместе с алтарной частью) на 62,5 метров. Высота базилики (по центральному куполу) составляет 43 метра.

Алтарная часть (пресвитерий) по восточному образцу отделена от центрального нефа готическим иконостасом, созданным в 1394 году мастерами Пьетро Паоло и Якобелло Делле Масенье. Алтарная преграда создана из цветного мрамора и увенчана большим крестом, по сторонам от которого установлены четырнадцать статуй (двенадцать апостолов, Дева Мария и апостол Марк). В алтарной части установлен киворий (V век), под которым находится главный алтарь храма с мощами святого Марка, перенесёнными в собор из крипты в 1835 году. Он высечен из цельного куска зелёного восточного мрамора и поддерживается четырьмя колоннами из известкового алебастра (XIII век). На каждой колонне в девять рядов расположены рельефы с историей Девы Марии и Иисуса, в которых нашли своё отражение, помимо канонических, апокрифические истории.

Наборный мраморный пол базилики создан в XII веке и гармонирует с наружным и внутренним мраморным убранством собора. Он выполнен из плит полихромного мрамора со вставками мозаичных изображений (созданы в период до XV века), выполненных из маленьких кусочков мрамора различной формы и размера. Среди мозаик пола присутствуют как геометрический орнамент (круги, квадраты, восьмиугольники), так и изображения животных, растительный орнамент. Часть орнаментов были созданы в 1425 году флорентийским художником Паоло Уччелло.

Собор имеет отдельно стоящую звонницу высотой около 100 метров. Она была построена в 1514 году и кроме церковных функций служила также маяком для кораблей, входивших в лагуну. Колокольня полностью разрушилась в 1902 году, но была восстановлена в изначальном виде в 1912 году.

Фасады

Изначально внешний облик собора соответствовал суровым канонам романского стиля[13]. Более роскошная мраморная облицовка фасада собора была выполнена в XIII веке. Идея более пышного убранства фасада возникла после четвёртого крестового похода, когда в Венецию были вывезены колонны и капители из константинопольских дворцов и храмов.

  • Главный фасад (западный)

Облицован мраморными плитами, украшен колоннами, увенчанными капителями коринфского ордера. Имеет пять входов, оформленных в виде порталов с колоннами в два яруса. Архивольты центрального портала украшены композициями с аллегорическими образами искусств и ремёсел[12]. Арки порталов и расположенных над ними люнет украшены мозаикой. Люнеты украшены готическим венцом, выполненным в XIV—XV веках тосканскими мастерами. Между арками венца, украшенными растительным орнаментом, установлены башенки с фигурами святых. В крайних башнях фасада изображена сцена Благовещения (архангел Гавриил в крайней левой башенке, Дева Мария — в крайней правой). Между ними в четырёх башенках установлены фигуры евангелистов с их символами.

Центральный вход

Мозаики люнет
(выполнены в 1617—1618 годах Луиджи Гаэтано по эскизам Маффео Вероны)
<center>«Снятие с креста»
«Сошествие Иисуса Христа во ад»
Витраж и лоджия с квадригой
«Воскресение Христово»
«Вознесение Христово»
Мозаики арок портала
«Процессия переноса мощей святого Марка в собор»
<center> «Дож и венецианская сеньория встречают тело святого Марка» <center> «Явление Христа Судии» <center> «Прибытие мощей апостола Марка в Венецию» <center> «Перенесение тела святого Марка на корабль»
Старейшая из мозаик фасада (XIII век), изображает событие обретения мощей апостола после окончания строительства современной базилики. В ходе длительного строительства церкви мощи были спрятаны дожем и настоятелем собора во избежание их похищения. Тайник был утерян, а затем чудом был открыт в пилястре базилики. Мозаика Леопольда даль Поццо по картону художника Себастьяна Риччи, 1728—1729 годы. Самая поздняя из мозаик собора, выполнена в 1836—1838 годы Либорио Саландри по картону художника Латтанцио Кверены Неизвестный мозаичист по картону художника Пьетро Веккиа, 1660 год. Неизвестный мозаичист по картону художника Пьетро Веккиа, 1660 год. Изображён досмотр сарацинами судна венецианских купцов в Александрии, для предотвращения обнаружения мощей венецианцы положили их в корзины и закрыли свиными тушами.

Несмотря на то, что большинство существующих мозаик фасада были созданы в XVII—XVIII веках, общий архитектурный замысел мозаичного убранства фасада был выполнен в XV веке, что подтверждает картина Джентиле Беллини «Процессия реликвии Святого Креста на площади Сан Марко» (1493 год). Все «новые» мозаики повторяют старинную иконографию в соответствии с распоряжениями Верховных Прокураторов Сан-Марко, которые в случае переделки утраченной или разрушенной мозаики поручали воспроизвести её сюжет в соответствии с древним образцом и сделать пояснительную надпись[14].

Бронзовые двери собора (за исключением центральной) были созданы в XII—XIV веках. Их автор, венецианский ювелир Бертуччо, в 1300 году оставил на одной из них надпись, что при работе над ними он руководствовался образцом дверей центрального портала. Двери центрального портала датируются VI веком и были, как многие другие элементы фасада, привезены в Венецию из Константинополя. Створки выполнены из поперечных бронзовых пластин, которые украшены 34 рядами арочек, расположенных в форме павлиньего хвоста.

Между арками входных порталов, под расположенной выше лоджией, установлены византийские плиты с парными барельефами, симметрично расположенные по отношению к главному порталу. Цикл начинается с изображений двух святых воинов — Димитрия Солунского и Георгия Победоносца. Затем следуют изображения Богородицы и архангела Гавриила в сцене Благовещения. Замыкает цикл два изображения подвигов Геракла: укрощение Эриманфского вепря (плита византийского происхождения эпохи Феодосия) и убийство Лернейской гидры (плита венецианской работы, XIII век).

  • Южный фасад

Выходит на пьяцетту и Дворец дожей. Фасад облицован мрамором, украшен мозаикой и статуями святых. Наиболее известен образ святого Христофора, который также повторяется в виде скульптуры на северном фасаде и мозаики в нартексе. Размещение изображения Христофора на южном фасаде, обращённом к морю и видимом с воды, объясняется древним поверием, что того, кто посмотрит на образ этого святого, в этот день не коснётся никакое зло. Под изображением Христофора находится единственный вход в собор со стороны моря. Он украшен полукруглым тимпаном с рельефами пророков (XIII век).

Южный фасад украшают многочисленные декоративные элементы, вывезенные из Константинополя. Наибольший интерес представляет скульптура четырёх тетрархов, выполненная из порфира. Тетрархи установлены на углу сокровищницы, рядом с ним находятся акританские пилястры.

  • Северный фасад

Украшен мраморной инкрустацией различного происхождения. Фасад имеет единственный вход, ведущий в нартекс собора. Он выполнен в форме портала и украшен скульптурным изображением Рождества Христова, созданными венецианскими мастерами в XIII веке в соответствии с византийскими канонами. Из-за использования в декоре портала растительного орнамента вход получил назвнание Порта деи Фьори («врата цветов»).

Квадрига святого Марка

Квадрига святого Марка — квадрига из позолоченной бронзы, установленная на лоджии собора. Является единственным сохранившимся образцом многофигурной конской античной скульптуры. Создание квадриги приписывают скульптору Лисиппу и датируют IV веком до н. э.

Квадрига украшала константинопольский ипподром и была вывезена в Венецию в 1204 году в ходе Четвёртого крестового похода дожем Энрико Дандоло после разграбления крестоносцами Константинополя. Квадрига была устанавлена на лоджии базилики Сан-Марко в период правления дожа Реньеро Зено (1252—1268 годы). В ходе проводившейся в 1970-е годы реставрации собора было принято решение заменить квадригу на лоджии собора копией. В 1982 году оригинал квадриги был помещён в музей базилики, расположенный в верхних помещениях нартекса собора.

Купола

Собор, построенный в форме греческого креста, имеет пять куполов: четыре над ветвями креста и центральный над средокрестием. Купола были созданы в XIII веке во время правления дожа Себастиано Дзиани. На их архитектуру оказали влияние восточные церкви и мечети, знакомые венецианским купцам и участникам крестовых походов.

Купола выложены из кирпича и установлены на невысоких барабанах с окнами по периметру, снаружи их покрывает деревянный каркас, облицованный свинцовыми пластинами. Каждый из куполов собора увенчан маковкой, на которой закреплён крест, обращённый в направлении четырёх сторон света, увенчанный позолоченным шаром. Диаметр центрального купола составляет 13 метров и возвышается над полом базилики на 28,15 метров.

Крипта

Помещение крипты расположено под пресбитерием и боковыми капеллами апостола Петра и святого Климента. В крипте сохранилась часть архитектурных элементов, относящихся к первой базилике. Они были обнаружены в ходе реставрационных работ второй половины XX века. В центре крипты расположена часовня, украшенная ажурной мраморной плитой византийской работы. Под ней до 1835 года находились мощи апостола Марка пока не были перенесены в главный алтарь собора.

Внутреннее убранство

Своды, купола и верхний уровень стен собора покрыты мозаичными полотнами общей площадью около 4000 м²[15]. Создание мозаичного убранства собора было начато в 1071 году (мозаики апсиды) и продолжалось в течение более двухсот лет (мозаики нартекса были закончены в 1280 году). Мозаичный цикл собора Святого Марка является одним из наиболее значимых образцов данного вида искусства[16].

Ранние мозаики создавались безымянными мастерами, следовавшими исключительно лишь традиции иконописного канона. В XI веке для создания мозаик привлекались византийские мастера, позднее работу стали выполнять венецианские мозаичисты[17]. В последующие века при обновлении и реконструкции мозаик картоны, по которым выкладывались композиции, создавали Якопо Беллини, Паоло Уччелло, Мантенья, Тициан и Тинторетто. В качестве материала для мозаик использовалось стекло, изготавливаемое на острове Мурано. Стекольная масса различных цветов выкладывалась на фоне золотой фольги, создавая тем самым сияние, несмотря на скудное освещение собора.

Мозаики изображают сюжеты историй Ветхого и Нового Заветов, сцены из жития Богородицы, апостола Марка, Иоанна Крестителя и святого Исидора. Английский теоретик искусства Джон Рёскин писал: «Ни один город не имел столь прославленной Библии. Храм-книга, сверкающий издалека подобно Вифлеемской звезде»[18].

Мозаики нартекса

Нартекс был пристроен к собору в конце XII—XIII веках и украшен мозаикой работы венецианских мастеров-мозаичистов[19]. Мозаичный цикл посвящён ветхозаветным сюжетам и имеет цель показать через них значение пришествия Иисуса Христа в деле спасения человечества. Образцом для ряда ветхозаветных композиций послужили миниатюры находившейся в Венеции ранневизантийской рукописи Книги Бытия, впоследствии известной как Коттоновский Генезис (VI век). Мозаикой покрыты малые купола, своды и люнеты нартекса, сюжет распадается на следующие группы:

Купол разделён на три круговые полосы, расположенные вокруг центральной композиции из золотых чешуек. Содержит 26 сцен, посвящённых первым главам книги Бытия, и сопровождается текстом на латыни: «В начале сотворил Бог небо и землю. Дух Божий носился над водою» (Быт. 1:1-2).

Каждому из шести дней сотворения посвящена отдельная сцена, на которой, согласно восточной иконографии, фигура Создателя изображена в образе юноши-Христа с крестчатым нимбом и высоким крестом в руке. На всех сценах Создателя сопровождает фигура ангела, символизирующего каждый день творения. Интересна сцена благословения седьмого дня, на которой Бог, восседающий на престоле в окружении небесной свиты, благословляет ангела, символизирующего субботу. Следующие сцены купола посвящены истории создания Адама и Евы, их грехопадению и изгнанию из рая. На сцене изгнания из рая, на заднем плане среди райских кущей изображён крест, как символ предстоящего спасения.

  • Люнеты дверей

На люнетах и арках дверей, ведущих в собор, мозаичный цикл повествует о рождении детей прародителей, об убийстве Каином Авеля и гибели человечества во время великого потопа и спасении праведного Ноя. Далее следует сцена строительства Вавилонской башни, изображающей ей на фоне средневекового города, окружённого зубчатой стеной, в котором каменщики следуют указаниям, помещённого в центр композиции начальника. Рядом помещено изображения библейского смешения языков где Бог, стоя перед незаконченной башней, разделяет по сторонам света людей. Далее следуют сцены из жизни Авраама, где присутствует сюжет его беседы с Богом, изображённым в виде руки, появляющейся из полоски неба.

Истории Иосифа Прекрасного посвящены три малых купола северной части нартекса. В них подробно изображена данная библейская история (29 сцен), сопровождающаяся соответствующими цитатами из Ветхого Завета (написаны на латыни в форме сокращений). На ряде сцен египетские постройки (дома, зернохранилища) изображены в форме пирамид. В парусах куполов присутствуют изображения ветхозаветных пророков, держащих в руках свитки с их пророчествами о пришествии Иисуса Христа.

Содержит восемь базовых сцен из жизни пророка Моисея, начиная от его спасения в водах Нила и заканчивая исходом евреев из Египта. Сцены не разделяются друг от друга золотым фоном, как на остальных мозаиках, а следуют одна за другой в обрамлении стилизованных пейзажей и архитектуры.

  • Входной портал

Вокруг портала в четырёх нишах помещены мозаичные изображения четырёх евангелистов. Их создание относится к концу XI века, то есть к периоду до постройки нартекса, когда портал служил входом в собор со стороны площади. Мозаики содержат греческие рифмованные надписи, обращённые к каждому евангелисту (например, «Души коварной отрази удар, святой Матфей», «Где в вечности остался ты — нас, чистый Иоанн, туда веди»). В большой полукруглой нише, расположенной над порталом, помещена величественное мозаичное изображение апостола Марка, созданное в 1545 году братьями Дзуккато, по картону, приписываемому Тициану[17]. Рядом помещена молитва, обращённая к святому: «О Марк, отпусти грехи тех, которые, сложив руки, взывают к тебе, твоим заступничеством и милосердием Божьим, да будут они спасены».

<center>

Мозаики интерьера

Мозаики собора представляют собой логическое продолжение сюжетов нартекса, изображающего сцены ожидания Мессии. Внутри собора мозаики изображают сюжеты из земной жизни Иисуса Христа, Богородицы и апостола Марка. В люнете над центральным входом помещён Деисус, выполненный в византийской традиции, но фигура Иоанна Крестителя заменена святым Марком, покровителем города. В руках Христа Евангелие открытое на словах: «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется» (Ин. 10:9). На стенах центрального нефа, примыкающих к центральному входу, изображены сцены из Откровения Иоанна Богослова.

  • Мозаики центрального нефа

Цикл мозаик центрального нефа начинается с пресбитерия где в куполе помещено изображение Богородицы в окружении пророков, показывающих ей свитки с текстами своих пророчеств о пришествии Мессии. Рядом с Марией стоит пророк Исаия, указывающий на изображённого в центре купола безбородого юношу, и произносит свои знаменитые пророческие слова: «се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил» (Ис. 7:14). Рядом помещена фигура царя Давида в пышных византийских одеждах, предрекающего царское происхождение Спасителя: «от плода чрева твоего посажу на престоле твоем» (Пс. 131:11).

Тема пророчеств о пришествии Христа продолжается на стенах центрального нефа, которые украшают десять мозаичными картин, созданные в XIII веке. На левой стене в полный рост изображён Христос Эммануил в окружении пророков Осии, Иоиля, Михея и Иеремии, а на правой Богородица с пророками Исайей, Давидом, Соломоном и Иезекиилем.

Свод над иконостасом украшен мозаикой, изображающей начало исполнения пророчеств. На нём изображены четыре композиции: Благовещение, Поклонение волхвов, Сретение и Крещение Господне. Эти мозаики были созданы в XIV веке по эскизам Тинторетто на месте разрушившегося более раннего мозаичного цикла.

  • Мозаики трансепта

На стенах и сводах трансепта изображены многочисленные сцены новозаветной истории. Кроме отдельных композиций (искушение Христа, Вход в Иерусалим и другие) имеются и мозаичные циклы. К ним относятся: «чудеса Христовы» (изображены благодеяния Иисуса для больных, страдающих и грешных) и «Страсти Христовы». В страстном цикле особо выделяется мозаика «Моление о чаше», созданная в XIII веке, изображающая в отдельных клеймах все три моления Иисуса в Гефсиманском саду перед арестом.

На арках центрального купола расположены крупные мозаичные полотна, изображающие последние события земной жизни Иисуса Христа: распятие, сошествие во ад и Воскресение. Главный купол собора, расположенный на пересечении трнсепта и центрального нефа украшен мозаикой Вознесение Христово. В центре купола на фоне звёздного круга изображена фигура Христа, сидящего на радуге, которую возносят вверх четыре ангела. Ниже по периметру расположены фигуры двенадцати апостолов и Дева Мария в окружении двух ангелов. Между окнами барабана центрального купола помещены шестнадцать женских фигур, олицетворяющих добродетели и блаженства. Из них выделяется фигура в царских одеждах, изображающая милосердие, её обрамляет надпись: «мать всех добродетелей».

Новозаветный цикл мозаик завершается куполом сошествия Святого Духа. В его центре на престоле уготованном изображён Святой Дух в образе голубя от которого огненные языки исходят на изображённых по кругу апостолов. Между окнами барабана купола помещены изображения различных народов, слушающих проповедь апостолов.

<center>

Баптистерий

Баптистерий, находящийся в южной части собора, был построен в первой половине XIV века по распоряжению дожа Андреа Дандоло. В ходе реставрации в середине XX века было открыто, что изначально помещение баптистерия было частью нартекса[20]. Стены баптистерия облицованы мрамором, а своды и люнеты украшены мозаикой в стиле венецианско-византийской готики. В готических гробницах, расположенных в баптистерии, находятся захоронения дожей Джованни Соранцо и Андреа Дандоло.

Мозаичный цикл баптистерия посвящён сюжетам из жизни Иоанна Крестителя: от благовещения Захарии до его мученической смерти по приказанию Ирода. В притворе баптистерия сцены из жизни Иоанна соединяются с эпизодами жизни Иисуса Христа, центральным изображением является сцена Крещения Господня.

В центре баптистерия установлена каменная купель, закрытая бронзовой крышкой с рельефами, созданной в середине XIV века по проекту Якопо Сансовино его учениками. В куполе, расположенном над ней, имеется мозаичное изображение двенадцати апостолов во время крещения ими различных народов. В центре композиции находится фигура Иисуса Христа, произносящего слова: «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет…» (Мк. 16:15-16). В куполе над алтарём баптистерия находится изображение райских кущей, в которых девять ангелов окружают поддерживаемого серафимами Христа. В люнете над алтарём помещена мозаика Распятие Христово, где дож Андреа Дандоло изображён у подножия креста как донатор.

Капелла святого Исидора

Капелла расположена в северном трансепте собора. Её строительство было осуществлено в середне XIV века вместе с баптистерием, по указанию дожа Андреа Дандоло. Капелла посвящена ранехристианскому мученику Исидору Хиосскому, мощи которого в 1125 году при доже Доминико Микиеле, почитавшего святого не менее чем апостола Марка, были привезены венецианцами с острова Хиос[21]. Мощи святого помещены в нище над алтарём капеллы, а мозаики свода изображают сцены из его жития, включая перенесение мощей в Венецию. В настоящее время в капелле святого Исидора проводятся будничные литургии.

Сакристия

Сакристия (ризница) была пристроена к алтарной части базилики в 1486—1493 годах по проекту архитектора Джорджо Спавенто. Вход в неё осуществляется через капеллу апостола Петра. Помещение имеет прямоугольную форму, высокие своды, освещается тремя большими окнами, выходящими на канал Дворца дожей.

Стены сакристии облицованы резными панелями из древесины ореха, выполненными около 1550 года по рисункам Якопо Сансовино. Верхняя часть стен и своды в период между 1524 и 1530 годами были украшены мозаикой, эскизы которой приписываются Тициану[22] Мозаика свода изображает большой крест из растительного орнамента в медальонах которого помещены изображения Иисуса Христа и четырёх евангелистов, люнеты украшены изображениями ветхозаветных пророков, предсказавших пришествие Христа.

«Золотой алтарь»

Пала д’Оро (итал. Pala d'Oro — «золотой алтарь») — алтарный образ, установленный у главного алтаря базилики. Размеры алтаря составляют 3,34 на 2,51 метра. Миниатюры алтаря (около 250) выполнены в технике перегородчатой эмали византийскими мастерами в X—XII веках. Во время правления дожа Энрико Дандоло в 1204 году в ходе Четвёртого крестового похода из монастыря Пантократора в Константинополе в Венецию были привезены эмалевые пластинки, составляющие сейчас верхнюю часть алтаря. Нижняя часть алтаря была заказана в период правления дожа Пьетро Дзиани (12051229 годы) у византийских мастеров.

Современный вид Пала д’Оро приобрёл в 1343 году, когда дож Андреа Дандоло заказал ювелиру Джамбаттисте Бонесенья готическую раму из позолочённого серебра, украшенную двумя тысячами драгоценных и полудрагоценных камней. В эту раму были установлены эмалевые миниатюры, а сам алтарь помещён в мраморную дароносицу.

До середины XX века Пала д’Оро, считавшийся праздничным алтарём базилики, не находился в свободном доступе. Его открывали в торжественные моменты богослужения, в прочее время он закрывался будничным алтарным образом. В настоящее время Пала д’Оро расположен в алтарной части базилики (то есть развёрнутый в обратную сторону), обращённый по направлению к апсиде.

Сокровищница и музей Сан-Марко

Сокровищница собора расположена в помещениях, соединяющих храм с дворцом дожей. Вход находится в южном трансепте, дверь украшена мозаикой XIII века, созданной в память о пожаре 1231 года и изображает двух ангелов среди языков пламени, держащих уцелевший реликварий с частицей Животворящего Креста. Собрание сокровищницы состоит из многочисленных ларцов для хранения реликвий, потиров и прочей церковной утвари, привезённых с Востока или подаренных римскими папами. Самыми ценными объектами в сокровищнице являются предметы, привезённые венецианцами в качестве добычи после разграбления Константинополя в 1204 году.

В настоящее время в сокровищнице хранится 283 предмета[23]. Это малая часть от прежней коллекции, которая серьёзно пострадала после падения в 1797 году Венецианской республики и разграблении собора, а также после вынужденной продажи в 1815—1819 годах жемчуга и драгоценных камней с целью получения средств для реставрации собора[24].

Музей Сан-Марко был основан в конце XIX века по инициативе Пьетро Саккардо для собрания предметов, связанных с историей собора[25]. За период своего существования он неоднократно менял своё местонахождение в связи с ростом коллекции. В 2003 году музей Сан-Марко занял верхние помещения нартекса собора и ряд залов северного трансепта, через которые можно пройти в Банкетный зал дворца дожей.

В музее представлена экспозиция связанная с историей мозаичного убранства собора. В ней представлены фрагменты ранних мозаик собора (XI—XII века). К наиболее ценным экспонатам этого отдела относятся мозаики: жены-мироносицы (фрагмент мозаики положение во гроб) и избиение младенцев. В Банкетном зале дворца дожей размещена экспозиция музея с собранием драценных тканей, икон и старинных хоралов. Среди них выделяется серия шерстяных гобеленов фландрской мануфактуры, изображающих цикл Страстей Христовых. Среди живописных шедевров выдеделяется, написанный в технике византийской иконописи, будничный алтарь работы Паоло Венециано, созданный в середине XIV века по заказу дожа Андреа Дандоло.

Общественная жизнь

Прокураторы Святого Марка

Должность прокуратора собора Святого Марка была одной из самых почётных и значимых в Венецианской республике. Достаточно сказать, что обычно из числа 12 прокураторов выбирался дож. Эта должность де-юре была исключительно почётной, связанной с общественной благотворительностью, и пожизненной. Прокураторы были обязаны смотреть за собором Святого Марка и за расходованием его казны. После того, как должность дожа перестала быть пожизненной, уйдя в отставку бывший глава государства мог продолжать свою службу в качестве прокуратора (они имеют высший авторитет в выборном совете государства)[26].

Для прокураторов рядом с часовней на рубеже XV—XVI веков было построено здание, носящее название Старых Прокураций. Это длинное трёхэтажное арочное здание. Во второй половине XVI века на противоположной, южной, стороне площади построили здание Новых Прокураций, тоже трёхэтажное и похожее на первое.

После падения Венецианской республики институт прокураторов продолжил своё существование, занимаясь вопросами содержания собора Святого Марка. В 1931 году Прокурации были переименованы в Управление по строительству собора Святого Марка[27] В функции управления входит надзор за состоянием собора, сохранностью его мозаик, проведение реставрационных работ.

Музыка

Собор известен своей акустикой, чем привлекал многих крупнейших музыкантов и композиторов разных эпох. В стенах собора выступали Адриан Вилларт, Клаудио Меруло, Андреа (начинал свою карьеру певцом в соборе, а в 1566 году стал его органистом) и Джованни Габриели, Джованни Легренци, Лоренцо Перози[28]. Известный композитор Монтеверди, переехав в Венецию, с 1613 года до конца жизни оставался на службе капельмейстером в соборе Святого Марка[29]. Джованни Вивальди, отец Антонио Вивальди был скрипачом собора Сан-Марко[30]. С 1490 года вторым органистом собора был композитор Франческо Ана. В середине XVI века официальным органистом собора был Джироламо Парабоско.

Особенностью исполнения музыки в соборе являлось то, что благодаря акустике можно было использовать множество мест для выступления. Кроме традиционного места двух церковных хоров на клиросе, где расположены два органа, музыканты и певцы размещались на кафедрах перед иконостасом, двух трибунах Сансовино[31] в трансепте и других местах. Кроме того, в стенах собора с XVI века культивировалось антифонное пение (двумя или несколькими хорами попеременно) в виде т. н. разделённых хоров (итал. cori spezzati), в XVII веке этот стиль распространился из Венеции по всей Италии, а также в Германии и Австрии[32].

Библиотека

Некоторое время, пока в XVI веке не началось строительство отдельного здания, в стенах собора размещалась Библиотека Святого Марка. Над украшением залов библиотеки трудились Паоло Веронезе, Франческо Сальвиати, Андреа Мелдолла и другие знаменитые мастера того времени[33]. Часть библиотечного собрания была получена в дар от Франческо Петрарки[34].

В искусстве

Живопись

Изображение базилики встречается как на исторических картинах, посвящённых Венецианской республике, так и в романтических видах Венеции:

Литература

За исключением немногочисленных стихотворений, посвящённых базилике, упоминания о ней в литературе можно найти лишь в нескольких строчках, отмечающих впечатления от неё:

Вот храм Святого Марка. Он
Украшен россыпью колонн
Из яшмы, мрамора, порфира -
Богатой данью полумира.
Причудлив и могуч собор:
Восточный каменный узор
И минарет, ввысь устремлённый,
И купола... Скорей мечеть,
Чем церковь, где перед Мадонной
Нам надлежит благоговеть…

Джордж Байрон
  • Описание путешествия митрополита Исидора на Флорентийский собор (первая половина XV века): «В Венеции по всем улицам воды и ездят в барках; церковь св. Марка каменная, столпы в ней чудные, гречин писал мусиею»[35]
  • Джордж Байрон: «Паломничество Чайльд-Гарольда» (1818 год)
  • Чарльз Диккенс: «До сих пор я никогда не видел ничего, что не решался бы описать, но я чувствую, что описать Венецию невозможно. Все волшебные картины „Арабских ночей“ ничто перед церковью Св. Марка»[36]
  • Пётр Вяземский: «Старая записная книжка» (Между тем почти каждый день захожу в базилику Св. Марка и каждый раз с новым наслаждением. Во-первых, там довольно прохладно, а во-вторых, и в десятых, и в сотых, там столько богатств, столько изящного и примечательного, что каждый раз любуешься чем-нибудь новым) (1853 год)[37]
  • Райнер Мария Рильке: стихотворение: «Собор Святого Марка» (1907 год)[38]
  • София Парнок: стихотворение «Я не люблю церквей, где зодчий…» (1914 год)[39]
  • Марсель Пруст, роман «Беглянка» (1925 год), описаны впечатления героя от собора.

См. также

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 394
[whc.unesco.org/ru/list/394 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/394 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/394 фр.]

Напишите отзыв о статье "Собор Святого Марка"

Примечания

  1. [www.basilicasanmarco.it/eng/storia_societa/sanmarco.bsm?cat=2&subcat=1 St. Mark the Evangelist (англ.)]
  2. 1 2 Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан Марко. — Венеция, 2006. — С. 18. — ISBN 88-7666-590-0.
  3. Талалай М. Венеция. — Флоренция, 2005. — С. 12. — ISBN 88-8180-040-3.
  4. Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан Марко. — Венеция, 2006. — С. 16. — ISBN 88-7666-590-0.
  5. [www.basilicasanmarco.it/eng/basilica_arch/impianto.bsm?cat=1&subcat=1 The Architectural Plan (англ.)]
  6. Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан Марко. — Венеция, 2006. — С. 5. — ISBN 88-7666-590-0.
  7. Талалай М. Венеция. — Флоренция, 2005. — С. 10. — ISBN 88-8180-040-3.
  8. [www.sedmitza.ru/index.html?sid=776&did=40601 Пресс служба прихода святых Жен-Мироносиц в Венеции]
  9. Глава апостола Тита, ранее хранившаяся в храме, в 1966 году была передана Критской Православной Церкви и с тех пор находится на острове Крит (см. [www.synaxarion.gr/gr/sid/3192/sxsaintinfo.aspx Ἀνακομιδὴ Τιμίων Λειψάνων Ἁγίου Ἀποστόλου Τίτου])
  10. [www.rassvet.websib.ru/text.htm?no=19&id=4 Венеция в русской литературе]
  11. [www.basilicasanmarco.it/eng/basilica_arch/architettura.bsm?cat=1&subcat=1 Architecture (англ.)]
  12. 1 2 [www.artprojekt.ru/library/books/arthistory2.1/st045.html Искусство Венеции (Всеобщая история искусств. — Т. 2, кн. 1-я)]
  13. Это было подтверждено при реставрации мраморных плит фасада в XIX веке.
  14. Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан Марко. — Венеция, 2006. — С. 31. — ISBN 88-7666-590-0.
  15. Талалай М. Венеция. Флоренция, 2005. — С. 22. — ISBN 88-8180-040-3.
  16. [www.byzantium.ru/archs.php?id=8 Мозаика]
  17. 1 2 Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан Марко. — Венеция, 2006. — С. 50. — ISBN 88-7666-590-0.
  18. Джон Рёскин. Камни Венеции, V.
  19. Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан Марко. — Венеция, 2006. — С. 39. — ISBN 88-7666-590-0.
  20. [www.basilicasanmarco.it/eng/basilica_mos/patrimonio_battistero.bsm?cat=1&subcat=2 The Baptistery (англ.)]
  21. [www.basilicasanmarco.it/eng/basilica_mos/patrimonio_cappelle.bsm?cat=1&subcat=2# The Chapel of St. Isadore (англ.)]
  22. Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан Марко. — Венеция, 2006. — С. 76. — ISBN 88-7666-590-0.
  23. [www.basilicasanmarco.it/eng/basilica_tesoro/tesorosanmarco.bsm?cat=1&subcat=4 The Treasure of St. Mark’s (англ.)]
  24. Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан Марко. — Венеция, 2006. — С. 79. — ISBN 88-7666-590-0.
  25. [www.basilicasanmarco.it/eng/basilica_museo/museo.bsm?cat=1&subcat=5 St. Mark’s Museum (англ.)]
  26. [www.hist.vsu.ru/cdh/Articles/05-06.htm Жан Боден. Метод лёгкого познания истории]
  27. Da Mosto, Andrea. L’Archivio di Stato di Venezia, Biblioteca d’Arte editrice. — Roma, 1937.
  28. Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан-Марко. — Венеция, 2006. — С. 6. — ISBN 88-7666-590-0.
  29. [www.lib.ru/CULTURE/MUSICACAD/SPRAWOCHNIKI/portrets.txt Популярный справочник. Творческие портреты композиторов]
  30. [classic.chubrik.ru/Vivaldi/ Антонио Вивальди]
  31. Трибуны, созданные в середине XIV века, получили своё название от имени их автора Якопо Сансовино
  32. [yanko.lib.ru/books/music/gr-a-b.htm Музыкальный словарь Гроува]
  33. [www.smr.ru/centre/win/artists/veroneze/biogr_veron.htm Паоло Веронезе]
  34. [www.library.ru/3/event/history/XV.php Библиотеки в XV—XVII веках]
  35. Соловьёв С. М. [www.lib.ru/HISTORY/SOLOVIEV/solv04.txt История России с древнейших времён]
  36. [az.lib.ru/a/annenskaja_a_n/text_0020.shtml Чарльз Диккенс. Письмо Джону Форстеру]
  37. [az.lib.ru/w/wjazemskij_p_a/text_0080.shtml Вяземский П. А. Старая записная книжка]
  38. [www.ipmce.su/~lib/rilke.html#l0168 Райнер Мария Рильке. «Собор Святого Марка»]
  39. [brb.silverage.ru/zhslovo/sv/sp/?r=stihi&s=s1&id=6 София Парнок. «Я не люблю церквей, где зодчий…»]

Литература

  • Мария Да Вилла Урбани. Собор Сан Марко. — Венеция: Storti Edizioni, 2006. — ISBN 88-7666-590-0.
  • Талалай М. Венеция. — Флоренция: Edizioni Kina Italia, 2005. — ISBN 88-8180-040-3.
  • Ивинская А. Мозаичные иконы базилики Сан Марко. — М., 2006. — ISBN 5-902662-02-8.

Ссылки

  • [www.basilicasanmarco.it Официальный сайт собора Святого Марка] (англ.) (итал.)
  • [www.museosanmarco.it/ Музей собора Святого Марка] (англ.) (итал.)
  • [www.krotov.info/history/08/demus/demus02.html#o4_2 Отто Демус. Мозаики византийских храмов (Венеция: тринадцатый век)]


Отрывок, характеризующий Собор Святого Марка

[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.