Базоркин, Идрис Муртузович

Идрис Базоркин
Базоркъо Ӏидрис
Дата рождения:	29 (15) июня 1910(1910-06-15)
Место рождения:	с. Базоркино, Назрановский округ, Терская область, Российская империя
Дата смерти:	31 мая 1993(1993-05-31) (82 года)
Место смерти:	Назрань, Ингушетия, Россия
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Род деятельности:	прозаик, поэт, драматург
Язык произведений:	ингушский, русский
Награды:

Идрис Муртузович Базоркин (ингуш. Базоркъо Муртузий Ӏидрис; 15 июня 1910, село Базоркино, Назрановский округ, Терская область — 31 мая 1993, Назрань, Ингушетия) — ингушский советский писатель, поэт и драматург, общественный деятель.

Биография и творческая деятельность

Родился в родовом селе Базоркиных, так же известном как Мочко-юрт, которое было основано братом деда писателя — Мочко Базоркиным (ныне — село Чермен Пригородного района Северной Осетии).

Фамилия Базоркиных принадлежит к роду Газдиевых из аула Эги-кал в горной Ингушетии. Дед писателя, брат основателя села Базоркино — Бунухо, был одним из первых ингушей-генералов царской армии. Он воспитал шестерых сыновей, которые, получив хорошее по тем временам образование, стали впоследствии представителями ингушской интеллигенции. Отец писателя, Муртуз-Али — третий сын генерала Бунухо Базоркина, был офицером царской армии. Не желая присягать новому режиму, в годы Гражданской войны он эмигрировал в Персию, где и умер в 1924 году; в результате чего будущий литератор остался круглым сиротой. Мать писателя, Гретта, дочь швейцарцского инженера Луи де-Ратце (Louis de Ratzé), работавшего во Владикавказе, привила Идрису основы русской и западно-европейской культур. Она умерла в 1923 году во Владикавказе, не решившись на эмиграцию вместе с мужем. Сначала Идрис учился в подготовительном классе гимназии во Владикавказе, но в связи с послереволюционными беспорядками, вынужден был продолжить дальнейшую учёбу в медресе своего родного села.

В 1924 году Базоркин поступает на подготовительное отделение Ингушского педагогического техникума во Владикавказе. Учась в техникуме, Идрис впервые стал пробоваться в литературе — писать стихи для рукописного журнала «Красные ростки».

Одним из преподавателей Идриса Базоркина был профессор-лингвист Немировский. Он предложил студенту стать его учеником и наследником. Для этого Идрису нужно было оставить мысли о будущей литературной деятельности и целиком посвятить себя языкознанию. Но будущий писатель отказался, так как уже тогда всерьез собирался связать свою жизнь с литературой. В 1930 году, после окончания педагогического техникума Базоркин поступает на общественно-литературное отделение Северо-Кавказского педагогического института во Владикавказе. В эти годы Идрис пишет рассказы, пьесы, стихи и статьи. В 1932 году Базоркин в соавторстве с Мухарбеком Шадиевым издает учебник ингушского языка для 1 класса сельских школ. Рисунки к изданию были сделаны также Базоркиным. В 1932—1934 гг. Идрис совмещает учёбу во Владикавказе с работой учителем в селах горной Ингушетии. В 1934 году в Ингушском национальном издательстве «Сердало» («Свет») во Владикавказе (Орджоникидзе) выходит сборник стихов и рассказов Базоркина «Назманч» («Певец»). В том же году Базоркина принимают в только что образованный Союз писателей СССР.

В 1934—1935 годах в городе Грозном начинает работу Чечено-Ингушская театральная студия, вместе с членами которой Базоркин проходит стажировку в Тбилисском государственном театре имени Шота Руставели. В 1935—1938 годы литератор работает завучем педагогического рабфака в Орджоникидзе. В 1937 году из-под пера Базоркина выходит первая в ингушской литературе многоактная пьеса «На заре», в которой рассказывается о борьбе с белогвардейцами на Северном Кавказе в 1919 году. В 1938 году она, в переводе на осетинский язык А. Токаева, ставится в Северо-Осетинском государственном театре.

В 1938 году, уже после слияния Ингушетии с Чечней (1934 год), Базоркин, как и практически все представители ингушской интеллигенции, перебирается из Орджоникидзе, бывшего в то время центром и Ингушетии и Северной Осетии, в город Грозный. Там он работает заведующим литературной частью Чечено-Ингушского государственного драматического театра. С началом Великой Отечественной войны главной темой творчества Базоркина становится тема борьбы против фашизма и победы над врагом. В 1943 году писатель решает перейти исключительно на литературную работу.

23 февраля 1944 года ингуши были депортированы в Северный Казахстан и Среднюю Азию (см. Депортация чеченцев и ингушей). Таким образом писатель попал в Киргизию. Работал администратором во Фрунзенском театре оперы и балета. Писать и печататься сосланным литераторам в то время было запрещено, поэтому Базоркин занимается сбором материала для своих произведений, надеясь на дальнейшую реабилитацию.

В 1956 году, во главе группы представителей чеченской и ингушской интеллигенции писатель прибыл в Москву для встречи с руководителями государства, в результате чего находит решение вопрос о реабилитации репрессированных народов. В 1957 году Идрис возвращается в Грозный. В 1958 году он пишет первую в ингушской литературе приключенческую повесть «Призыв». В её основу легли реальные события времен Гражданской войны в городе Владикавказе в начале 1918 года: горстка ингушей из расформированной «Дикой дивизии» в доме Симонова в центре Владикавказа охраняет военное имущество своего полка от наступающих сил белогвардейцев. Только прибывший на подмогу отряд героя Гражданской войны Хизира Орцханова спасает их от гибели в полузатопленном подвале.

Во время работы во Фрунзенском театре оперы и балета Идрис наблюдал становление будущего известного хореографа Махмуда Эсамбаева. Биография Эсамбаева легла в основу очерка Базоркина «Труд и розы», который в свою очередь послужил основой сценария к фильму «Я буду танцевать!». Фильм был снят в 1963 году на студии «Азербайджанфильм» , Махмуд Эсамбаев сыграл в нём роль самого себя; кроме него в фильме сыграли известные артисты Владимир Тхапсаев, Лейла Абашидзе и др.

В 1960 году выходит двухтомное избранное собрание сочинений Идриса Базоркина на ингушском языке (произведения, написанные Базоркиным на русском языке и вошедшие в двухтомник, были переведены на ингушский язык самим автором); в 1963 году выходит его однотомник на русском языке.

Создание романа «Из тьмы веков»

В своей записной книжке Базоркин пишет:

«15 февраля 1963 года, закончив все со своим литературным „прошлым“, издав два тома на ингушском языке, один — на русском, и завершив дело с созданием фильма — приступил к систематизации накопленного для романа материала».

Уединившись на казённой даче в Джейрахском ущелье, Базоркин начинает писать роман-эпопею «Из тьмы веков», который стал делом жизни писателя.

Во время выхода романа в свет в 1968 году Базоркин переезжает на постоянное место жительства в Орджоникидзе.

Возникло мнение о романе «Из тьмы веков», как об энциклопедии жизни ингушского народа, хотя автор отказывается от такого определения:

«Книга эта — не энциклопедия жизни ингушского народа за минувшее столетие. В ней пойдет речь о становлении личности, о борьбе характеров в условиях значительных исторических событий… …Это заставило меня думать, что я должен всем этим поделиться с современниками и теми писателями, которые будут узнавать нас уже издалека».

Действие романа начинается с 60-х годов XIX века, и в первых пяти главах не выходит за пределы горной Ингушетии. В 6 — 9 главах действия выходят за пределы Ингушетии и разворачиваются на широком поле: Владикавказ, Петроград, Пруссия и т. д. Хотя в романе исторических лиц немного (абрек Зелимхан, Мусса Кундухов, Георгий Цаголов, Сергей Киров и ещё несколько), «Из тьмы веков» воспринимается как исторический роман. Базоркин в характерном ему стиле подробно описывает быт, нрав, обычаи, ритуалы того периода, когда ингушский народ в своем большинстве ещё придерживался язычества. Характерны в этом контексте образы жреца Эльмурзы и муллы Хасан-Хаджи. Многие критики в описании языческих обрядов видели восхищение ими автора, чуть ли не их идеализацию. Другие объясняли это стремлением автора к достоверности в изображении этих событий. Центральная фигура романа — Калой. Через отношение к нему и его отношение к другим выявляется значимость большинства персонажей романа, показывается их характер.

Роман, как и большинство других произведений автора, написан на русском языке, поэтому вопрос об отнесении этого произведения Базоркина к ингушской литературе, а не советской, до сих пор является дискуссионным. Восторженные отклики о романе писали такие критики как Нафи Джусойты, Аза Хадарцева, Удзият Далгат, Григорий Ломидзе и др.

В конце 1972 года Базоркин инициировал коллективное письмо в ЦК КПСС, в котором поставил вопрос о возвращении Пригородного района Северной Осетии под юрисдикцию Чечено-Ингушской АССР. В январе 1973 года в городе Грозном был организован митинг ингушей в поддержку этого ходатайства. Организаторов митинга и вместе с ними Идриса Базоркина обвинили в национализме, Базоркин был исключен из рядов КПСС, его книги изъяты из библиотек, а имя вычеркнуто из учебников и хрестоматий.

Судьба продолжения романа

Писатель планировал написать продолжение романа. По его замыслу роман-эпопея должен был состоять из трех книг: первая — «Из тьмы веков» — заканчивается 1918 годом; вторая, под условным названием «Обитатели башен», должна была закончиться на событиях 1941 года, а третья — «Тайна замка Ольгетты» — до 1958 года, когда ингуши возвращаются из ссылки.

Ко второй и третьей книгам уже были готовы заготовки, очерчены основные сюжетные линии, написаны характеристики и некоторые диалоги. Две главы второй книги романа писатель напечатал в 1982 году в газете «Грозненский рабочий», под названием «Великое горение». Одним из сюжетов этих глав является диалог Владимира Ленина и Магомеда Яндарова, который направлялся на Северный Кавказ в качестве Чрезвычайного комиссара Юга России (позже его сменил Г. К. Орджоникидзе). Для изображения образа вождя революции необходимо было получить особое разрешение партийного руководства. Встреча Ленина с Яндаровым не была зафиксирована документально, хотя Базоркин логически предполагал, что она имела место. Таким образом, партийно-пропагандистская проверка тормозила работу над продолжением романа. История с первыми главами из продолжения романа дала понять писателю, что дальнейшая работа над ним будет сопряжена с ещё большей цензурой: ведь ему предстояло освещать запрещенные страницы истории Гражданской войны, коллективизации, депортации народов в годы ВОВ. Поэтому автор решил не писать продолжение романа до лучших времен.

Последние годы и смерть

Во время осетино-ингушского этнического конфликта в Пригородном районе Северной Осетии и во Владикавказе в октябре-ноябре 1992 года, писатель был вывезен в заложники представителями северо-осетинских бандформирований, а личное имущество, в том числе рукопись продолжения романа-эпопеи, было вывезено неустановленными лицами. Со слов соседей известно, что четыре человека в гражданской одежде, в сопровождении взвода (12 человек) полностью экипированных вооруженных бойцов, прибывших к дому, где проживал Идрис Базоркин, на легковой машине и военном микроавтобусе УАЗ, вынесли и увезли из квартиры писателя несколько больших картонных коробок, набитых бумагами. Судьба рукописей до сих пор неизвестна.

В ноябре 1992 года, сразу после завершения вооружённой фазы конфликта, писатель был вывезен в Ингушетию, где и умер 31 мая 1993 года. Похоронен в родовом селении Эгикал.

Ссылки

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Базоркин, Идрис Муртузович

Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.