Базош

Базо́ш (фр. Basoche или confrèrie de la Bazoche) — корпорация французских прокурорских клерков, возникшая в Париже в начале XIV века и получившая своё название по месту службы — зданию парламента, долгое время бывшим королевским дворцом (basilica, отсюда «базош»).

Клерками базо́ш назывались чиновники судов, — в отличие от советников парламента или королевского суда (gens de la Cour).

В 1303 году Филипп Красивый дал корпорации базош привилегию театральных представлений духовного содержания (moralites), которые позже сменились фарсами (farces) и соти (sotties), и положили начало литературной французской комедии. Самый знаменитый фарс из судебного быта — «Maitre Pathelin» (1480).

Базош просуществовала до революции.

Корпорация — королевство

Корпорация эта называла себя «королевством Базо́ш» (le royaume de la Basoche), и глава её титуловался «королём»: странный обычай присваивать себе королевский титул существовал, как известно, во многих корпорациях средних веков. Кроме короля корпорация базошей имела своих должностных лиц: канцлера, рекетмейстеров, докладчиков прокуроров, казначеев, секретарей, нотариусов и священников (всё, как во французском королевстве).

При короле Генрихе III титул короля, присвоенный старшине корпорации, был уничтожен и во главе её поставлен канцлер. Но и после этого корпорация сохранила присвоенный ей герб, изображавший три золотые чернильницы на голубом поле, не перестала именоваться «королевством» и употреблять в своих актах все формы королевских указов.

Все тяжбы и споры, возникавшие между клерками, разбирались канцлером на особых заседаниях два раза в неделю. Канцлер же ежегодно, в определенный день, производил смотр своим подчиненным, называвшимся «подданными» (sujets) на лугу, названном «лугом клерков» (le Prè aux clercs). Ежегодно 1 мая клерки базоши с особенной церемонией и торжественностью сажали на большом дворе суда дерево, вырытое в королевских лесах.

Театральные представления

Кроме дел судейских, это общество писцов и студентов-юристов почти с момента своего возникновения стало также заниматься и драматическими представлениями. Представления возникли частью из обычных в средние века маскарадов, устраиваемых студентами в некоторые праздничные дни, отчасти же из полукомических представлений мнимых судебных процессов (causes solennelles, causes grasses). Сначала давались пьесы, имевшие своим содержанием процессы и тяжбы, на что указывает самая замечательная из них, озаглавленная «Адвокат Пателен».

Весьма скоро, однако, эти сценические произведения получили характер сатирико-комический или же аллегорическо-сатирический; в первом случае они называются фарсами, a во втором шалостями (sottises), или моралями (moralitès).

В течение всего XIV века представления базошей давались лишь частным образом, только для своих сочленов. Но основание братством страстей Господних (confrèrie de la passion) театра побудило клерков базоши выступить публично, на что они получили королевскую привилегию. Так как, однако, цель их была едкая сатира и бичевание пороков, причём неминуемо задевались высокопоставленные лица, то вскоре свобода представлений базошей стала ограничиваться полицейскими распоряжениями парламента, из которых самое раннее, до нас дошедшее, относится к 1442 году.

В течение следующих лет ограничительные распоряжения всё усиливались, хотя и обходились на практике, и наконец, в 1476 г. представления базошей были вовсе запрещены. После смерти Людовика XI они снова возобновились и продолжались с некоторыми перерывами до 1582 года. Число членов корпорации базошей было так значительно, что в 1598 году шесть тысяч из них добровольно предложили правительству свои услуги в борьбе с мятежом в Гиенне, за что корпорация получила некоторые привилегии.

Регламентом 1744 года привилегии базошей были сильно ограничены, хотя главные их права, а равно и публичный церемониал майского празднества остались неприкосновенными. Существование этой корпорации в Париже продолжалось до самой революции.

Литература

• А. Фабр (Fabre), «Etudes historiques sur les clercs de la Bazoche» (Париж, 1856 г.).

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• Базош // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Базош

Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.