Байджу

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Байджу-нойон»)
Перейти к: навигация, поиск
Байджу

Байджу или Бачу (также Байджу-нойон, Бачу-нойон, Бачу-хурчи [1]) — монгольский военачальник середины XIII века, имперский наместник в Северном Иране, Закавказье и Малой Азии.

Происходил из племени йисут (бэсут) и был родственником знаменитого полководца Джэбэ. В 1228 году принимал участие в битве с Джелал ад-Дином при Исфахане [2] , через год в качестве тысячника выступил в новый поход против хорезмшаха в составе 30-тысячной армии под началом нойона Чормагана. Позднее Байджу стал темником [3] , а в 1242 году сменил Чормагана, разбитого параличом [4] (или умершего [5]), на посту командующего местной группировкой монгольских войск, размещавшейся в Арране и Муганской степи [6] . Сообщается, что он получил это назначение по жребию, так как монголы «руководствовались указаниями волхователей» [7] .

Байджу сразу же начал активные действия против Конийского султаната. Он подступил к принадлежавшему сельджукам Эрзеруму и предложил жителям сдаться. В ответ на их отказ монголы осадили город и, применив осадные орудия, через два месяца взяли его. Эрзерум был разграблен и разрушен, жители убиты или обращены в рабство. Армянские летописцы сообщают [8] [9] , что монголы захватили в городе множество христианских книг — жития святых, богато украшенные Евангелия — и за бесценок продавали их служившим в войске христианам, а те раздаривали по церквям и монастырям. Байджу отошёл с войском на зимовку в Мугань.

На следующий год конийский султан Гийас ад-Дин Кей-Хосров II во главе значительной армии выступил против монголов. 26 июня [2] сельджукское войско потерпело поражение при Кёсе-даге, близ Чманкатука, к западу от Эрзинджана. Развивая успех, Байджу взял Сивас и Дивриги (горожане не оказали сопротивления и были пощажены), а затем Кайсери, вторую столицу сельджуков, и Эрзинджан (здешние жители пытались защищаться и подверглись резне) [10] . Кей-Хосров II не мог более противостоять монголам. По условиям мира, он должен был ежегодно отправлять в Каракорум около 12 миллионов гиперперонов либо местных серебряных монет, 500 кусков шёлка, 500 верблюдов и 5000 баранов [11] . Однако султан, видимо, узнав о противоречиях между Байджу и правителем Улуса Джучи Бату, отправил своих послов с признанием зависимости именно к последнему. Послы Кей-Хосрова были благосклонно приняты, и правитель сельджуков стал вассалом Бату [12] .

Царь Киликийской Армении Хетум I, благоразумно не оказавший поддержки Кей-Хосрову II в войне против монголов, теперь отправил к Байджу посольство во главе со своим отцом Константином Пайлом и братом Смбатом Спарапетом. Послы, прибыв в ставку военачальника «были представлены Бачу-ноину, жене Чармагуна Элтина-хатун и другим великим вельможам» [10] . По договору, заключённому между сторонами, армяне обязались снабжать монгольское войско продовольствием и поставлять нужное количество войск для участия в походах; в свою очередь, монгольское командование признавало суверенитет Киликийского царства и обещало оказывать вооружённую помощь армянам в случае нападения на них соседних государств [13] . Этот договор был выгоден как Киликии, так и Байджу, которому были необходимы были союзники в регионе, весьма удалённом от Монголии. В качестве подтверждения дружественных намерений киликийцев Байджу потребовал от Хетума выдачи семьи султана Кей-Хосрова, нашедшей убежище в Киликийском царстве. Хетум был вынужден принять это условие.

В то время, как Байджу действовал в Малой Азии, отряды под командованием Ясавура совершили рейд в северную Сирию, на территории Дамаска, Халеба, Хамы и Хомса, айюбидские владетели которых смогли откупиться от монголов. От Боэмунда V, князя Антиохийского, также потребовали подчинения, но вскоре Ясавур вынужден был отвести войска, по-видимости, из-за летней жары, губительно действовавшей на лошадей. Монгольское наступление заставило кочевавших в Сирии хорезмийцев — остатки войск Джелал ад-Дина — двинуться в Палестину, где они захватили Иерусалим (11 августа 1244 года), а затем совместно с египетским султаном разгромили крестоносное войско при Ла-Форбье, близ Газы (17 октября). [14] Под влиянием этих обстоятельств Папа Римский Иннокентий IV решил отправить к монгольским правителям несколько посольств. Одно из них, во главе с доминиканцем Асцелином, 24 мая 1247 г. достигло ставки Байджу близ Сисиана. Асцелин и его спутники не проявили должного дипломатизма, отказавшись исполнить церемонию преклонения перед Байджу и потребовав от него принятия христианства; они также отказались проследовать по его приказу в Каракорум, имея от папы указание передать письма первому встреченному монгольскому военачальнику. Всё это чуть было не стоило им жизни; от казни Асцелина спасло заступничество советников Байджу [15] и прибытие в этот момент из Монголии Эльджигидея, которого новый хан Гуюк назначил вместо Байджу. 25 июля Асцелин покинул монгольский лагерь, с двумя документами на руках — ответом Байджу папе и эдиктом Гуюка, привезённым Эльджигидеем. Асцелина сопровождали два монгольских посла, Айбег и Сергис, тюрок и сирийский несторианин. 22 ноября Иннокентий IV передал Айбегу и Сергису свой ответ на послание Байджу. [16]

После прихода к власти Мункэ (1251 г.) положение Байджу в качестве командующего войсками в северо-западном Иране было подтверждено новым ханом, Эльджигидей был отозван и казнён. Байджу в своих донесениях центральному правительству «жаловался на еретиков [17] и на багдадского халифа", в связи с чем на курултае 1253 года было решено отправить против иранских исмаилитов и Аббасидов Багдада армию во главе с Хулагу, младшим братом каана. Байджу было предписано заготовить для довольствия войск «по одному тагару муки и бурдюку вина» на каждого человека. [18]

Хулагу, выступив в поход в начале 1256 года, к концу 1257 разгромил исмаилитские крепости в Иране и двинулся против Багдада. Байджу шёл к столице Аббасидов со стороны Ирбиля. Перейдя Тигр, его войско разбило халифских полководцев Фатх ад-Дина ибн Курда и Карасонкура, а затем заняло западные предместья Багдада. После взятия города (февраль 1258 г.) монгольские войска расположились в Мугани. Затем, в сентябре 1259 года Хулагу вступил в Сирию; силы под командованием Байджу находились на правом крыле армии. [19]

О дальнейшей судьбе Байджу имеются противоречивые данные. Рашид ад-Дин в одном месте «Сборника летописей» указывает, что «за особое рвение при завоевании Багдада» Хулагу дал ему хорошие кочевья и утвердил темником, а после смерти Байджу его сын Адак ведал десятитысячным отрядом отца [5] ; в другом месте утверждается, что Хулагу обвинил и казнил Байджу, конфисковав половину его имущества. Тумен Байджу был передан сыну Чормагана Ширамуну. Адак, по этим сведениям, был командиром тысячи; Суламиш, сын Адака, в правление ильхана Газана сделался темником [3] , но восстал, был схвачен и казнён в 1299 году в Тебризе [20] .

Напишите отзыв о статье "Байджу"



Примечания

  1. ↑ Хурчи, хорчи — стрелок, оруженосец, воин личной охраны.
  2. ↑ 1 2 Jackson P. [www.iranica.com/newsite/index.isc?Article=www.iranica.com/newsite/articles/v4f1/v4f1a001.html BĀYJŪ] (англ.). Encyclopædia Iranica(недоступная ссылка — история). Проверено 27 марта 2009. (недоступная ссылка с 03-04-2011 (4769 дней))
  3. ↑ 1 2 Рашид ад-Дин. [samlib.ru/k/konstantin_p/rashid1.shtml Сборник летописей]. — М., Л., 1952. — Т. 1, кн. 1. — С. 195.
  4. ↑ Киракос Гандзакеци. [www.vostlit.info/Texts/rus8/Gandzakeci/primtext4.phtml#24 История Армении]. — М.: Наука, 1976. — С. 175, прим. 24.
  5. ↑ 1 2 Рашид ад-Дин. [samlib.ru/k/konstantin_p/rashid1.shtml Сборник летописей]. — М., Л., 1952. — Т. 1, кн. 1. — С. 99.
  6. ↑ Grousset R. [books.google.com/books?id=CHzGvqRbV_IC&pg=PA347&vq=Baiju&dq=Baiju&hl=ru&source=gbs_search_s&cad=0 The Empire of the Steppes: A History of Central Asia]. — Rutgers University Press, 1988. — P. 347. — 687 p. — ISBN 0813513049.
  7. ↑ Киракос Гандзакеци. [www.vostlit.info/Texts/rus8/Gandzakeci/primtext4.phtml#24 История Армении]. — М.: Наука, 1976. — С. 175.
  8. ↑ Киракос Гандзакеци. [www.vostlit.info/Texts/rus8/Gandzakeci/primtext4.phtml#24 История Армении]. — М.: Наука, 1976. — С. 176.
  9. ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus10/Magakija/frametext.htm Всеобщая история Вардана Великого] / Пер. М. Эмина. — М., 1861. — С. 14.
  10. ↑ 1 2 Киракос Гандзакеци. [www.vostlit.info/Texts/rus8/Gandzakeci/primtext4.phtml#24 История Армении]. — М.: Наука, 1976. — С. 178.
  11. ↑ Kolbas J. [books.google.fr/books?id=SAyvZsmCUCQC&pg=PA121&vq=Baiju&dq=Baiju&lr=&hl=ru&source=gbs_search_s&cad=0 The Mongols in Iran: Chingiz Khan to Uljaytu, 1220-1309]. — Routledge, 2006. — P. 121—122. — ISBN 0700706674.
  12. ↑ Почекаев Р. Ю. Батый. Хан, который не был ханом. — М., СПб.: АСТ, Евразия, 2007. — С. 179. — ISBN 978-5-17-038377-1.
  13. ↑ Смбат Спарапет. [www.vostlit.info/Texts/rus9/Smbat_Sparapet/frametext4.htm Летопись] / Вступ. статья А. Галстяна. — Ереван: Айастан, 1974. — С. XIV—XV.
  14. ↑ Jackson P. [books.google.fr/books?id=7FLUMVIqIvwC&pg=PA74&vq=Baichu&dq=Rabban-ata&hl=ru&source=gbs_search_s&cad=0 The Mongols and the West, 1221-1410]. — Pearson Education, 2005. — P. 74—75. — ISBN 0582368960.
  15. ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus7/Montekorvino/framevved.htm После Марко Поло. Путешествия западных чужеземцев в страны трех Индий] / Вступительная статья Я. М. Света. — М.: Наука, 1968. — С. 16.
  16. ↑ De Rachewiltz I. [books.google.fr/books?id=OTSsAAAAIAAJ&pg=PA116&vq=Baiju&hl=ru&source=gbs_search_s&cad=0 Papal envoys to the great khans]. — Stanford University Press, 1971. — P. 116—118. — ISBN 0804707707.
  17. ↑ »Еретики" — мусульманское название исмаилитов.
  18. ↑ Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rasidaddin_4/frametext1.html Сборник летописей]. — М., Л., 1946. — Т. 3. — С. 22—23.
  19. ↑ Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rasidaddin_4/frametext8.html Сборник летописей]. — М., Л., 1946. — Т. 3. — С. 40—49.
  20. ↑ Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rasidaddin_4/frametext8.html Сборник летописей]. — М., Л., 1946. — Т. 3. — С. 181—182.

Источники

  • [www.vostlit.info/Texts/rus10/Magakija/frametext.htm История монголов инока Магакии, XIII века] / Пер. К. П. Патканова. — М., 1871.
  • Киракос Гандзакеци. [www.vostlit.info/Texts/rus8/Gandzakeci/frametext4.htm История Армении]. — М.: Наука, 1976.
  • Рашид ад-Дин. [samlib.ru/k/konstantin_p/rashid1.shtml Сборник летописей] / Пер. с персидского Л. А. Хетагурова, редакция и примечания проф. А. А. Семенова. — М., Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1952. — Т. 1, кн. 1.
  • Рашид ад-Дин. [samlib.ru/k/konstantin_p/t2.shtml Сборник летописей] / Пер. с персидского Ю. П. Верховского, редакция проф. И. П. Петрушевского. — М., Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1960. — Т. 2.
  • Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rasidaddin_4/frametext1.html Сборник летописей]. — М., Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1946. — Т. 3.
  • Смбат Спарапет. [www.vostlit.info/Texts/rus9/Smbat_Sparapet/frametext4.htm Летопись] / Вступ. статья А. Галстяна. — Ереван: Айастан, 1974.

Ссылки

  • Jackson P. [www.iranica.com/articles/bayju-baiju-or-baicu-mongol-general-and-military-governor-in-northwestern-iran-fl Bāijū] (англ.). Encyclopædia Iranica (15-12-1989). Проверено 21 июля 2010. [www.webcitation.org/66VlK5oet Архивировано из первоисточника 29 марта 2012].
<tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group" style="background:#7FB4EB">Улусы</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px">
</td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><td class="navbox-abovebelow" colspan="2" style="background:#7FB4EB"></td></tr></table></td></tr></table>

Отрывок, характеризующий Байджу

– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Байджу&oldid=79802929»

Навигация