Бакаев, Иван Петрович

Иван Петрович Бакаев
Председатель Ленинградской губернской контрольной комиссии РКП(б) / ВКП(б)
1925 — 1926
Предшественник:	Лазарь Самойлович Зеликсон
Преемник:	Георгий Александрович Дёсов
Полномочный представитель ВЧК при СНК РСФСР по Юго-Восточному краю
1 сентября 1920 — 1921
Председатель Петроградской губернской ЧК по борьбе с контрреволюцией и саботажем
сентябрь 1919 — 1 сентября 1920
Предшественник:	Георгий Иванович Благонравов
Преемник:	Николай Павлович Комаров
Рождение:	с. Смородиново, Саратовская губерния
Место погребения:	Донское кладбище
Партия:	РСДРП / РКП(б) / ВКП(б)
Военная служба
Годы службы:	1918—1922
Принадлежность:	РСФСР РСФСР
Род войск:	армия, ЧК
Звание:	не установлено
Сражения:	Гражданская война в России
Награды:

Иван Петрович Бакаев (1887, с. Смородиново, Саратовская губерния — 25 августа 1936, Москва) — советский партийный деятель, участник Левой оппозиции.

Биография

Родился в Саратовской губернии в семье крестьянина-бедняка. В революционном движении с 1905 года. В 1906 году вступил в РСДРП. Активный работник Камышинской объединённой социал-демократической организации, участник и один из организаторов вооружённого восстания 1906 в Камышине. После восстания перешёл на нелегальное положение, работал в Баку, Астрахани, с 1910 года — в Петербурге. За революционную деятельность неоднократно подвергался аресту, высылке и провёл в общем свыше 6 лет в тюрьме.

Во время Февральской революции Бакаев работал токарем на Механическом Русско-Балтийском воздухоплавательном заводе в Петрограде.

После Октябрьской революции был заместителем секретаря, секретарём Петроградского совета (1917). Являлся заместителем председателя Петросовета, членом ПетрогубисполкомаЧуковский К. И. [books.google.ru/books?id=9B5kAgAAQBAJ&pg=PA557&lpg=PA557&dq=Бакаев,+Иван+Петрович+1887&source=bl&ots=m0OZ4n1ihn&sig=Qvfw0ky6Gso77nBNtcBKOUAbBGg&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwi83uSkj67KAhWHpnIKHcOBBvAQ6AEIQTAI#v=onepage&q=%D0%91%D0%B0%D0%BA%D0%B0%D0%B5%D0%B2%2C%20%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%20%D0%9F%D0%B5%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87%201887&f=false Полное собрание сочинений]. — Т. 11. — С. 557..

В 1918—1919 годах — комиссар 3-й дивизии (Уральский фронт), а затем 2-й дивизии (Петроградский фронт). Участвовал в подготовке и руководил, совместно со Стороженко, боевыми действиями сводной колонны против форта «Красная Горка» во время его захвата белогвардейцами.

В 1919—1920 годах — председатель Петроградской ГубЧК. С сентября 1920 г. — уполномоченный представитель ВЧК в Юго-Восточном крае.

В 1922 году — ответственный руководитель Петроградской окружной комиссии помощи голодающим. В последующие годы — начальник политуправления и член Реввоенсовета Ленинградского военного округа, председатель Ленинградской губернской контрольной комиссии РКП(б) — ВКП(б) (1925—1926), уполномоченный НКРКИ по Северо-Западной области.

Делегат V и VI Всероссийских Съездов Советов (1918). Член ЦИК (1922—1924). Делегат XIII партконференции (1924), XII, XIII, XIV и XV съездов РКП(б) / ВКП(б) (1923—1927).

С 1925 года принадлежал к «новой» («ленинградской») оппозиции, на XIV съезде ВКП(б) был избран членом ЦКК ВКП(б). C 1926 года принадлежал к «Объединённой оппозиции», возглавляемой Л. Д. Троцким, Г. Е. Зиновьевым и Л. Б. Каменевым. За принадлежность к левой оппозиции 14 ноября 1927 года был выведен из ЦКК, а 18 декабря 1927 г., на XV съезде ВКП(б), в числе 75 «активных деятелей троцкистской оппозиции» был исключён из партии. После подачи заявления об отходе от оппозиции в 1928 году восстановлен в партии.

Работал председателем Ленинградского СНХ и помощником председателя Леноблисполкома. В 1934 году — управляющий Главэнергосетью (Москва).

После убийства 1 декабря 1934 года С. М. Кирова был вновь исключён из ВКП(б). Арестован 9 декабря 1934 года и в январе 1935 предстал в качестве подсудимого на закрытом процессе по делу так называемого «московского центра». По обвинению в руководстве контрреволюционной террористической организацией Военной коллегией Верховного суда СССР 16 января 1935 года приговорён к 8 годам тюремного заключения. Срок отбывал в Челябинской тюрьме особого назначения.

В августе 1936 года был выведен в качестве обвиняемого на Первый Московский процесс — по делу так называемого «объединённого троцкистско-зиновьевского центра». Как и все подсудимые, 24 августа Военной коллегией Верховного суда СССР приговорён к высшей мере наказания. Расстрелян на следующий день. Похоронен в Москве на Донском кладбище (могила 1).

Реабилитирован Пленумом Верховного Суда СССР 13 июля 1988 года.

Награды

• Знак «Почётный работник ВЧК-ГПУ (V)».

Адреса в Москве

Хохловский пер., д. 11, кв. 13.

Литература

• Ратьковский И. С. Иван Петрович Бакаев — председатель Петроградской ЧК (сентябрь 1919-август 1920 г.г.). // Россия в ХХ веке. — СПб., 2008. — С. 114—125.
• Энциклопедия секретных служб России / Автор-составитель А. И. Колпакиди. — М.: АСТ: Астрель: Транзиткнига, 2004. — С. 442. — 800 с. — ISBN 5-17018975-3.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/7428/Бакаев Бакаев, Иван Петрович]. Большая биографическая энциклопедия. Академик (2009). Проверено 16 января 2016.
• [www.knowbysight.info/BBB/01216.asp Бакаев Иван Петрович]. Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991. Проверено 16 января 2016.
• [www.sakharov-center.ru/asfcd/martirolog/?t=page&id=19010 Бакаев Иван Петрович]. Мартиролог расстрелянных в Москве и Московской области. Сахаровский центр. Проверено 16 января 2016.

Отрывок, характеризующий Бакаев, Иван Петрович

Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.