Бакиханов, Аббас-Кули-ага

Аббас Кули Ага Бакиханов
азерб. عباسقلی باکیخانوف
Фотография с портрета неизвестного художника. Негатив хранится в Государственном музее азербайджанской литературы им. Низами. Баку.
Псевдонимы:	Кудси
Дата рождения:	21 июня 1794(1794-06-21)
Место рождения:	село Амирджаны, Бакинское ханство
Дата смерти:	31 мая 1847(1847-05-31) (52 года)
Место смерти:	Вади-Фатима (ныне Саудовская Аравия)
Подданство:	Российская империя
Род деятельности:	Учёный-просветитель, поэт и писатель
Язык произведений:	азербайджанский, персидский и арабский
Награды:

Аббас-Кули́-ага́ Бакиха́нов (азерб. عباسقلی باکیخانوف, Abbasqulu ağa Bakıxanov, также известный под литературным псевдонимом Кудси́ (азерб. Qüdsi, «чистый», «благородный») — азербайджанский учёный-просветитель, поэт и писатель, писавший на азербайджанском, персидском и арабском языках. Ф. Касим-заде считает его «одним из основоположников реалистического направления в азербайджанской художественной литературе XIX века».

Бакиханов является основоположником азербайджанской научной историографии; называется также основоположником азербайджанской археологии, языковед А. М. Демирчизаде представил его публике как «первого азербайджанского лингвиста».

Биография

Юность

По собственным словам Аббас Кули Ага Бакиханова он родился в пендж-шенбе 4 зу-л-хиджа 1208 года по хиджре (в четверг 21 июня (3 июля) 1794 года) в селении Амираджаны в семье бакинского хана Мирза Мухаммад-хана II и принявшей ислам грузинки Софии-ханум Баграм-бек кызы. У него также был родной брат Джафар Кули Ага и четыре единокровных брата. Детство А. К. Бакиханов провёл в апшеронских селениях Амираджаны, Балаханы, Маштага, Рамана. Здесь в Маштагах с 1801 года он начал учиться, а после того как в 1803 году их семья окончательно обосновалась в селение Амсар, продолжил обучение в Кубе. В своей автобиографии А. К. Бакиханов писал: «Хотя с семилетнего моего возраста я стал учиться, но в продолжении десяти лет, по причине беспрестанных тревог и войн, я ничего не приобрёл, кроме знания персидского языка. Когда прекратились политические смуты и семейство наше удалилось в Кубу, я в продолжение 10 лет посвятил себя изучению арабского языка и разным наукам. Несмотря на недостаток средств и другие препятствия, я сумел заслужить некоторую известность в науках».

Юность Бакиханова протекала на фоне жестокости и произвола ханов, их междоусобных войн и неурядиц. Показательна история, как в детстве А. Бакиханов спас одного нукера, которого слуги кубинского правителя Шейх Али-хана собирались казнить. Положение семьи в то время было непростым. Незадолго до рождения Бакиханова между его отцом Мирза Мухаммад-ханом II и дядей Мухаммад Кули-ханом возникла борьба за ханскую власть, закончившаяся свержением Мирза Мухаммад-хана II. Последний перебрался к Шейх Али-хану, приходившемся тому двоюродным братом по матери. После кончины Мухаммад Кули-хана, на престол вступил его племянник Хусейн Кули-хан. В борьбе с ним Мирза Мухаммад-хан II опирался на помощь Шейх Али-хана и даже пытался использовать династические браки как с Шейх Али-ханом, так и с Хусейн Кули-ханом, но полного успеха не добился. И хотя в какие-то времена часть Бакинского ханства находилась под его управлением, он в конечном итоге был изгнан Хусейн Кули-ханом с бакинских владений. В противостоянии с ним Мирза Мухаммад-хан II и его братья в дальнейшем начали склоняться в сторону России, что вызвало гнев со стороны Шейх Али-хана кубинского. В союзе с Мирзой Мухаммад-ханом II русская армия под командованием Булгакова двинулась на Баку. Хусейн Кули-хан бежал в Персию, а Бакинское ханство вошла в состав Российской империи. Начиная с этого времени между Мирза Мухаммад-ханом II и Шейх Али-ханом началась вражда. Последний был разбит в 1808 году генерал-майором Гурьевым, а уже в 1809 году Кубинское ханство было передано в управление Мирзе Мухаммад-хану II, возглавивший «временное управление» Кубинской провинции.

В последующем положение семьи оставалось отнюдь не безопасным. В 1814 году один из людей Шейх Али-хана, некий Черкес-бек, однажды пробрался во дворец и заложил под его стены несколько бочек с порохом. Бывший кубинский хан приказал в следующую же ночь привести в исполнение намерение уничтожить семью Бакихановых. О готовящемся покушении сообщил человек, с которым Аббас Кули Ага Бакиханов столкнулся во время прогулки. Этот человек оказался тем нукером, которого в своё время спас А. Бакиханов. Заговор провалился.

На государственной службе

В конце 1819 году Аббаскули Ага Бакиханов прибыл в Тифлис, куда его пригласил главноуправляющий Грузии генерал А. П. Ермолов «для определения на службу». По прибытии он начал выполнять отдельные поручения Ермолова по военной части. Уже в 1820 году Бакиханов был участником в двух походах русской армии — против правителя Казикумухского ханства Сурхай-хана и против ширванского владетеля Мустафы-хана. Так, летом 1820 года он находился в составе отряда генерала В. Г. Мадатова, выступившего в поход против Сурхай-хана казикумухского. Во время похода Ермолов в письме к А. А. Закревскому от 22 апреля того же года писал: «Я так беден чиновниками, что роздал моих адъютантов. Одного (Бакиханова — прим.) послал с Мадатовым против изменника Казикумухского хана». А. Бакиханов участвовал в Хогерском сражении, за отличие в котором 4(16) сентября получил свой первый офицерский чин прапорщика.

28 декабря 1821 (9 января 1822) года Бакиханов был официально оформлен переводчиком с восточных языков при канцелярии главноуправляющего Грузии. В 1823 году он участвует в работе демаркационной комиссии по разграничению установленной Гюлистанским договором границы с Персией. В том же году А. Бакиханов принимает участие в работе над «Описанием» Карабахской провинции. Участвовал в 1824 году в походе русских войск на кавказской линии под командованием генерал-лейтенанта А. А. Вельяминова. По одним сведениям 20 июня, по другим — 18 (30) сентября 1826 года Аббаскули-ага Бакиханов был произведён в поручики.

Широкий размах деятельность А. Бакиханова приобрела во время русско-персидской и русско-турецкой войн. В то время он состоял в свите генерала И. Ф. Паскевича по дипломатической части. Впоследствии Паскевич писал министру иностранных дел графу В. Н. Несельроде о Бакиханове:

Приехав в Грузию и заметив способности и благородные его качества, я полной доверенностью продолжал занимать его по части дипломатической.В персидскою войну службою Аббас-Кули-аги я был особенно доволен: совершенное знание его персидского языка и неутомимая деятельность принесли много пользы. Через него шла почти вся переписка с персидским двором и, таким образом, сделались ему известны все сношения наши с Персией и весь ход нашей персидской политики

В сражениях русско-персидской войны непосредственное участие также принимал и А. Бакиханов. 5 июня он с храбростью сражался в урочище Джаван-Булах, и 7 июня при взятии Аббас-Абада. За заслуги, проявленные при осаде Аббас-Абада 14 (26) октября его произвели в штабс-капитаны. Задолго до этого, персидским принцем Аббас-Мирзой были начаты переговоры о мире. Ещё 20 июля Паскевич отправил А. С, Грибоедова и А. Бакиханова в местечко Каразиадин для личных переговоров с Аббас-Мирзой. Тем временем, русская армия продолжала успешное наступление. 20 сентября армия под командованием Паскевича взяла Сардар-Абад, а уже 1 октября был взят Ереван. Во всех этих сражениях участвовал и А. Бакиханов, за что его наградили орденом Анны 3-й степени с бантом.

4 августа 1828 года «за переговоры о мирных трактатах с Персиею» произведён в капитаны.

21 апреля 1829 года «за отличное усердие при взятии Кр. Ахалцыха» произведён в майоры с объявлением ему Высочайшего благоволения.

В 1831 году участвовал в Дагестанской экспедиции под командованием генерал-адъютанта Н. П. Панкратьева и «за отличие» произведён в подполковники 9 марта 1832 года. В 1842 году произведён в полковники.

Служа в Тифлисе переводчиком в канцелярии генерала Ермолова, он основательно изучает русский и французский языки.

Находясь на военной службе, он близко познакомился с видными деятелями культуры, находящимися в то время на Кавказе — с А. С. Грибоедовым, А. А. Бестужевым, Я. П. Полонским, Т. Ладо-Заблоцким, М. Ф. Ахундовым, М. Ш. Вазехом, А. Чавчавадзе, Г. Орбелиани, Н. Бараташвили. Личностью и творчеством Бакиханова интересовались многие русские, польские, немецкие, французские поэты, писатели, путешествовавшие по Кавказу, — Кюхельбекер, Бестужев-Марлинский, художники В. И. Мошков и Г. Г. Гагарин, немецкий поэт Ф. Боденштедт, И. Н. Березин, К. Кох и другие. В 1833 году он путешествовал по России, Латвии, Литве и Польше. В Петербурге (1834 г.) он познакомился с великим русским поэтом Пушкиным.

В 1843 году участвовал в работе специального комитета по составлению проекта положения о личных правах высшего мусульманского сословия в Закавказье. Он известен и как журналист — редактировал персидское издание «Тифлисских ведомостей».

Полковник Аббас-Кули-ага Бакиханов скончался 31 мая 1847 года во время эпидемии холеры в аравийской пустыне между Меккой и Мединой (оазис Вади-Фатима) на обратном пути из паломничества. Похоронен в общей могиле в местечке Вади-Фатима.

Научное наследие

Бакиханов оставил богатое научное, философское и литературное наследие.

Он первым предпринял попытку изложить историю литературы и науки в Азербайджане с XII по XIX в. В своих исследованиях по истории материальной и духовной культуры народов восточного Закавказья, Бакиханов сообщает ценные сведения о жизни и деятельности поэтов, учёных, теологов древнего и среднекового Ширвана и Дагестана.

Гюлистан-и Ирам

«Гюлистан-и Ирам» («История восточной части Кавказа») — научное исследование, в котором автор осветил историю Ширвана и Дагестана от древнейших времён до Гюлистанского мира (12 октября 1813 г.). Отличается широтой замысла, богатством фактического материала, непредубеждённым отношением к мусульманским народам. Для написания этого труда Бакиханов использовал огромное количество сведений, почерпнутых из сочинений античных армянских, грузинских, персидских, арабских и турецких средневековых авторов. Автор широко использовал литературные памятники и материал топонимики, нумизматики и эпиграфики. Этот труд был высоко оценён русскими и зарубежными учёными. Согласно «Очеркам истории исторической науки в СССР» (1955 год) в «Гюлистан-и Ирам» делается первая попытка дать общий обзор истории Азербайджана с древнейших времен до 1813 года.

Кашф аль-Караиб

«Кашф аль-Караиб» («Открытие диковин») — посвящена истории открытия Америки, «Асрар ал-Малакут» («Тайны царства небесного») — посвящена защите представлений о гелиоцентрической системе мира, объяснению строения и физической природы тел солнечной системы.

«Всеобщая география» — описание физической, политической, экономической карты мира.

Литературное наследие

Художественное творчество Бакиханова не было однородным. Произведения, написанные в традициях средневековой восточной литературы, отягощены условными образами, суфийскими поэтическими символами; произведения, сюжеты которых взяты из современной жизни, проникнуты просветительскими идеями. Бакиханов был последним писателем Средневековья и в то же время первым писателем Нового времени. Этим определяется его особое место в истории азербайджанской литературы. В своем родном городе Кубе организовал литературный меджлис под названием «Гюлистан» («Цветник»). Вокруг него сгруппировались поэты и любители поэзии.

«Рияз ал Гудс» («Святые цветники») — его первое поэтическое произведение, написано на азербайджанском языке. Поэма создана под влиянием религиозно-мистической поэзии.

«Китаб-е Аскерие» («Книга об Аскере») — рассказ о взаимной любви юноши и девушки, преследуемых фанатичной средой.

«Тифлис», «Среди грузин» — стихи, представляющие собой реалистические зарисовки грузинского городского быта.

«Осёл и Соловей» — вольный перевод басни Крылова.

«Обращение к жителям Тавриза» — социальная сатира, бичующая пороки отсталой мусульманской среды.

«Мишкат аль-анвар» («Ниша светочей») — дидактическая поэма, содержащая множество наставлений и цитат из Корана и хадисов пророка, апокрифические легенды. Автор испытал на себе сильное влияние суфийских идей.

«Тахзиб-ал-Ахлак» («Исправление нравов»), «Китаб-е-Насаих» («Книга наставлений»), «Айн ал-Мизан» («Сущность весов»), «Асрар уль-мелекут» («Тайны небес»), «Кануни Кудси», — философско-этические сочинения в которых нравственное сознание и логическая способность суждения рассматриваются как продукт воспитания и образования. "

«Вознесение мечты» и «Европейское общество» — поэмы, написанные в Варшаве. Стихотворные рассказы и басни наставительно-дидактического характера в духе нравоучительной лирики Саади. Кыта́, рубаи, мураббе и мухаммасов на азербайджанском, персидском и арабском языках, в которых отразились этико-философские раздумья автора.

Значительную часть поэтического наследия Бакиханова составляют газели. Главные их мотивы — беззаветная преданность возлюбленной, воспевание её красоты.

Личная жизнь

Семья Бакихановых по-вероисповеданию принадлежала к мусульманам-шиитам. В 1826 году Бакиханов женился на Сакине-ханум, дочери Келб Хусейн-аги, от брака с которой в 1831 году у него родилась дочь Зибюи-Ниса-бегюм, а 1839 году вторая дочь — Тугра-ханум. Обе они вышли замуж за своих двоюродных братьев, сыновей дяди Джафар-Кули-Ага Бакиханова.

Бакиханов свободно владел азербайджанским, арабским, персидским и русским языками, а также, по-видимому, знал и французский язык. Среди его друзей были такие русские писатели и поэты, как А. С. Грибоедов, А. А. Бестужев-Марлинский и В. К. Кюхельбекер.

Истории о Бакиханове

Одна из историй-легенд о Бакиханове, встречающаяся в исторической литературе, описывает встречу с российским императором Николаем I и его супругой, императрицей Александрой Фёдоровной.

Легенда описывает, что однажды Бакиханов был приглашён на приём к императору. Николай I и его супруга были извещены заранее, что известный поэт Кавказа не пьёт алкогольных напитков, так как является верующим мусульманином. Удивлённая этим и возжелавшая смутить Бакиханова, императрица предположила, что она будет первой, кто предложит ему напиток. На приёме, Александра Фёдоровна приблизилась к поэту с бокалом вина на золотом подносе. Ошеломлённый этой неожиданной честью, Бакиханов преклонил колено, поднял бокал, повернулся к императору Николаю и промолвил: — «Мой Господин предлагает мне напиток, мой Господь указал мне не пить, кому я должен быть послушен?». Будучи религиозным человеком, император ответил: — «Вашему Господу конечно.»

Бакиханов вернул бокал на поднос, и смущённая царица удалилась.

Награды

• Орден Святой Анны III-й степени с бантом (1 января 1828) — за Сардар-Абад и Эривань
• Орден Святого Владимира IV-й степени c бантом (16 октября 1828) — за отличное мужество и храбрость, проявленное в сражениях против турок и при осаде и взятии Карса
• Орден Святой Анны II-й степени (1829) — за участие в сражениях 19 и 20 июня 1829 года в Саганлугских горах
• Орден Святой Анны II-й степени с императорской короной украшенной (1829) — за участие в сражениях 24 июля 1829 года под Хартом и 27 сентября при Байбурте
• Орден Святого Станислава 3-й степени с мечами
• Персидский орден Льва и Солнца 1-й степени с алмазами на бриллиантовой цепи (1829)

Память

• В родном селении Амирджаны установлен бюст. На стене дома, в котором родился Бакиханов, установлена мемориальная доска. Памятник Бакиханову стоит в посёлке, носящим его имя.
• Художник Мурад Ашрафмурад написал картину «Бакиханов и Грибоедов» (1958—1959)
• Именем Аббас-Кули-Ага Бакиханова названы:
  • Институт истории Национальной Академии Наук Азербайджана
  • Посёлок Бакиханов (Сабунчинский район)
  • Улица в Насиминском районе Баку
• В 2012 году был снят азербайджанский фильм «Посол зари», посвящённый жизни и деятельности Мирзы Фатали Ахундова. Роль Бакиханова в фильме сыграл Народный артист Азербайджана Фахраддин Манафов.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Мемориальная доска на стене дома в Амирджанах, в котором родился Бакиханов

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Бюст Бакиханова в Амирджанах

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Памятник Бакиханову в одноимённом посёлке в Баку

Генеалогия

Гусейн-хан (?—1690)

Гейбат-бек

Хаджи Гаиб-бек Алпаутский

Ахмед-хан (?—1703)

Дергах Кули-хан

Хусейн-хан Рудбарский

Хеджар

Султан Ахмед-хан (?—1711)

Ахмед-хан

Хаджи Мирза Мухаммад-хан

?

Гусейн Али-хан (1709—1757)

Пери Джахан-бике Уцмиева

Хаджи Али-Кули-ага

Мухаммад Кули-хан (?—1792)

Мелик Мухаммад-хан (1736—1782)

Хадидже-бике (1739—1803)

Фатали-хан (1736—1789)

Мехти Кули-ага

Хусейн-Кули-хан (?—1845)

София Баграм-бек кызы

Мирза Мухаммад-хан II (1774—1836)

Хан-бике

Гасан Кули-ага

Джафар Кули-ага

Лютф Али-хан

Искендер-хан

Нух-хан

Салман-хан

Муса-хан

Джафар Кули-ага (1796—1867)

Аббас Кули-ага (1794—1847)

Абдулла-ага (1824—1879)

Тугра

Ахмед-ага (1838—1882)

Мамедрза-бек

Гасан-ага (1833—1898)

Зибюи Ниса-бегюм

Тугра

Хаджи-Аббас-Кули-ага (1860—?)

Гашимхан

Мамедхан (1890—1957)

Солтан

Ахмед (1892—1973)

Акиф (род. 1933)

Талат (1927—2000)

Тофик (род. 1930)

Нигяр (1961—1996)

</center>

По данным теста Y-ДНК одного из современных потомков Джафаркули-ага Бакиханова по мужской линии, род Бакихановых относится к гаплогруппе N1b (P43),

Сочинения

• Аббас-Кули-ага Баких́анов. «Гюлист́ан-и Ирам». Академия Наук Азербайджанской ССР, Институт истории. — Баку: «Элм», 1991.

Напишите отзыв о статье "Бакиханов, Аббас-Кули-ага"

Примечания

Ссылки

• [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/B.phtml?id=2042 Бакиханов, Аббас Кули Ага]. Восточная литература. Проверено 19 февраля 2011. [www.webcitation.org/616kVBP59 Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
• [iranianstudies.ca/privatelives/000435.html Willem Floor] and [www.caravan.ir/en/AuthorTranslatorDetail.aspx?id=87 Hasan Javadi]. [www.mage.com/history/thrg.html The Heavenly Rose-Garden: A history of Shirvan and Daghestan by Abbas Qoli Aqa Bakikhanov]. — USA: Mage Publishers, 2009. — 244 с. — ISBN 1933823275.
• [www.rusarchives.ru/guide/lf_ussr/bab_bar.shtml Бакиханов Аббас-Кули]

Литература

• Агаян Ц. П. А.-Бакиханов. — Б.: Изд-во АН Азербайджанской ССР, 1948.
• Ахмедов Э. М. А. К. Бакиханов: эпоха, жизнь, деятельность. — Б.: Элм, 1989.
• Гусейнов Г. Из истории общественной и философской мысли в Азербайджане XIX века. — Б.: Изд-во АН Азербайджанской ССР, 1949. — С. 168.
• Керемов Н. К. Путешествия Гудси: А. Бакиханов как географ и путешественник. — М.: Мысль, 1977.
• Рзаев А. К. Азербайджанские востоковеды. — Баку, 1986.
• Абдул Гусейнов. Смерть в Аравийской пустыне. — «АЗЕРРОС», № 7 (23), июль, 2002.
• Формулярный список о службе подполковника Аббас Кули Ага Бакиханова — Центральный Государственный Исторический Архив Азербайджанской ССР. Путеводитель. — Б., 1958
• George N. Rhyne, Edward J. Lazzerini. [search.barnesandnoble.com/books/product.aspx?r=1&IF=N&EAN=9780875691428&cm_mmc=Google%20Book%20Search-_-k118169-_-j14953980k118169-_-Googe%20Book%20Search%20%28non-B%26N%20Imprint%29 Supplement to the Modern Encyclopedia of Russian, Soviet and Eurasian History]. — Academic International Press, 1997. — ISBN 0875691420.

Отрывок, характеризующий Бакиханов, Аббас-Кули-ага

– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).