Бакли, Фрэнк

Фрэнк Бакли
Общая информация
Полное имя	Франклин Чарльз Бакли
Прозвище	Майор (Major)
Родился	3 октября 1882(1882-10-03) Эрмстон, Ланкашир, Англия
Умер	21 декабря 1964(1964-12-21) (82 года) Уолсолл, Англия
Гражданство	Англия
Рост	183 см
Позиция	центральный хавбек
Карьера
Клубная карьера*
1903—1904	Астон Вилла	0 (0)
1904—1905	Брайтон энд Хоув Альбион	? (?)
1905—1906	Манчестер Юнайтед	3 (0)
1907—1908	Манчестер Сити	11 (0)
1909—1913	Бирмингем Сити	55 (4)
1913—1914	Дерби Каунти	92 (3)
1914	Брэдфорд Сити	4 (0)
1919—1920	Норвич Сити	1 (0)
Национальная сборная**
1914	Англия	1 (0)
Тренерская карьера
1919—1920	Норвич Сити
1923—1927	Блэкпул
1927—1944	Вулверхэмптон Уондерерс
1944—1946	Ноттс Каунти
1946—1948	Халл Сити
1948—1953	Лидс Юнайтед
1953—1955	Уолсолл
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Фра́нклин Чарльз Ба́кли (англ. Franklin Charles Buckley; 3 октября 1882, Эрмстон, Ланкашир — 21 декабря 1964, Уолсолл), более известный как Фрэнк Бакли или Майор Фрэнк Бакли (англ. Major Frank Buckley) — английский футболист и футбольный тренер.

Ранние годы

Фрэнк Бакли родился в Эрмстоне, Ланкашир, в семье сержанта Британской армии Джона Бакли. Образование получил в католической школе святого Франциска Ксаверия в Ливерпуле. В детстве увлекался многими видами спорта, но не рассчитывал, что будет заниматься спортом профессионально. В 1898 году закончил школу и стал работать офисным клерком. В то же время он стал членом 1-го добровольческого батальона Манчестерского полка. 24 февраля 1900 года 17-летний Фрэнк поступил на службу в Британскую армию, во 2-й батальон Королевского полка Ливерпуля, подписав 12-летний армейский контракт. Ожидалось, что он примет участие в англо-бурской войне. В Южную Африку, однако, его не отправили. Вместо этого он три года служил в Ирландии, став сначала капралом (в сентябре 1900 года), а потом младшим сержантом. Также он получил звание инструктора по гимнастике первого класса. Проходя службу в армии, играл в футбол, крикет и регби. Особенно его спортивный талант проявлялся в игре в футбол. Он выступал за команду Королевского полка Ливерпуля и сыграл за неё в финале Ирландского кубка против команды Ланкаширских стрелков. Его заметил скаут футбольного клуба «Астон Вилла» и порекомендовал отправиться в Англию на просмотр.

Футбольная карьера

Бакли последовал совету скаута «Астон Виллы», заплатив 18 фунтов за прекращение своей службы в армии, и поехал в Бирмингем на просмотр к Джорджу Рэмзи. Просмотр завершился успешно, и в 1903 году Бакли стал игроком «Астон Виллы». Однако из-за высокой конкуренции за основной состав так и не сыграл. Год спустя он переехал в Брайтон, где стал игроком клуба «Брайтон энд Хоув Альбион».

В июне 1906 года Бакли перешёл в «Манчестер Юнайтед». Бакли играл на позиции центрального хавбека, основным игроком на которой был Чарли Робертс. Фрэнку было тяжело пробиться в основной состав «Юнайтед» и большую часть времени он играл за резерв. В основном составе в сезоне 1906/07 он сыграл лишь 3 матча. В том сезоне произошёл инцидент с одноклубником Бакли по «Юнайтед». 8 апреля 1907 года в матче резервного состава «Манчестер Юнайтед» против «Сент-Хеленс Таун» Томми Блэксток потерял сознание после удара мяча головой. Фрэнк Бакли, находившийся рядом, помог перенести его в раздевалку. Однако Блэксток вскоре скончался, не приходя в сознание. Было проведено расследование по установлению причин смерти футболиста. Согласно официальному заключению, Блэксток умер из-за «естественных причин». Фрэнк Бакли усомнился в этом заключении, полагая, что причиной смерти мог стать инфаркт или апоплексический удар.

31 августа 1907 года Бакли перешёл в другой клуб из Манчестера, «Манчестер Сити». В «Сити» он провёл один сезон, сыграв 11 матчей в чемпионате.

В 1909 году стал игроком «Бирмингем Сити». За «Бирмингем» он выступал уже более регулярно, сыграв 55 матчей и забив 4 гола за два сезона.

В мае 1911 года Бакли перешёл в «Дерби Каунти», выступавший во Втором дивизионе. Бакли и лучший бомбардир клуба Стив Блумер сыграли важную роль в победе «Дерби Каунти» во Втором дивизионе и выходе команды в Первый дивизион. Один из футбольных журналистов так описал Фрэнка Бакли: «высокий, крепко сложенный, стержневой, трудолюбивый и мощный при атаке».

14 февраля 1914 года Бакли сыграл свой первый и единственный в карьере матч за национальную сборную Англии, в котором англичане проиграли ирландцам со счётом 3:0.

Сыграв 92 матча и забив 3 гола за «Дерби Каунти», Бакли перешёл в «Брэдфорд Сити» в мае 1914 года. Он провёл за команду лишь 4 матча, после чего официальные соревнования в Англии были прерваны из-за войны.

Участие в войне

12 декабря 1914 года Уильям Джойнсон Хикс основал 17-й сервисный (футбольный) батальон полка графства Мидлсекс. Этот батальон стал известен как Футбольный батальон. Согласно Фредерику Уоллу, секретарю Футбольной ассоциации, Бакли стал первым участником этого батальона. Первым командиром батальона был Генри Фенуик. Так как Бакли уже имел опыт службы в армии, он получил в батальоне звание лейтенанта, а впоследствии и майора.

За несколько недель 17-й батальон был полностью укомплектован до 600 человек. Лишь немногие из них были футболистами: большинство были местными рекрутами, которые хотели служить в одном батальоне со своими футбольными кумирами. В батальоне было много болельщиков «Челси» и «Куинз Парк Рейнджерс», которые хотели служить вместе с Вивьеном Вудвордом и Эвелином Линтоттом.

К марту 1915 года в батальон вступило 122 профессиональных футболиста, включая основную команду клуба «Клэптон Ориент» в полном составе. Но это было лишь 122 человека из 1800 профессиональных футболистов. Футбольная ассоциация выступила с обращением ко всем профессиональным футболистам, которые не были женаты, вступить в ряды вооружённых сил. Некоторые газеты написали, что те, кто не откликнулся на этот призыв, «помогают победе немцев». Газета The Athletic News ответила на эти сообщения: «Вся эта агитация — не что иное, как попытка правящих классов помешать отдыху широких масс, на который приходится один день в неделю... Какое им дело до спорта бедняков? Бедняки тысячами отдают свои жизни за свою страну. Во многих случаях у них больше ничего не осталось... И они должны, согласно узкой клике опасных снобов, быть лишены единственного развлечения, которое они имели более тридцати лет».

15 января 1916 года Футбольный батальон вышел на линию фронта. В течение последующих двух недель в траншеях батальон потерял 4 человек убитыми и 33 — ранеными, включая Вивьена Вудворда, получившего осколочное ранение ноги гранатой. Ординарец майора Бакли, Томас Брюэр, ранее игравший за «Куинз Парк Рейнджерс», был убит немецким снайпером. Бакли был настолько опечален смертью Брюэра, что пообещал оплатить обучение трёх детей погибшего товарища.

В июле 1916 года Футбольный батальон понёс большие потери в битве на Сомме. Среди потерь был игрок сборной Англии Эвелин Линтотт. Майор Фрэнк Бакли был тяжело ранен во время наступательной операции, когда шрапнель попала ему в грудь и пробила лёгкие. Джордж Пайк, игравший за «Ньюкасл Юнайтед», позднее написал: «Мимо траншеи прошёл отряд с носилками, они спросили, нет ли раненых, после чего взяли майора Бакли. Он был так сильно ранен, что, казалось, не доживёт до пункта эвакуации».

Бакли переправили в военный госпиталь в Кенте, где ему провели операцию и вынули шрапнель из груди. Однако из-за ранений лёгких Бакли больше не мог играть в футбол.

В январе 1917 года майор Бакли вернулся на Западный фронт. Футбольный батальон атаковал позиции немцев у Аргенвилля. Бакли «упоминается в донесениях» как проявивший отвагу во время рукопашных боёв во время наступления. После того, как немцы использовали отравляющий газ в этой битве, что плохо сказалось на здоровье Бакли из-за его повреждённых лёгких, он был отправлен в Великобританию для лечения.

Тренерская карьера

«Норвич Сити»

В 1919 году Фредерик Уолл, секретарь Футбольной ассоциации, предложил майору Фрэнку Бакли стать главным тренером клуба «Норвич Сити». Бакли согласился. Ещё в «Норвиче» он получил репутацию тренера, открывающего молодые футбольные таланты. Во многом это было связано с обширными связями Бакли в армейских кругах, когда старые друзья и приятели рекомендовали Фрэнку талантливых молодых игроков из-за всех уголков Британии. Бакли создал целую сеть скаутов по всей стране, причём все его скауты были в прошлом футболистами и хорошо видели талант в молодых игроках. Так, будучи тренером «Норвич Сити», Бакли обнаружил Сэмма Дженнингса, шахтёра, игравшего за любительский «Башфорд Юнайтед». Однако из-за серьёзных финансовых проблем клуб вынужден был продать Дженнигса в «Мидлсбро» за 2500 фунтов. В марте 1920 года Футбольная лига незаконно обратилась к одному из молодых игроков Бакли. Совет директоров «Норвич Сити» отказался подавать официальную жалобу в Футбольную ассоциацию, после чего Бакли в знак протеста подал в отставку.

«Блэкпул»

В течение трёх последующих лет Фрэнк Бакли работал коммивояжёром на компанию Maskell's, производителя кондитерских изделий из Лондона. По работе он много путешествовал по всей Англии. В 1923 году во время одной из поездок в поезде он встретил Альберта Харгривза, директора футбольного клуба «Блэкпул». Тот организовал встречу между Бакли и президентом «Блэкпула» Линдсей Паркинсоном, после чего Бакли был назначен главным тренером клуба, на тот момент выступавшего во Втором дивизионе.

Первым решением Бакли в клубе стала смена цветов клубной формы. Отныне игроки «Блэкпула» стали выступать в футболках оранжевого цвета. Бакли хотел, чтобы клуб отныне был «ярким и живым», и что смена клубных цветов означала «новую эру». Он сам разработал дизайн футболки.

В первом сезоне Бакли в клубе «Блэкпул» завершил чемпионат на 4-м месте. Ключевым игроком команды был Гарри Бедфорд, лучший бомбардир страны с 34 голами. Однако в 1925 году он перешёл в «Дерби Каунти» за 3000 фунтов. За замену Бедфорду Фрэнк Бакли приобрёл Уильяма Тремеллинга. Он дебютировал за команду в марте 1925 года в матче против «Манчестер Юнайтед». Однако в следующем сезоне он сломал ногу и выбыл из строя до сезона 1926/27. Вернувшись в команду в сезоне 1926/27, Тремеллинг забил 30 голов в 26 матчах чемпионата.

Бакли уделял большое внимание физическому состоянию своих игроков. Он давал строгие инструкции, что его футболисты могли пить и есть, также они должны были рано ложиться спать за два дня до матчей и не общаться с посторонними в течение этих двух дней. Бакли нанял в штат физиотерапевтов и стал известен как тренер, который быстро возвращает травмированных игроков к игре.

«Вулверхэмптон Уондерерс»

В мае 1927 года Фрэнк Бакли был назначен главным тренером клуба «Вулверхэмптон Уондерерс». Он продолжал использовать собственные тренерские методики, включающие детальное расписание дня для футболистов, строгий запрет на курение, на «выход в свет» перед матчами, специальные упражнения. Бакли уведомил местную общественность о своих правилах и попросил уведомлять его, если футболисты были замечены в их нарушении.

В 1927 году Бакли приобрёл крайнего хавбека Даи Ричардса из «Мертир Таун», центрального хавбека Рега Холлингсуорта из «Саттон Джанкшн», левого крайнего полузащитника Билли Барраклафа из «Халл Сити» и нападающих Билли Хартилла «Ройал Хорс Артиллери» и Чарли Филлипса из «Эббу Вейл».

Вратарь «Вулверхэмптон Уондерерс» Ноэл Джордж в 1928 году завершил карьеру, а в следующем году умер из-за болезни дёсен. Бакли был убеждён, что болезнь и смерть Джорджа наступили из-за плохой установки зубных протезов. После этого он требовал, чтобы все его игроки, носящие протезы, каждые полгода обследовались у дантиста.

12 января 1929 года «волки» уступили скромному клубу «Мансфилд Таун» в третьем раунде Кубка Англии. Бакли был настолько разгневан поражением команды от аутсайдера, что заставил своих игроков сделать тренировочный пробег по центру Вулвергемптона в людный день.

В сезоне 1929/30 Билли Хартилл забил 33 гола в 36 матчах, включая 5 голов в ворота «Ноттс Каунти» на «Молинью». Несмотря на это, «волки» финишировали в лиге лишь на 9-м месте. В следующем сезоне «Вулверхэмптон» занял 4-е место во Втором дивизионе. Билли Хартилл вновь стал лучшим бомбардиром команды с 30 голами в 39 матчах. В 1931 году Бакли приобрёл Тома Смэлли, шахтёра из любительской команды «Саут-Кирби Коллиери», который впоследствии стал важным игроком основного состава. В сезоне 1931/32 «Вулверхэмптон Уондерерс» занял 1-е место во Втором дивизионе, забив 115 голов в лиге. Хартилл забил 30 голов, включая хет-трики против «Плимут Аргайл», «Бристоль Сити», «Саутгемптона» и «Олдем Атлетик»; ещё 18 голов забил Чарли Филлипс. В этой команде, ставшей чемпионами Второго дивизиона, только один игрок не был подписан Фрэнком Бакли. Местная пресса крайне высоко отзывалась о главном тренере «Вулверхэмптона». Цитата из газеты Wolverhampton Express and Star: «Своей потрясающей работой с „волками“ он доказал, что является футбольным тренером номером один в стране... На стадионе „Молинью“ он доказал, что отлично разбирается в игроках. Его умение находить молодые таланты является непревзойдённым... он создал команду, которая теперь будет играть в высшем дивизионе».

В августе 1933 года Бакли приобрёл нападающего Брина Джонса из «Абераман Атлетик» за 1500 фунтов. В своём первом сезоне в клубе он забил 10 голов в 27 матчах. Билли Хартилл продолжал забивать голы, завершив сезон с 33 забитыми мячами, включая «покер» в ворота «Хаддерсфилд Таун» и два хет-трика в ворота «Блэкберн Роверс» и «Дерби Каунти». Сезон 1934/35 команда завершила на 15-м месте в Первом дивизионе. При этом сильно выросла посещаемость домашних матчей команды, и совет директоров объявил о завершении сезона с прибылью в размере 7610 фунтов.

В 1934 году Бакли подписал Стэна Каллиса. Каллис позднее заметил: «Майор Бакли, по-видимому, очень быстро решил, что я могу стать капитаном». Когда Каллису было ещё 18 лет, Бакли сказал ему, что однажды сделает его капитаном команды, если он будет слушать его советы и следовать им. Также в 1934 году в команду перешли Джимми Аттерсон, вратарь из ирландского клуба «Гленавон» (сыграл за клуб 12 матчей, после чего умер от травмы головы, полученной в игре против «Мидлсбро»), фланговый нападающий Билли Ригглзуорт из «Честерфилда» и полузащитник Том Гэлли из «Ноттс Каунти». В сезоне 1934/35 «Вулверхэмптон» финишировал на 17-м месте в Первом дивизионе, выиграв только 15 из 42 матчей. Билли Хартилл вновь стал лучшим бомбардиром с 33 мячами.

В 1935 году Бакли подписал вратаря Алекса Скотта из «Бернли» за 1250 фунтов и продал в «Эвертон» любимца болельщиков Билли Хартилла. Также он продал Чарли Филлипса в «Астон Виллу» за 9000 фунтов. Некоторые журналисты предполагали, что Бакли и совет директоров «Вулверхэмптона» больше обеспокоены получением прибыли, а не успехами в чемпионате. В сезоне 1935/36 команда заняла 15-е место.

«Халл Сити»

В мае 1946 года Бакли стал главным тренером клуба Третьего дивизиона «Халл Сити». Сезон 1947/48 «Халл» завершил на 5-м месте.

«Лидс Юнайтед»

В мае 1948 года Бакли был назначен главным тренером «Лидс Юнайтед», выступавший во Втором дивизионе. В том же году он подписал молодого игрока Джона Чарльза, впоследствии ставшего легендой клуба. Бакли позднее вспоминал: «Никогда не забуду то утро, когда я впервые встретил Джона Чарльза. Я сидел в своём офисе, когда в моей кабинет привели этого гиганта. Он сказал мне, что ему 15 лет. Он был ростом в 6 футов и весил более 11 стоунов».

Также в заслугу Бакли в «Лидс Юнайтед» ставят то, что он разглядел талант молодого Джека Чарльтона и ввёл его в основной состав.

Бакли был тренером «Лидса» на протяжении пяти сезонов, но не смог вывести «Лидс» в Первый дивизион. В апреле 1953 года он покинул «Элланд Роуд».

«Уолсолл»

Весной 1953 года Бакли стал главным тренером клуба «Уолсолл». На тот момент ему было 70 лет. Хотя он всё ещё чувствовал в себе «много энергии», его знаменитая сеть скаутов распадалась, так как «скауты старели и выходили на пенсию». В сезоне 1953/54 «Уолсолл» занял последнее место в Третьем дивизионе, а в следующем году Фрэнк Бакли завершил тренерскую карьеру и вышел на пенсию.

После завершения карьеры

После ухода из футбола Фрэнк Бакли продолжал жить в Уолсолле. 22 декабря 1964 года он умер от сердечного приступа в своём доме на Меллиш-Роуд в Уолсолле. Прощание с ним прошло в Вулвергемптоне, тело было кремировано, а прах развеян на Малверн-Хиллз.

Память

В апреле 2015 года Фрэнк Бакли был посмертно награждён престижной наградой Футбольной лиги за «вклад в футбол лиги». Награду получил правнук Фрэнка Бакли Крис Джонс. Председатель Футбольной лиги, Грег Кларк, заявил: «Личная жертва, принесённая майором Фрэнком Бакли в Первую мировую войну и его достижения в качестве игрока и выдающегося тренера выделяют его как в высшей степени достойного победителя в этой номинации. В прошлом декабре исполнилось 50 лет, как его нет с нами, и через эту награду, надеемся, мы сможем сохранить память о нём».

Ссылки

• [ahalftimereport.com/2015/07/06/major-frank-buckley-from-the-somme-to-a-cup-final/ Статья о футболисте] на сайте AHalfTimeReport.com  (англ.)
• [spartacus-educational.com/WOLVESbuckley.htm Статья о Фрэнке Бакли] на сайте Spartacus Educational  (англ.)
• [www.mufcinfo.com/manupag/a-z_player_archive/a-z_player_archive_pages/buckley_franklin.html Профиль футболиста] на сайте MUFCInfo.com  (англ.)
• [www.englandfootballonline.com/TeamPlyrsBios/PlayersB/BioBuckleyFC.html Профиль футболиста] на сайте EnglandFootballOnline.com  (англ.)
• [www.mightyleeds.co.uk/managers/buckley.htm Статья о тренерской карьере Бакли в «Лидс Юнайтед»] на сайте MightyLeeds.co.uk  (англ.)

Отрывок, характеризующий Бакли, Фрэнк

Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.