Бакстер, Энн
| Энн Бакстер | |
| Anne Baxter | |
 Студийная фотография 1940-х годов | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
12 декабря 1985 (62 года) |
| Место смерти: |
Нью-Йорк, США |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1940—1983 |
| Награды: |
«Оскар» (1947) |
Энн Бакстер (англ. Anne Baxter, 7 мая 1923 — 12 декабря 1985) — американская актриса, обладательница премии «Оскар» (1947), известная своими ролями в фильмах «Всё о Еве» (1950), «Я исповедуюсь» (1953) и «Десять заповедей» (1956).
Содержание
Биография
Карьера
Энн Бакстер родилась 7 мая 1923 года в Мичиган-Сити, Индиана в семье Кеннета Стюарта Бакстера и Кэтрин Райт,[1] а её дедом по материнской линии был известный архитектор Фрэнк Ллойд Райт. Её отец был видным должностным лицом в компании «Seagram Company Ltd.», и детство будущей актрисы прошло в роскоши и достатке в Нью-Йорке. В десятилетнем возрасте она впервые попала на бродвейскую постановку и твёрдо решила стать актрисой. Уже в 13 лет Бакстер стала изучать актёрское мастерство на Бродвее у прославленной актрисы и педагога Марии Успенской.
Впервые на кинопробах Энн Бакстер побывала в 1940 году, когда пробовалась на роль в фильм «Ребекка», но режиссёр Альфред Хичкок посчитал её слишком молодой, и роль была отдана Джоан Фонтейн. Но всё же упорство актрисы помогло ей пробиться в кинематограф, и вскоре она подписала контракт с «20th Century Fox», после чего последовали её первые роли в кино. Спустя 7 лет после своего кинодебюта Бакстер стала обладательницей премии «Оскар» за роль в фильме «На краю лезвия».
В 1950 году Энн Бакстер досталась роль Евы Харрингтон в знаменитом фильме «Всё о Еве», где наряду с ней снимались такие звёзды Голливуда, как Бетт Дэвис, Селеста Холм и юная Мэрилин Монро. За эту роль она была номинирована на «Оскар» как лучшая актриса. В течение десятилетия Бакстер активно занималась своей карьерой в театре, появившись во многих известных бродвейских постановках. В 1956 году у актрисы была примечательная роль Нефретири в блокбастере Сесиля Де Милля «Десять заповедей» с Чарлтоном Хестоном в главной роли.
В 1960-е годы Энн Бакстер некоторое время работала и на телевидении, появившись в телесериалах «Большая долина», «Доктор Килдер», «Час Альфреда Хичкока» и «Бэтмен», где она сыграла злобную Ольгу, королеву казаков.
В 1970-е годы актриса снова появилась на Бродвее в мюзикле «Аплодисменты», музыкальной версии фильма «Всё о Еве». Но на этот раз ей досталась роль Марго Ченнинг, героини Бетт Дэвис в фильме. В это же время она была частым гостем в популярном в то время «Шоу Майкла Дугласа».
За свой вклад в киноиндустрию США актриса была удостоена звезды на Голливудской аллее славы.
Личная жизнь
В 1946 году Энн Бакстер вышла замуж за актёра Джона Ходяка, от которого родила дочь Кэтрин. Их союз оказался неудачным и в 1953 году они развелись. Её вторым мужем был Рэндольф Галт, за которого она вышла в 1960 году. Позже они вместе переехали в Австралию, где воспитывали двоих детей. Второй брак завершился разводом в 1969 году. В третий раз она вышла замуж в январе 1977 года за выдающегося брокера Дэвида Кли, но спустя восемь месяцев овдовела. После смерти мужа она переехала в штат Коннектикут, где они с Дэвидом купили дом и собирались жить.
4 декабря 1985 года во время прогулки по Мэдисон-авеню в Нью-Йорке у Энн Бакстер произошёл разрыв аневризмы сосудов головного мозга. Спустя восемь дней актриса скончалась в нью-йоркской клинике Ленокс-Хилл в возрасте 62 лет. Её похоронили в небольшой деревне Спринг-Грин в штате Висконсин.[2]
Избранная фильмография
Награды
- 1947 — Премия «Оскар» — лучшая женская роль второго плана, за фильм «На краю лезвия»
- 1947 — Премия «Золотой глобус» — лучшая женская роль второго плана, за фильм «На краю лезвия»
Напишите отзыв о статье "Бакстер, Энн"
Примечания
Ссылки
- Энн Бакстер (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [ibdb.com/person.php?id=31318 Энн Бакстер] (англ.) на сайте Internet Broadway Database
- [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=4039 Энн Бакстер] (англ.) на сайте Find a Grave
Отрывок, характеризующий Бакстер, Энн
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.
Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.
Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
