Бакст, Николай Игнатьевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Николай Игнатьевич Бакст

портрет из ЕЭБЕ
Имя при рождении:

Hoax Исаакович

Род деятельности:

физиолог и общественный деятель

Место рождения:

Мир

Николай Игнатьевич Бакст (1842, Мир1904, Санкт-Петербург) — российский физиолог и общественный деятель.



Биография

Николай Игнатьевич Бакст родился в 1842 году в Мире. Окончил курс в Петербургском университете и был послан за границу для приготовления к занятию кафедры физиологии.

После защиты магистерской диссертации: «О скорости передачи раздражений по двигательным нервам человека», в 1867 году был назначен приват-доцентом в Петербургском университете; читал также лекции физиологии на женских медицинских курсах. Состоял членом ученого комитета министерства народного просвещения.

Главнейшие научные работы Бакста, посвященные труднейшим вопросам нервной физиологии, напечатаны в записках Берлинской Академии Наук и в «Pfluger’s Archiv fur Physiologie» (1867—1878). На русском языке издал: «Курс физиологии органов чувств» (вып. 1, СПб., 1886), «О значении физиологии при изучении медицины» (СПб., 1881).

Выступал и как публицист, поместив в конце 1870-х годов в газетах «Голос» и «Московские Ведомости» ряд статей по университетскому вопросу. Вспышка антисемитизма в Германии и погромы в России в 1881 году возбудили у Бакста интерес к еврейскому вопросу. Он принимал деятельное участие в еврейской общественной жизни. Приглашенный в качестве эксперта в «Высшую комиссию по пересмотру действующих о евреях империи законов», старался осветить перед комиссией тяжелое положение евреев, указывая, что единственный выход из него — уравнение евреев в правах с прочим населением.

По инициативе Бакста был учрежден в 1880 году «Временный комитет ремесленного и земледельческого фонда» для содействия к распространению среди еврейской массы производительного труда, затем образовано ОРТ.

Напишите отзыв о статье "Бакст, Николай Игнатьевич"

Примечания

Литература

Отрывок, характеризующий Бакст, Николай Игнатьевич

– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.