Сёгун
Сёгу́н[1] (яп. 将軍 сё:гун) — в японской истории так назывались люди, которые управляли (в отличие от императорского двора в Киото) Японией большую часть времени с 1192 года до периода Мэйдзи, начавшегося в 1868 году. Правительство сёгуна называлось бакуфу (幕府) (слово бакуфу означает «палаточный лагерь» в смысле места расположения полководца, ср. русское ставка). Государственный строй, при котором верховная власть принадлежала сёгуну, обозначается как сёгунат (не японское слово).
Этимология
Слово «сёгун» — это заимствованное из китайского языка слово «цзянцзюнь» (将军, jiāngjūn, 'генерал'). «Цзян» («сё») по-китайски означает «держать в руке», «руководить», а «цзюнь» («гун») — «войско», «армия». Таким образом, «сёгун» — это «полководец», «командующий». Согласно «Японской исторической энциклопедии» («Кокуси дайдзитэн»), понятие «сёгун» определяется как «полководец, по приказу Императора становящийся во главе войска, которое подавляет какой-либо бунт или усмиряет варваров».
Однако в более позднее время «сёгун» — это не просто титул полководца, временно поставленного во главе какой-либо армии, а сокращение от более пространного титула — сэйи-тайсёгун (征夷大将軍). Слово тайсёгун («главнокомандующий») первоначально означало полководца, командующего тремя армиями, каждая из которых управлялась простым сёгуном, но впоследствии стало обозначать любого командира, стоящего во главе самостоятельно действующей армии. Что же касается определения сэйи, то сэй означает «бить», «карать», а и (夷) — это «человек, вооруженный луком» (в этом иероглифе можно разглядеть человека с натянутым луком), то есть «дикарь», «варвар». Японцы обозначали этим иероглифом эдзо (они же эмиси или эбису) — дикие племена, жившие на северо-востоке Японии. Походы против северо-восточных варваров начались в Японии ещё в глубокой древности, при императоре Кэйко (71—130 годы). В VIII веке появилось официальное звание сэйи-тайсёгун; оно присваивалось полководцу, которому поручалось возглавить поход против северо-восточных варваров. Впервые это звание было присвоено в 794 году Отомо но Отомаро. К началу X века эдзо были сильно ослаблены и перестали угрожать государству; походы против них прекратились, и назначать сэйи-тайсёгунов перестали. В течение некоторого времени это звание было как бы забыто и не использовалось, однако через некоторое время оно снова возникло, приобретя совершенно иной смысл.
История
Исторически в клановом японском обществе верховная власть принадлежала одному (императорскому) клану, но чтобы удержать фактическую власть, императорский клан (род) был вынужден объединяться с каким-либо крупным родом. Таким образом, рядом с императорами всегда стоял ещё один клан. До 456 года таким кланом был клан Кацураги, до 498 им был клан Хэгури, до 539 года — Отомо, затем род Мононобэ, а во второй половине века — клан Сога. В 645 году власть захватил клан Фудзивара[2].
В XII веке императорская власть (и власть Фудзивара) в Японии сильно ослабела и фактически над страной властвовал то один, то другой выдвинувшийся род. В конце этого столетия власть над страной оспаривали друг у друга два рода: Тайра и Минамото. С 1156 по 1184 страной фактически правил род Тайра. В частности, большая часть министров была именно из этого рода.
В 1184 году решительный перевес оказался на стороне клана Минамото, один из представителей которого, Минамото-но Ёсинака, вступил во главе многочисленной армии в Киото, тогдашнюю столицу Японии, откуда клан Тайра бежал с остатками своих приверженцев на юг. Тогда фактическая власть над страной почти целиком очутилась в руках рода Минамото и лично Минамото Ёсинака, в распоряжении которого была собственная сильная армия. Де-факто Ёсинака был полным хозяином своего войска, но де-юре он все же был самозванцем, полномочия которого не были санкционированы императорской властью. Поэтому в том же 1184 году он добился того, что император пожаловал ему титул сэйи-тайсёгун. К тому времени это звание уже не имело никакого отношения к походам против эдзо, которых, между прочим, было немало в армии того же Ёсинака. Дело было в другом. Походы против эдзо были связаны с громадным напряжением ресурсов государства и зачастую требовали сбора всей наличной военной силы страны, собирателем и распорядителем которой и становился сэйи-тайсёгун. Став сэйи-тайсёгуном, Ёсинака монополизировал право собирать войска и распоряжаться ими и тем самым исключил возможность появления в стране равного ему по силе противника.
Тем не менее, его двоюродный брат Минамото-но Ёритомо сумел собрать собственную, преданную ему армию, с помощью которой он уничтожил Ёсинака. Затем он покончил с остатками клана Тайра и предпринял поход против областей Муцу и Дэва, населенных уже замиренными эдзо, но ещё пользующимися некоторой самостоятельностью. После этого Ёритомо стал единоличным фактическим правителем всей страны. Для того, чтобы не выглядеть самозванцем, ему необходима была санкция императора, поэтому Ёритомо потребовал себе звание сэйи-тайсёгун. Это звание он получил в 1192 году. С этого времени сэйи-тайсёгун (или просто сёгун) из временного военного звания превратилось в постоянный и притом передаваемый по наследству титул фактического военного правителя страны.
Начиная с основания сёгуната в 1192 году и до его падения в 1867 году (то есть в течение почти семи столетий) титул сэйи-тайсёгун был наследственно-родовым, хотя формально и жаловался всегда императором. Четкого порядка наследования титула не существовало — обычно сёгун назначал преемника из числа своих сыновей, если же их не было, то усыновлял одного из представителей других ветвей рода. В поздний период многие сёгуны начинали управлять страной, будучи детьми, их роль стала символической, схожей с ролью западно-европейских монархов. Принципиальным отличием сёгуна от императора было отсутствие сакральной составляющей, сёгун считался главой администрации и хранителем государства, но не воплощением богов на земле. За семь веков существования титула сэйи-тайсёгун его носителями были несколько кланов:
Камакурский сёгунат — Камакура бакуфу (1192—1333)
Клан Минамото: 1192—1210 годы (3 сёгуна)
Клан Фудзивара: 1226—1252 годы (2 сёгуна)
Императорские принцы (синно): 1252—1333 годы (4 сёгуна)
Киотский сёгунат — Муромати бакуфу (1338—1573)
Клан Асикага: 1338—1573 годы (16 сёгунов)
Эдоский сёгунат — Эдо бакуфу (1603—1867)
Клан Токугава: 1603—1867 годы (15 сёгунов)
В период с 1573 года по 1603 год в течение тридцати лет сёгунов фактически не было, а страной управляли Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси. Они были такими же полновластными властителями, как и бывшие до них сёгуны, однако не получили титула сэйи-тайсёгун. Исключением был Акэти Мицухидэ, официально признанный императором как сёгун, однако свергнутый Хидэёси 13 дней спустя. Дело в том, что было распространено убеждение, что сёгун может быть только из клана Минамото, к которому по легенде восходил корнями клан Акэти.
Список сэйи-тайсёгунов
| № п/п | Имя по-русски | Годы правления | Примечание |
|---|---|---|---|
| 1 | Отомо но Отомаро | 793—794? | |
| 2 | Саканоуэ-но Тамурамаро | 797—804 | |
| — | Бунъя но Ватамаро | 811 | сэйи-сёгун |
| — | Фудзивара но Тадабуми | 940 | предположительно |
| 3 | Минамото-но Ёсинака | 1184 | |
| 4 (1) | Минамото-но Ёритомо | 1192—1199 | По некоторым данным, в 1195 году отказался от титула |
| 5 (2) | Минамото-но Ёрииэ | 1202—1203 | |
| 6 (3) | Минамото-но Санэтомо | 1203—1219 | Одновременно найдайдзин — хранитель печати |
| 7 (4) | Фудзивара но Ёриннэ | 1226—1244 | сёгуны-регенты Фудзивара |
| 8 (5) | Фудзивара но Ёрицугу | 1244—1252 | |
| 9 (6) | Принц Мунэтака | 1252—1266 | сёгуны-принцы |
| 10 (7) | Принц Корэясу | 1266—1289 | |
| 11 (8) | Принц Хисааки | 1289—1308 | |
| 12 (9) | Принц Морикуни | 1308—1333 | |
| 13 | Принц Мориёси | 1333 | |
| 14 | Принц Нариёси | 1335—1336 | |
| 15 (1) | Асикага Такаудзи | 1338—1358 | |
| 16 (2) | Асикага Ёсиакира | 1358—1367 | |
| 17 (3) | Асикага Ёсимицу | 1367—1394 | Одновременно садайдзин (левый министр), впоследствии дайдзё-дайдзин (верховный канцлер) |
| 18 (4) | Асикага Ёсимоти | 1394—1423 | |
| 19 (5) | Асикага Ёсикадзу | 1423—1425 | |
| 20 (6) | Асикага Ёсинори | 1429—1441 | |
| 21 (7) | Асикага Ёсикацу | 1442—1443 | |
| 22 (8) | Асикага Ёсимаса | 1449—1473 | |
| 23 (9) | Асикага Ёсихиса | 1473—1489 | |
| 24 (10) | Асикага Ёситанэ | 1490—1493 | |
| 25 (11) | Асикага Ёсидзуми | 1494—1508 | |
| 26 (10) | Асикага Ёситанэ | 1508—1521 | повторно |
| 27 (12) | Асикага Ёсихару | 1521—1546 | |
| 28 (13) | Асикага Ёситэру | 1546—1565 | |
| 29 (14) | Асикага Ёсихидэ | 1568 | |
| 30 (15) | Асикага Ёсиаки | 1568—1573 | |
| 30 (15) | Акэти Мицухидэ | с 20 июня по 2 июля 1582 | Известен как «Тринадцатидневный сёгун» |
| 31 (1) | Токугава Иэясу | 1603—1605 | |
| 32 (2) | Токугава Хидэтада | 1605—1623 | |
| 33 (3) | Токугава Иэмицу | 1623—1651 | |
| 34 (4) | Токугава Иэцуна | 1651—1680 | |
| 35 (5) | Токугава Цунаёси | 1680—1709 | Известен как «Собачий сёгун»[3] |
| 36 (6) | Токугава Иэнобу | 1709—1712 | |
| 37 (7) | Токугава Иэцугу | 1712—1716 | |
| 38 (8) | Токугава Ёсимунэ | 1716—1745 | |
| 39 (9) | Токугава Иэсигэ | 1745—1760 | |
| 40 (10) | Токугава Иэхару | 1760—1786 | |
| 41 (11) | Токугава Иэнари | 1787—1837 | |
| 42 (12) | Токугава Иэёси | 1837—1853 | |
| 43 (13) | Токугава Иэсада | 1853—1858 | |
| 44 (14) | Токугава Иэмоти | 1858—1866 | |
| 45 (15) | Токугава Ёсинобу | 1866—1867 | Одновременно найдайдзин — хранитель печати |
См. также
- Ходзё Масако (англ.) (1156—1225) — известна как «сёгун-монахиня».
- Сиккэн — регент, правящий от лица малолетнего сёгуна, правящего от лица малолетнего императора
- Кохон
- Рюэй
- Тайдзю
Напишите отзыв о статье "Сёгун"
Примечания
Отрывок, характеризующий Сёгун
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
