Бал
Бал (от фр. bal, итал. ballo, нем. Ball) — собрание многочисленного общества лиц обоего пола для танцев. Балы отличаются от обычных танцев или дискотеки повышенной торжественностью, более строгим этикетом и классическим набором танцев, следующих в заранее определённом порядке.
История
Начало балов восходит к празднествам при французском и бургундском дворах. Первый бал, о котором имеются сведения в истории, был дан в 1385 г. в Амьене, по случаю бракосочетания Карла VI с Изабеллой Баварской. Но сомнительно, участвовали ли тогда сами принцы и приглашённое высшее дворянство в танцах.
В XV и XVI веках большие танцевальные увеселения при дворах и дворянских замках происходили очень редко, и только при Марии Медичи, которая впервые перенесла также во Францию маскарады, и ещё более при галантном короле Генрихе IV, балы получили широкое распространение. Настоящую свою форму балы сохраняют со времён Людовика XIV, когда они привились и во всех немецких резиденциях. С тех пор балы составляют существенную часть большинства придворных празднеств.
Для балов выработался мало-помалу, первоначально во Франции, определённый церемониал, который, несмотря на свою стеснительность, с небольшими изменениями был принят повсеместно, и лишь в XIX веке несколько упрощён. Для записи номера танца и имён ангажировавших её кавалеров дама использовала особую бальную книжку.
С 1715 г. в Париже стали устраиваться балы в здании оперного театра (Bal de l’Opèra), и вместе с тем дана возможность лицам третьего сословия, за известную плату, принимать участие в этих посвящённых исключительно танцам увеселениях. С тех пор балы становятся общественным развлечением для всех сословий. 
Как и во всех предметах роскоши и моды, Париж давал тон в устройстве балов и выборе бальных туалетов. В годы Великой французской революции центр бальной культуры переместился в Вену, где нашли убежище и многие французские аристократы.
Балы в Российской империи
Бал как культурное явление является исключительной принадлежностью европейской традиции, а потому был привнесен на русскую почву Петром Первым вместе с прочими приметами европеизации в директивном порядке. Соответственно, допетровская Россия балов не знала. Петровские ассамблеи всегда открывались полонезом, за которым следовал менуэт и другие модные в то время танцы. В мемуарах голштинского камер-юнкера Ф. В. Берхгольца, относящихся к последним годам царствования Петра Великого, можно найти любопытные сведения о тогдашних ассамблеях.
Императрица Елизавета Петровна, будучи хороша собою, особенно любила танцевать, а потому танцевал и весь её двор. Исключение составляет разве что самые последние годы её правления, когда стареющая государыня по болезни прекратила посещать придворные развлечения. В результате балы стали проводиться реже, а то и вовсе отменялись.
Немалое внимание уделялось балам с танцами и в эпоху правления Екатерины II, поощрявшей благоразумные светские развлечения. Говорят, императрица любила повторять: «Народ, который поёт и пляшет, зла не думает». Екатерининские балы отличались особенным блеском и пышностью, что подчёркивали даже люди, видавшие великолепие Версаля. Провинциальное дворянство посещало балы в губернском дворянском собрании; особенно славились балы в Московском Благородном собрании.
Монополия театральных представлений дирекции императорских театров (1783—1883 гг.) касалась также и балов, так как в 26-м пункте высочайшего указа, данного на имя Адама Олсуфьева от 12 июня 1783 г., сказано: «В театральных залах дозволяется давать для приращения доходов дирекции театральной: балы в масках и без масок», вследствие чего дирекция стала получать часть сборов также с балов, даваемых в частных залах столиц. 
Важной особенностью придворных балов служило то обстоятельство, что они выполняли функцию официального приема, чествования, встречи гостей, послов. Подобная роль официальных балов (придворных или организуемых наместниками провинций и губернаторами для местных дворян), просуществовала до Октябрьской революции, после чего она была заменена на разного рода торжественные собрания, концерты. Балы в честь определённых лиц или событий могли даваться и в порядке частной инициативы. Так, в 1812 году в Вильно местное дворянство за небольшой промежуток времени дало два бала: в честь российского императора Александра І, а после занятия города французами — в честь императора Наполеона[1].
Во времена Николая I в Петербурге, в отличие от Парижа, публичные балы не были дозволены — разрешались лишь балы, даваемые у себя частными лицами.
Одним из самых необычных и зрелищных балов в Зимнем дворце был костюмированный бал 1903 года, на который царское окружение явилось в тщательно воссозданных нарядах допетровского времени. Последний императорский бал, проходивший в 1913 году в Большом Николаевском зале Зимнего дворца, воссоздан в фильме Александра Сокурова «Русский ковчег» (2002)[2].
Балы в XXI веке
За границей России балы в XX и XXI веке не прекращались. Так, французы привычно проводят балы, посвященные открытию выставок во дворце Трокадеро (Париж). Венские балы славятся по всему миру. В частности, с 1936 г. в четверг, предшествующий пепельной среде, в Венской государственной опере проводится т. н. венский бал. В России, после длительного забвения, когда балы заменили «ёлками», бальные традиции начали возобновляться. Проводятся исторические балы, где исполняют старинные танцы разных эпох, обычно в исторических костюмах. Эти танцы изучаются в клубах исторических танцев. Действует Международная ассоциация исторического танца.
Напишите отзыв о статье "Бал"
Примечания
Ссылки
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Бал - [ec-dejavu.ru/b/Ball_dance.html Е. Дуков. Общественные балы и концертная культура XVIII в.] // Дуков Е. В. Концерт в истории западноевропейской культуры. М., 2003, с. 171—184
Отрывок, характеризующий Бал
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
