Баламандская декларация

Балама́ндская деклара́ция (Баламандское соглашение, Баламандский документ, официальное название «Униатство как метод единения в прошлом и нынешний поиск полного общения», фр. l'uniatisme, méthode d'union du passé, et la recherche actuelle de la pleine communion) — заявление, сделанное Смешанной международной комиссией по богословскому диалогу между Римско-Католической и Православной Церквями в ходе её VII пленарного заседания, которое состоялось с 17 по 24 июня 1993 года в Баламандском богословском институте, Ливан. Как отмечается в «Журнале Московской Патриархии», «этот текст является промежуточным рабочим документом Смешанной комиссии по богословскому диалогу, поэтому он не подписывался представителями Церквей» (ЖМП, № 12, 1997).

Декларация заключает в себе огромные уступки обеих сторон православного-католического диалога. Католическая сторона провозглашает отказ от прозелитизма среди православных и «экспансии за счёт Православной Церкви». Со стороны православной уступкой было принятие существования Восточных католических церквей, сама активность которых для Православной церкви являлась камнем преткновения. Наконец, уступкой обеих сторон был взаимный отказ от исключительности — признание, что и Католическая церковь, и Православная церковь являются носителями спасения, а достижение единства «не может быть ни поглощением, ни смешением, но встречей в истине и любви».

Тем не менее, по мнению православных, прозелитическая деятельность католической церкви в традиционно православных регионах не прекратилась. Как отметил в мае 2006 года Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, этот документ «так и не стал для католиков препятствием для насаждения унии и продолжения экспансии на восток»

Выработанное в 1993 году соглашение нельзя назвать общеправославным, так как в нём не участвовали Иерусалимская православная церковь, Сербская православная церковь, Болгарская православная церковь, Грузинская православная церковь, Элладская православная церковь, Православная церковь Чешских земель и Словакии, а также Православная церковь в Америке, которая традиционно не приглашается на подобные переговоры, поскольку Константинопольский Патриархат не признаёт её автокефалии.

На русском языке Баламандский документ был впервые опубликован в 1995 году во втором томе сборника «Единство», изданного Богородице-Рождественским Бобреневым монастырём Московской епархии, наряду с другими документами православно-католического богословского диалога. В феврале 1997 года Архиерейским Собором Русской православной церкви было принято решение о публикации текста Баламандского соглашения 1993 года, а также комментария к нему в официальной церковной печати.

Предыстория

На рубеже 1980—1990-х годов межконфессиональные отношения между Православной и Католической церквами значительно осложнились. Причиной тому стала в первую очередь активизация униатских церквей, вышедших из подполья и начавших восстанавливать свои приходы и структуры на местах, часто силовыми методами. Наиболее болезненно для православных этот процесс протекал на Западной Украине — во Львовской, Тернопольской, Ивано-Франковской областях и Закарпатье). Там дело доходило до массовых беспорядков, стычек, силовых захватов православных храмов. Православные общины изгонялись на улицу; против верующих, сохранивших единство с Московским Патриархатом была развернута кампания по дискредитации в печати.

Прямой диалог с униатами оказался невозможным, так как греко-католики вышли из «четырёхсторонней комиссии», созданной в январе 1990 года из представителей Московского Патриархата, Римско-католической церкви, Украинской православной церкви и католиков восточного обряда из Западной Украины.

Под сильным нажимом экстремистски настроенных представителей украинской партии Рух, которые заявили, что в случае прихода к власти все храмы будут отобраны у православных и переданы украинским униатам, последние решили, что нет никакой необходимости вести диалог с Православной Церковью.

Массовый переход в униатство начался в 1989 году и в соседней Словакии при содействии новых властей. 29 мая 1990 года Президиум Национального совета Словакии издал закон «Об урегулировании имущественных взаимоотношений между Греко-Католической и Православной Церквами» (закон № 211/1990), в соответствии с которым греко-католической Церкви возвращалось все недвижимое имущество, принадлежавшее ей до 28 апреля 1950 года. Однако в Словакии данные процессы происходили относительно мирно, государство обязалось предоставить православной Церкви финансовую помощь для строительства (или обустройства) новых храмов.

Как отмечалось в «Журнале Московской Патриархии», «мировая общественность с недоверием относилась к протестам Московского Патриархата, считая, что на Западной Украине происходит восстановление исторической справедливости».

По словам митрополита Волоколамского Илариона (Алфеева): «Всё это привело к очень большому напряжению в наших двусторонних отношениях, а также сказалось и на православно-католическом диалоге, потому что мы отказались обсуждать пусть и значимые, но теоретические богословские темы. Мы настояли на том, чтобы обсуждалась тема унии».

В 1990 году по инициативе Русской православной церкви, поддержанной всеми поместными Православными церквами, был приостановлен православно-католический богословский диалог. В принятом постановлении говорилось, что его возобновление возможно после того, как будет совместно изучена проблема унии и найдено её решение.

На основании совместно выработанных материалов Международная смешанная комиссия по богословскому диалогу, собравшаяся на Шестой пленарной сессии во Фрайзинге (Германия) 6 — 16 июня 1990 года, выступила с заявлением, в котором констатируется, что «уния как метод там, где она применялась, не служила целям сближения Церквей. Напротив, она вызвала новые разделения. Создавшееся, т. о., положение явилось поводом для столкновений и несчастий, которые запечатлелись в исторической памяти обеих Церквей. Кроме того, и экклезиологические мотивы побуждают искать иных путей».

Следующим этапом работы комиссии стало заседание Координационного комитета в Аричче (близ Рима), прошедшее с 10 по 15 июня 1991 года, на котором был выработан первый вариант совместного документа «Униатство как метод единения в прошлом и нынешний поиск полного общения», который и стал основой для баламандского документа.

VII пленарное заседание Смешанной международной комиссии по православно-католическому диалогу

Седьмое пленарное заседание Смешанной международной комиссии по богословскому диалогу между Католической Церковью и Православной Церкви проходило с 17 по 24 июня 1993 года в Баламанде, недалеко от одноимённого монастыря и в здании Богословского института святого Иоанна Дамаскина и нового Баламандского университета. На этом пленарном заседании Совместной международной комиссии по диалогу присутствовало 14 представителей восьми автокефальных православных церквей и двадцать четыре члена Комиссии с католической стороны. Участников тепло встретил Патриарх Антиохийский Игнатий IV.

Католическая делегация совершила богослужение в субботу днём, а православная делегация в воскресенье утром, каждая церемония проходила в исторической церкви монастыря в присутствии большого числа верующих. В понедельник, 21 июня, все патриархи Антиохийские, как православные, так и католические, были гостями на обеде у Патриарха Игнатия IV. Официальная делегация, представляющая комиссию нанесла визит вежливости к президенту Республики Ильясу Храуи и Председатель Парламента Набиху Берри во вторник, 22 июня. Вся комиссия затем совершила поездку по историческому центру Бейрута.

Седьмое пленарное заседание было полностью сосредоточено на богословских и практических вопросах, связанных с существованием и пастырской деятельностью восточных католических (униатских) церквей. Смешанная международная комиссия по православно-католическому диалогу в Баламанде имела в своём распоряжении рабочий документ, разработанный координационным комитетом Комиссии в ходе её встречи в Аричче (Рим) в июне 1991 года. Этот текст был изучен и переработан «в откровенном и братском духе».

Текст декларации был первоначально разработан на французском языке и переведён на английский язык во время встречи.

Документ, выработанный в Баламанде Совместной международной комиссией по богословскому диалогу, был направлен главам Католической и поместных православных церквей для утверждения и применения.

Содержание декларации

Документ состоит из трёх частей: «Введение», «Экклезиологические принципы» и «Практические правила». Составленный документ:

• констатирует отсутствие единства между православием и католичеством (пп. 6-11), а также то, что имевшие место в прошлом способы его достижения оказались безуспешными (пп. 7, 9) и породили серьёзные конфликты и недоверие (пп. 7-11).
• рассматривает православную и католическую Церкви в качестве «Церквей-сестёр» (пп. 12, 14, 27); пункт 14 являлся отсылкой к энциклике Иоанна Павла II «Slavorum Apostoli».
• признаёт униатские церкви «восточными католическими церквами» (пп. 3, 8, 16, 23, 34), «как часть католической общины» (п. 3), которые должны руководствоваться положениями II Ватиканского собора (п. 16) и быть равноправными участниками в деле экуменического диалога (пп. 16, 34);
• объявляет, что «пастырская деятельность как латинской, так и Восточных католических церквей, больше не направлена на то, чтобы побуждать верующих одной Церкви переходить в другую; таким образом, она больше не стремится к прозелитизму среди православных. Она стремится к удовлетворению духовных нужд своих собственных верующих и не имеет никакой воли к экспансии за счёт Православной Церкви» (п. 22) и исключает «униатский подход» как способ поиска полного общения (п. 4)
• предлагает забыть историю «отношений между Православной Церковью и восточными католическими церквами» (п. 23) и осуждает «попытки возвращения восточных католиков в Церковь отцов» православной стороной (п. 11);
• декларирует, что православие и католичество в равной мере ведут ко спасению, и утверждает равенство спасительного действия и подлинности святых таинств как в православии, так и в католичестве (пп. 10, 13, 28, 30);
• призывает учитывать «религиозную свободу верующих», которые «должны иметь возможность свободно высказывать своё мнение, когда их об этом спрашивают» (п. 24);
• предлагает верующим оказывать «помощь другим Церквам в их богослужении, представляя свою собственную церковь в их распоряжение по обоюдному согласованию, которое позволило бы совершать богослужения по очереди в разное время в одном и том же здании» (п. 28);
• предлагает создание католиками «новых структур в регионах, традиционно относящихся к юрисдикции Православной Церкви», лишь после совета между местными епископами Церквей; и вообще рекомендует «избегать душепастырской деятельности, которая грозила бы в скором времени вылиться в соперничество или даже конфликт» (п. 29);
• настаивает на необходимости «уделить особое внимание подготовке будущих священников», образование которых «должно быть объективным и положительным по отношению к другой Церкви», проповедовать подлинность её «сакраментальной жизни» (таинств), излагать историю, «ориентированную на согласованную или даже общую историографию обеих Церквей» (п. 30);
• объявляет, что цель «диалога любви» — «обрести полное общение, которое существовало между нашими Церквами более тысячелетия» (п. 20);
• считает, что предложенные принципы и методы исключат в будущем «всякий прозелитизм и всякое стремление к экспансии католиков в ущерб Православной Церкви» и устранят препятствия для дальнейшего экуменического диалога (п. 35).

Участники

Как отметил глава Синодальной богословской комиссии митрополит Филарет (Вахромеев), текст был завизирован представителями девяти поместных Православных церквей; относительно представителя Русской православной церкви игумена Нестора (Жиляева), он отметил: «Текст был лишь завизирован в рабочем порядке, причем лицом, не имевшим полномочий для принятия ответственных решений в этой области».

от Православных церквей

В обсуждении документа участвовали следующие представители поместных Православных церквей:

• Константинопольская православная церковь:
  • Архиепископ Австралийский Стилиан (Харкианакис), сопредседатель Смешанной международной комиссией по богословскому диалогу между Римско-Католической Церковью и Православной Церквями
  • Митрополит Итальянский Спиридон (Папагеоргиу) (Константинопольский патриархат), исполнительный секретарь Смешанной международной комиссией по богословскому диалогу между Римско-Католической Церковью и Православной Церквями
• Александрийская православная церковь:
  • Митрополит Нубийский Дионисий (Хадживасилиу)
  • Профессор Константин Пателос
• Антиохийская православная церковь
  • Митрополит Библский и Ботрисский Георгий (Ходр)
  • Архимандрит Иоанн (Язиджи)
• Русская православная церковь:
  • Игумен Нестор (Жиляев)
• Румынская православная церковь:
  • Митрополит Трансильванский Антоний (Плэмэдялэ)
  • Протоиерей Думитру Раду
• Кипрская православная церковь:
  • Митрополит Морфский Хрисанф (Сарияннис)
  • Профессор Макарий Папахристофору
• Польская православная церковь:
  • Иеромонах Варсанофий (Дорошкевич)
• Албанская православная церковь:
  • Профессор Феодорос Папапавли
• Финляндская архиепископия Константинопольского патриархата:
  • Епископ Йоэнсууйский Амвросий (Яаскеляйнен)

от Католической церкви

От Католической церкви участвовали:

• кардинал Эдвард Идрис Кассиди, сопредседатель Смешанной международной комиссией по богословскому диалогу между Римско-Католической Церковью и Православной Церквями
• кардинал Роже Эчегарай, Председатель Папского Совета Справедливости и Мира и Председатель Папского Совета Cor Unum
• кардинал Фридрих Веттер, архиепископ Мюнхена и Фрайзинга
• Николаос Фосколос, римо-католический архиепископ Афинский
• Андреа Мариано Маграсси, Архиепископ Бари-Битонто
• прелат Мирослав Стефан Марусин, титулярный архиепископ Кади, секретарь Конгрегации по делам Восточных Церквей
• архиепископ Бухарестский Иоан Робу
• Альфонс Носсоль, епископ Опольский
• прелат Пьер Дюпре, секретарь Папского совета по содействию христианскому единству
• Франк Перко, архиепископ Белграда
• Бутрос Жмайель, маронитский архиепископ Кипра
• священник Жан Корбон
• профессор архимандрит Фредерик Макманус
• священник профессор Димитриос Салахас
• священник профессор Эрнст Хистоф Суттнер
• священник профессор Херманн Фогт
• архимандрит Эммануэль Ланн, O.S.B.
• профессор Жан Мари Рожер Тийяр, O.P.
• профессор Андре де Аллё, O.F.M.
• священник Франс Бувен
• профессор John F. Long, S.J.
• священник профессор Patrick van der Aalst
• священник Ливиу Пандря
• профессор Vittorio Peri
• священник Юзеф Май (вместо секретаря Элеутерио Фортино)

Реакция

Баламандский документ, с его решительными и революционными формулировками, сразу же подвергся всесторонней критике как с православной, так и с католической стороны. Без возражений приняли её два главных действующих лица православно-католического диалога — папа римский и Патриарх Константинопольский.

Консервативные и традиционалистские круги и в православии и в католицизме усматривали в Баламандском документе экклезиологическое уравнивание православной и католической Церквей, особенно неприемлемыми для них были утверждения Баламандского документа об «одних и тех же таинствах», в том числе о «едином таинстве Священства, приносящем единую Жертву Христову», которые могут привести к выводу, что таинства «Церквей-сестёр Востока и Запада», «совместно сохраняющих Церковь Божию», равноспасительны и полному евхаристическому общению мешают только «предрассудки и использование истории в политических целях». Эти утверждения трудно согласовать с позициями сторон, каждая из которых рассматривает свою Церковь как универсальную и единственно истинную. Критике подверглось и употребление термина «церкви-сёстры» в отношении Православной и Католической Церквей.

Униаты были недовольны тем, что документ отвергает унию как метод, тем самым ставя под вопрос само существование униатских церквей, кроме того, они почувствовали, что в качестве «Церкви-сестры» могут рассматривать не их, а местную православную Церковь. Апостольский администратор для греко-католиков Румынии епископ Георгий Гуциу, направил в 1994 году письмо Папе Иоанну Павлу II, в котором резко критиковал как раз те положения Баламандского документа, которые отвергают «униатство» как метод, противоречащий традиции обеих Церквей, обвиняя Румынскую православную церковь в том, что она не отказывается от присоединения путём насилия и террора в 1948 году Румынской униатской церкви к Румынской православной (Chretiens en marche. 1994. № 43). Кончается же это письмо однозначным и жестким отвержением не только Баламандского документа, но и вообще всех плодов православно-католического диалога по проблеме унии: «Румынская церковь, пребывающая в общении с Римом, ничего не приемлет из текстов, подписанных на Родосе, во Фрайзинге, Аричче и Баламанде, и объявляет недействительными подписи, поставленные под этими текстами» (там же).

Ряд критических замечаний к Баламандскому документу (впрочем, в гораздо более мягкой форме, не отрицая его полезности в целом) высказал глава украинских греко-католиков кардинал Мирослав Любачивский.

В декабре 1993 года монахи горы Афон направили письмо к Патриарху Варфоломею с выражением недовольства Баламандской декларацией. 18 марта 1994 года оно было опубликовано в греческой печати и затем было переведено на русский, сербский и английский языки.

В 1995 году Архиерейский Синод Элладской православной церкви осудил Баламандское соглашение, отметив, что «Баламандский текст касательно унии — неприемлемый с православной точки зрения» и «совершенно чуждый вековому православному преданию».

Решение Архиерейского Собора в феврале 1997 года о публикации Баламанского документа выплеск интереса к нему. В газете «Русь Православная» № 48 от 6 марта 1997 года, выходившей в качестве приложения к «Советской России», появилась публикация с заглавием «Баламандская уния?», где был напечатан текст Баламандского документа с купюрами, искажающими смысл документа, и комментарий к нему. В публикации давалась крайне негативная оценка Баламандскому документу. 16 марта 1997 года в феврале конференция Союза православных братств приняла резолюцию, в которой выражена обеспокоенность «Баламандским соглашением, резко противоречащим традиционному святоотеческому отношению к католицизму». В дальнейшем среди некоторых противников экуменизма и контактов с Католической церковью закрепилось именование данного документа «Баламандской унией». Среди ультраконсервативных клириков и мирян, уходивших из Русской православной церкви в различные неканонические юрисдикции, одной из основных причин такого ухода называлось заключение «баламандской унии» с католиками.

Однако в действительности никакого слияния православия и католичества не произошло. Как отмечал католический богослов и член совместной православно-католической комиссии по богословскому диалогу священник Вацлав Хрыневич, «выраженный в переломном документе новый образ мыслей не стал ни в одной из Церквей общераспространённым и общепринятым». По мнению православного историка Владислава Петрушко: «Выводы, сделанные в Баламанде, признавали по сути, что никакой преграды на пути к общению между католиками и православными нет. В то же время реально существующий комплекс противоречий между Православием и католицизмом убеждал в обратном. Стремительное возрождение униатства на Западной Украине и его дальнейшее продвижение на Восток также заставляли Ватикан не торопиться с выводами об исторической несостоятельности унии, в которой вновь начинали видеть весьма действенное средство прозелитизма среди православных».

Проблема униатства рассматривалась и на Восьмом пленарном заседании в Смешанной комиссии в Балтиморе (США). Предполагалось принятие документа, где рассматривалась бы уже конкретная практическая составляющая этой проблемы, учитывая тот факт, что Восточные Католические (униатские) Церкви несут своё служение в основном на исконной канонической территории соответствующих Православных Церквей. Документ не был принят, а затем рассмотрение данного вопроса было вовсе приостановлено.

По словам Патриарха Алексия II, Баламандскому соглашению «никогда не придавалось догматического значения».

Литература

• Wacław Hryniewicz: Uniatismus — einst und jetzt. Reflexionen zum Dokument von Balamand (1993). In: Ostkirchliche Studien 43 (1994). ISSN 0030-6487. S. 328—339.
• [tapirr.livejournal.com/1647316.html Комментарий Синодальной Богословской комиссии к документам диалога между Русской Православной и Римско-Католической Церквами] // Журнал Московской Патриархии. М., 1997. № 12. стр. 24-29.
• Hervé Legrand: Hat die Ekklesiologie von Schwesterkirchen, die das Dokument von Balamand unterstützt, «Bürgerrecht» in der katholischen Kirche gefunden? Einige wünschenswerte Klärungen innerhalb der katholischen Kirche und speziell für unsere orthodoxen Partner. In: Ostkirchliche Studien 52 (2003). ISSN 0030-6487. S. 281—315.
• Филонов В. И. Баламандская декларация как попытка диалога между Католической и Православной Церквями // Вестник Орловского государственного университета. Серия: Новые гуманитарные исследования. 2010. № 3. С. 78-80.

Ссылки

• [orthodoxinfo.com/ecumenism/athos_bal.aspx Letter to the Ecumenical Patriarch Concerning the Balamand Agreement]
• [krotov.info/acts/20/1990/19930623.html «Баламандское соглашение»]

Отрывок, характеризующий Баламандская декларация

– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.