Балашёв, Пётр Николаевич

Пётр Николаевич Балашёв
Дата рождения:	2 ноября 1871(1871-11-02)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	после 1939
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Образование:	Санкт-Петербургский университет
Вероисповедание:	Православие
Партия:	Всероссийский национальный союз
Род деятельности:	член Государственной думы III и IV созывов от Подольской губернии

Пётр Никола́евич Балашёв (Балашо́в) (2 ноября 1871 — после 1939) — русский политический деятель, член Государственной думы от Подольской губернии, лидер Всероссийского национального союза и фракций националистов в Думе III и IV созывов. Был близок к П. А. Столыпину.

Биография

Из богатейшей аристократической семьи. Один из крупнейших землевладельцев России (330 тысяч десятин в Киевской, Подольской, Саратовской и Уфимской губерниях).

Сын члена Государственного совета Николая Петровича Балашова (1840—1931) и Екатерины Андреевны, урождённой графини Шуваловой (1848—1931). Имел брата — Андрея Николаевича (1874—1916) и сестру Александру Николаевну (1876—1896). Двоюродный брат графа И. И. Воронцова-Дашкова.

Окончил 6-ю Санкт-Петербургскую гимназию (1890) и юридический факультет Санкт-Петербургского университета (1894).

По окончании университета поступил вольноопределяющимся в лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк. Был полковым казначеем и квартирмейстером, в 1899 году был произведен в поручики. В марте 1890 вышел отставку и поселился в своем подольском имении Комаргороде, где посвятил себя сельскому хозяйству и общественной деятельности. Состоял Брацлавским уездным предводителем дворянства (1900—1909) и почетным мировым судьей Брацлавского округа (1902—1908). В 1901 году был пожалован в камер-юнкеры, а в 1911 — в егермейстеры.

После провозглашения Октябрьского манифеста организовал и возглавил Союз русских избирателей Юго-Западного края, позднее примкнувший к Всероссийскому национальному союзу. Был действительным членом Киевского клуба русских националистов.

В 1907 году был избран членом III Государственной думы от съезда землевладельцев Подольской губернии. Был председателем фракции умеренно-правых, а с 3-й сессии — председателем русской национальной фракции. Состоял председателем комиссии по местному самоуправлению, а также членом комиссий: о государственной обороне, земельной, об охоте и по направлению законодательных предположений. Был одним из главных сторонников политики Столыпина.

В 1909 году возглавил Партию умеренно-правых, созданную на основе фракции умеренно-правых. После её слияния с Всероссийским национальным союзом в следующем году был избран председателем ВНС. Выступал за демократизацию устава партии, создание широкой сети местных отделов ВНС и преобразование союза в сильную думскую фракцию. Выделял значительные личные средства на поддержку партии.

В 1912 году переизбран в Государственную думу. Был председателем фракции русских националистов и умеренно-правых, после её раскола в августе 1915 возглавил правое крыло фракции, т.н. «балашовцев». Выступал против создания Прогрессивного блока и за сближение с правыми. Состоял председателем, а затем рядовым членом комиссии по военным и морским делам.

В годы Первой мировой войны организовал Юго-Западную областную земскую организацию помощи больным и раненным воинам. После Февральской революции участвовал в Государственном совещании в Москве, во время Корниловского выступления был арестован.

После Октябрьской революции эмигрировал во Францию, позднее в переехал в Сафи (Марокко).

Семья

С 1896 года был женат на дочери гофмейстера княжне Марии Григорьевне Кантакузиной, имел четверых сыновей, один из которых:

• Николай (1898—1939), учащийся Александровского лицея, вольноопределяющийся лейб-гвардии Гусарского полка. В эмиграции в Париже.

Награды

• Орден Святого Станислава 2-й ст. (1903);
• Орден Святого Владимира 4-й ст. (1909).
• медаль «В память царствования императора Александра III»;
• медаль «В память коронации Императора Николая II»;
• медаль «В память 100-летия Отечественной войны 1812 г.»;
• медаль «В память 300-летия царствования дома Романовых» (1913).

Источники

• Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной Думе. 1906—1917. Дневник и воспоминания. М., 2001.
• 3-й созыв Государственной Думы: портреты, биографии, автографы. — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанского. — 1910.
• [www.tez-rus.net/ViewGood22968.html Государственная дума Российской империи, 1906—1917. — Москва: РОССПЭН, 2008. С. 34—35.]

Отрывок, характеризующий Балашёв, Пётр Николаевич

– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.