Балканская кампания
| Балканская кампания | |||
| Основной конфликт: Вторая мировая война | |||
 Десантирование немцев на Крит | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
решительная победа стран блока Оси | ||
| Изменения |
Албания, Югославия и Греция оккупированы странами блока Оси | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Балканская кампания Второй мировой войны началась после развязывания итало-греческой войны 28 октября 1940. К началу 1941 года стало очевидно, что Италия близка к поражению и потере контроля над Албанией. Германия взяла на себя обязательства помочь союзнику и приказала союзникам с востока в лице Румынии и Болгарии атаковать греков с востока, пока британцы не перебросили все свои силы на помощь грекам. 27 марта 1941 в Югославии, которая собиралась было вступить в блок Оси, грянул государственный переворот, и к власти пришёл Пётр II, разорвавший пакт и де-факто выступивший на стороне антигитлеровской коалиции. Это побудило Гитлера объявить войну Югославии.
6 апреля 1941 начались одновременно операции «Штрафгерихт» и «Марита» по захвату Югославии и Греции соответственно. 11 апреля на стороне Оси выступила Венгрия. К 17 апреля все югославские части были разгромлены, и Королевство Югославия подписало капитуляцию. К 30 апреля под контролем немцев и итальянцев была вся Греция, а 20 мая началась Критская операция, в ходе которой немцы к 1 июня разбили все оставшиеся британские и греческие части. Часть Греции и Югославии также была оккупирована болгарами.
Содержание
Предыстория
После Первой мировой войны и последовавшего краха Османской и Австро-Венгерской империй Албания нуждалась в серьёзной иностранной помощи, чтобы защититься от возможных столкновений с Грецией и Югославией. В 1919 году границы Албании были признаны на Парижской мирной конференции, хотя при этом Вудро Вильсон предлагал разделить Албанию между европейскими государствами. В 1925 году Бенито Муссолини стал утверждать о возможном включении Албании в состав Королевства Италии.
В 1928 году президент Албании Ахмет Зогу стал королём Албании, хотя при этом фактически попал под итальянское влияние. 7 апреля 1939 итальянцы оккупировали Албанию и свергли Зогу, после чего тот бежал из страны. Албания вошла в состав Италии.
Ход кампании
Итало-греческая война
28 октября 1940 Италия объявила войну Греции с целью удержать Албанию и добиться отделения от Греции некоторых территорий. Война пошла не по итальянским планам: греки после контрнаступления выбили итальянцев со своей территории, и в течение зимы итальянцы спешно оборонялись, потеряв контроль над третью Албании. В марте 1941 года сорвалось наступление итальянцев, и те срочно запросили о помощи немцев.
Югославская операция
Югославия, которая готовилась под руководством регента Павле вступить в блок Оси, пережила в ночь с 26 на 27 марта 1941 государственный переворот: к власти пришёл Пётр II, разорвавший пакт и подписавший договор о дружбе и ненападении с СССР. Гитлер расценил поступок Югославии как предательство и объявил войну 6 апреля, начав тогда же операцию, известную под именами «Штрафтгерихт» и «Ауфмарш 25». В ходе операции за 11 дней при поддержке союзников была разбита Югославия. На территории Югославии были созданы марионеточное правительство Сербии, марионеточные государства Хорватии и Черногории. Германия, Болгария, Венгрия, Италия и Албания аннексировали часть югославских территорий, не попавших в пределы марионеточных государств.
Греческая операция
В ноябре 1940 года Гитлер начал строить планы по оккупации Греции, особенно после того, как британцы высадились на острова Крит и Лемнос. 13 декабря 1940 была подписана директива о германском вторжении в Грецию, известная как операция «Марита». Целью операции были не только захват Греции и изгнание британцев, но и предотвращение авианалётов британцев на румынские нефтяные залежи[1]. 6 апреля 1941, параллельно с началом югославской операции немцы ворвались в Северную Грецию. Прорвавшись через Югославию, немцы обошли с фланга греческую линию обороны и разгромили британский экспедиционный корпус. Вскоре вермахт взял Афины и захватил Пелопоннесский полуостров. Около 40 тысяч союзных солдат эвакуировались на Крит, но немцы не остановились на захвате континентальной части Греции.
Критская операция
20 мая 1941 немецкие парашютисты десантировались на севере Крита. В бой против них были брошены все греческие силы и войска Британского содружества, сопротивление оказывали даже местные жители, однако уже спустя неделю британское правительство приказало немедленно эвакуировать войска. 1 июня сдались последние части британских войск. Несмотря на успешное завершение операции, немецкие парашютисты понесли колоссальные потери во время десантирования, что вынудило ОКВ задуматься о целесообразности воздушного десанта.
Итоги
К 1 июня 1941 под контролем Оси оказались Албания, Греция и Югославия: Грецию разделили на три зоны оккупации, назначив марионеточное правительство, а на территории Югославии создали сразу три марионеточных государства, отдав ещё территории страны пяти государствам. Победа в Балканской кампании открыла немцам путь к Средиземному морю и возможности оккупировать Египет, Кипр или Ближний Восток. Однако эти планы были свёрнуты после начала операции «Барбаросса».
Болгарская оккупация
Болгария не отправляла свои войска ни в Югославию, ни в Грецию, тем самым частично облегчая задачу югославам и грекам, но 20 апреля её войска незамедлительно оккупировали Западную Фракию и Восточную Македонию (Греция), а после ввели войска в Восточную Сербию и включили в свой состав почти всю территорию Вардарской Бановины и современной Республики Македония. Оккупация Греции позволила болгарам выйти к Эгейскому морю, выход к которому был утрачен после Первой мировой войны.
Сопротивление
Несмотря на быстрый разгром, в Греции и Югославии довольно скоро грянуло антинемецкое восстание, а вскоре на сторону восставших приняла решение перейти и Албания. С целью подавления антифашистских движений и помощи марионеточным правительствам на территорию Югославии и Греции были переброшены горнострелковые подразделения и егеря, которые помогали полицейским частям и карательным отрядам искать и уничтожать партизан.
Отсрочка плана «Барбаросса»?
До сих пор существует версия, что Балканская кампания вынудила Гитлера отсрочить начало операции «Барбаросса»[2]. Сторонники этой теории утверждают, что Гитлер собирался начать операцию весной 1941 года, однако устроенный прорусски настроенными югославскими офицерами государственный переворот сорвал планы Гитлера и вынудил его перенести дату на июнь 1941 года. Фактически, по мнению сторонников этой теории, Югославия встала на пути Гитлера и дала СССР фору для подготовки к войне, а также вынудила Японию заключить договор о ненападении на СССР[3]. Дата начала войны с СССР — весна 1941 года — подтверждается и в дневниках Франца Гальдера[4]. В число таких сторонников входит и известный немецкий историк Ганс-Ульрих Велер[5].
Противники этой версии утверждают, что Гитлер утвердил в Директиве № 21 окончательную дату вторжения в СССР ещё в 1940 году и не менял её, а советской разведке в декабре 1940 года, которая получила данные о плане 18 декабря 1940, якобы попала дезинформация. Также намерения Гитлера о скорой войне против СССР подтверждаются и усилением прогерманских позиций в Румынии после присоединения Бессарабии и Северной Буковины к СССР[6].
См. также
Напишите отзыв о статье "Балканская кампания"
Примечания
- ↑ Hubatsch, Walther. Hitlers Weisungen fuer die Kriegfuehrung 1939-1945, Weisung Nr. 20, 2nd Edition, Bernard & Graefe Verlag, 1983
- ↑ Дж. Толанд. Адольф Гитлер. Глава 23. «МИР ЗАТАИЛ ДЫХАНИЕ». ИнтерДайджест, 1993
- ↑ План "Барбаросса" [Текст] / Ж. А. Медведев, Р. А. Медведев // Вопросы истории. - 2002. - N6. - Примеч.:С.34-35
- ↑ Ф. Гальдер. Военный дневник. Ежедневные записи начальника генерального штаба сухопутных войск 1939—1940. Т. II. — М.: Воениздат, 1971 — С. 80.
- ↑ Hans-Ulrich Wehler: Deutsche Gesellschaftsgeschichte, Bd. 4: Vom Beginn des Ersten Weltkrieges bis zur Gründung der beiden deutschen Staaten 1914–1949 C.H. Beck Verlag, München 2003, S. 533.
- ↑ Ф. Гальдер. Военный дневник, Т.2, С. 111—115
Литература
- [www.history.army.mil/books/wwii/balkan/intro.htm The German campaigns in the Balkans (Spring 1941)]. — United States Army Center of Military History, 1986. — ISBN CMH Pub 104-4.
Ссылки
- [www1.yadvashem.org/yv/en/holocaust/about/02/southeastern_europe.asp?WT.mc_id=wiki The Fate of the Jews in South-Eastern Europe During the First Years of the War] on the Yad Vashem website
- Summaries [www.ucc.ie/staff/jprodr/macedonia/helmodww2v.html]
- [www.worldwar-2.net/timelines/war-in-europe/southern-europe/southern-europe-index-1941.htm Timeline of the Balkans Campaign]
- [warmuseum.ca/cwm/newspapers/operations/greece_e.html World War Two Online Newspaper Archives — The Invasion of the Balkans: Yugoslavia, Greece and Crete, 1940-1941]
- [www.ucc.ie/staff/jprodr/macedonia/macmodww2.html World War II in the Balkans]
Отрывок, характеризующий Балканская кампания
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
