Балканский театр военных действий Первой мировой войны

Балканский театр военных действий
Основной конфликт: Первая мировая война
Сербская пехота на позициях, Цыганский остров на реке Саве. 1914 год
Дата	28 июля 1914 — 29 сентября 1918
Место	Балканский полуостров: Сербия, Черногория, Греция, Албания, Болгария, Румыния
Итог	победа Антанты и её союзников, распад Австро-Венгрии, образование КСХС, отречение царя Болгарии Фердинанда I, Нёйиский мирный договор, Трианонский договор, Бухарестский мирный договор
Изменения	Греция аннексирует Фракию; Румыния аннексирует Трансильванию, Банат и Южную Добруджу; к КСХС отходят все южнославянские земли Австро-Венгрии (Словения, Хорватия, Далмация, Босния и Герцеговина, Воеводина) и четыре приграничных болгарских округа.
Противники
Центральные державы: Австро-Венгрия Болгария с 1915 Германская империя с 1915 Османская империя (1916—1917) Антанта: Сербия Черногория до 1916 Российская империя (1915—1917) Франция с 1915 Британская империя с 1915 Италия с 1916 Греция с 1917
Командующие
Оскар Потиорек эрцгерцог Ойген Франц Конрад фон Гётцендорф Стефан Саркотич Либориус фон Франк Герман фон Кёвесс Карл фон Пфланцер-Балтин Фердинанд I Владимир Вазов Климент Бояджиев Никола Жеков Георг Тодоров Стефан Тошев Константин Жостов Христо Бурмов Иван Луков Стефан Нерезов Димитр Гешов Сава Савов Калин Найденов Август фон Макензен Эрих фон Фалькенхайн Эрих Людендорф Макс фон Гальвиц Отто фон Белов Арнольд фон Винклер Фридрих фон Шольц Куно фон Штойбен Абдулкерим-паша Пётр I Александр I Петар Бойович Живоин Мишич Радомир Путник Павле Юришич-Штурм Степа Степанович Милош Божанович Божидар Янкович Милош Васич Вукоман Арачич Никола I Янко Вукотич Михаил Дитерихс Максим Леонтьев Адольф Гийома Морис Саррай Луи д’Эспере Поль Анри Чарльз Монро Джордж Милн Брайан Мэхон Генри Вильсон Джачинто Ферреро Карло Петитти ди Ротеро Эрнесто Момбелли Александр I Элефтериос Венизелос Панайотис Данглис Эммануил Зимвракакис Леонидас Параскевопулос Константинос Милиотис-Комнинос
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Балканский театр военных действий Первой мировой войны (28 июля 1914 — 29 сентября 1918) — один из театров боевых действий Первой мировой войны, располагавшийся на Балканском полуострове.

На Балканском фронте сражались сербские, черногорские, греческие, французские, британские, итальянские и русские войска (Антанта) против австро-венгерских, германских, турецких и болгарских войск (Центральные державы).

Активные манёвренные боевые действия на Балканах в основном происходили во время нескольких кампаний: сербская кампания (июль 1914 — ноябрь 1915), салоникская кампания (ноябрь 1915 — сентябрь 1918) и румынская кампания (август 1916 — декабрь 1917).

Балканский фронт охватывал обширные территории Балканского полуострова. Боевые действия велись на территории Сербии, Черногории, Греции, Албании, Болгарии, Румынии.

Боевые действия на Балканах начались с боевых действий австро-венгерской армии против сербских и черногорских войск. Кампания 1914 года оказалась неудачной для австрийской армии, которая не смогла сломить сопротивление сербской армии и выполнить поставленные задачи. К концу 1914 года на Балканах установился позиционный фронт. Осенью 1915 года австро-германское командование создало ударную группировку на Балканском фронте и повело наступление против ослабленной сербской армии. Также на стороне Австрии и Германии в войну вступила Болгария, которая начала наступление против Сербии с востока. Однако в это время в Салониках (Греция) высадился десант Антанты из англо-французских войск, сербские войска отступили в Албанию, а затем были эвакуированы на остров Корфу. Затем сербские войска присоединились к союзным войскам в Салониках. Сербия и Черногория были полностью оккупированы. Черногория была выведена из войны. На Балканах образовался новый фронт — Салоникский. В августе 1916 года на стороне Антанты выступила Румыния, однако румынская армия была разбита австро-германо-болгарскими войсками, а практически вся территория страны оккупирована. Вплоть до сентября 1918 года на Салоникском фронте не было активных действий. В сентябре 1918 года войска Антанты — английские, сербские, французские и греческие (Греция вступила в войну на стороне Антанты в 1917 году) — нанесли решительное поражение болгарским войскам в ходе крупномасштабного наступления. 29 сентября Болгария заключила перемирие с державами Антанты. Первая мировая война на Балканском театре военных действий завершилась.

Перед войной

Предпосылки Первой мировой войны на Балканах

Балканы нередко оказывались «пороховой бочкой» Европы. В XV веке Балканский полуостров был захвачен Турцией и включён в состав Османской империи. Народы полуострова на многие столетия оказались под турецкими владычеством. Общий враг — турки — сплотил покорённые народы. Нередко в европейских владениях Османской империи вспыхивали национально-освободительные восстания.

К середине XIX века на Балканах началось формирование независимых государств — Болгарии, Греции, Сербии, Румынии. После того как балканским странам удалось добиться автономии и независимости, изменился общий враг для молодых Балканских стран. Австро-Венгерская империя, стремившаяся установить гегемонию на Балканах, была опасна для молодых неокрепших государств.

Их стремление обезопасить свою независимость поддерживалось Россией, под эгидой которой в противовес Австрии был создан Балканский оборонительный союз. В него вошли Болгария, Греция, Сербия и Черногория. Однако Балканский союз начал враждовать с Турцией, в которой проживало много сербов, болгар, греков. Балканский союз стремился окончательно «выдворить» Турцию с Балканского полуострова.

Кроме того, балканские страны надеялись расширить свои территории за счёт ослабевшей Османской империи. Болгария стремилась включить в свой состав весь восточный Балканский полуостров. Сербия желала получить выход к Адриатическому морю, присоединить Македонию и Албанию. Черногория стремилась занять крупные турецкие порты на Адриатике и Новопазарский санджак. Греция также стремилась расширить границы.

Эти противоречия вылились в Первую Балканскую войну, в которой Балканский союз нанёс решительное поражение Османской империи. Все европейские владения Турции, кроме Стамбула и его окрестностей, перешли под контроль Балканского союза.

Однако среди стран союза происходили конфликты по поводу судьбы освобождённых территорий. Так, Сербия и Болгария одновременно претендовали на Македонию, Греция и Болгария спорили о Фракии, в свою очередь, Румыния предъявляла территориальные претензии к Болгарии. Эти противоречия между победившими странами быстро переросли во Вторую Балканскую войну, в которой Сербия, Греция, Румыния, Османская империя и Черногория единым фронтом выступили против Болгарии, нанеся ей быстрое поражение. В результате Второй Балканской войны Македония была разделена между Грецией и Сербией, Турция вернула небольшую часть европейских владений, а Румыния захватила Южную Добруджу.

В 1908—1909 годах произошёл Боснийский кризис. В ходе него Австро-Венгрия, которая пыталась утвердить свою гегемонию на Балканах, при поддержке Германии сначала оккупировала, а затем аннексировала Боснию и Герцеговину. На Боснию претендовала и Сербия, которая стремилась выйти к Адриатическому морю и включить в состав земли, населённые сербами (в Боснии проживало большое число сербов). К тому же политики в Белграде опасались, что после Боснии Австро-Венгрия начнёт аннексию и самой Сербии.

Тем не менее Австро-Венгрия сумела добиться международного признания законности аннексии Боснии. Российская империя, оставшись наедине с воинственно настроенными Австрией и Германией, была вынуждена признать законность австрийской аннексии, это пришлось признать и Сербии. Обида от дипломатического поражения долго продолжала тлеть и в Белграде, и в Петербурге. Сербы не смирились с фактом аннексии, и в Сербии стали появляться организации, ставившие своей целью «воссоединение» Боснии с Сербией.

В то же время Австро-Венгрия опасалась потери Воеводины, Боснии и других территорий в которых проживало большое число сербов. В Сербии после двух успешных Балканских войн усилились позиции радикалов. Помимо этого радикально настроенные офицеры из организации «Чёрная рука» фактически захватили власть в стране. Сербия поддерживала тайные организации, действовавшие на территории Австрии, дестабилизируя положение в её славянских регионах. Помимо этого в 1913 году несмотря на сложное международное положение сербские войска вошли на территорию Албании. В ходе Албанского кризиса сербы под давлением международного сообщества вывели свои войска. В результате этих агрессивных действий сербского руководства Австро-Венгрия получила повод объявить Сербии войну.

Таким образом, причиной для начала войны стало соперничество между Сербией и Австро-Венгрией за право контроля всех южнославянских земель.

Сараевское убийство

Сербия была не согласна с аннексией Боснии Австрией. В Сербии стали появляться тайные националистические организации, ставившие задачу освободить Боснию, где проживало большое количество сербов, от «австрийского владычества». Самой могущественной и многочисленной из таких организаций была «Чёрная рука». На территории Боснии действовала организация «Млада Босна», которая также ставила задачу воссоединения Боснии с Сербией.

В конце июня 1914 года наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд вместе с женой Софией прибыл в Сараево — главный город Боснии — с целью наблюдения за военными манёврами и открытия музея. Фердинанд считался сторонником триализма — идеи преобразования двойственной австро-венгерской монархии в тройственную австро-венгерско-славянскую. Третье славянское королевство было бы серьёзной угрозой для Сербии. «Млада Босна» поставила задачу убить Фердинанда во время его визита в Сараево. Убийство было спланировано шестью заговорщиками.

28 июня 1914 года Франц Фердинанд на поезде прибыл в Сараево по приглашению генерал-губернатора Боснии Оскара Потиорека. Затем кортеж из шести автомобилей направился в центр города. Здесь в кортеж эрцгерцога один из заговорщиков, Неделько Чабринович, бросил гранату, но промахнулся. Чабринович был схвачен полицией. Казалось, что покушение провалилось. Затем, после того как Франц Фердинанд прочитал речь в городской ратуше, он изъявил желание поехать в госпиталь навестить раненых при неудачном покушении. Однако шофёр эрцгерцога поехал по неправильному маршруту, ему это объяснили, и он стал медленно разворачивать машину. В это время автомобиль с эрцгерцогом и его женой увидел один из заговорщиков, Гаврило Принцип. Он подбежал к машине и выстрелил из пистолета: сначала в жену Франца Фердинанда, а затем и в него самого. Принцип был схвачен толпой народа и жестоко избит (позднее ему даже пришлось ампутировать руку).

Сразу же после убийства эрцгерцога в Сараево начался антисербский погром. Все шесть заговорщиков были арестованы. Один из заговорщиков на допросе заявил, что оружие для покушения было предоставлено сербским правительством. Это дало повод австрийским властям обвинить Сербию в помощи и поддержке террористов.

Июльский кризис

Австро-Венгрия ещё в 1913 году пыталась развязать против Сербии войну, чтобы устранить главного противника австрийского господства на Балканах, однако для развязывания войны не было достаточных оснований. После убийства эрцгерцога Фердинанда такие основания у австрийского правительства появились. На следующий день после убийства министр иностранных дел Австрии Берхтольд писал венгерскому премьер-министру графу Тиса о своём намерении «использовать сараевское преступление, чтобы свести счёты с Сербией». В эти же дни австрийский император Франц-Иосиф I заручился поддержкой главного союзника — Германии. 5 июля император Германии Вильгельм II заверил, что Берлин поддержит Вену. 19 июля австрийское правительство окончательно приняло решение о войне с Сербией.

23 июля Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум, который состоял из десяти пунктов. Ультиматум был явно невыполним и составлен так, чтобы Сербия отвергла его, дав тем самым основание для начала боевых действий. На ответ было отведено 48 часов. Ультиматум содержал унизительные для Сербии требования. Пятый пункт гласил: «Допустить действие на территории Сербии государственных служб Австро-Венгерской империи для пресечения любой антиавстрийской деятельности». Этот пункт нарушал суверенитет и Конституцию Сербии.

Сербская сторона приняла все десять пунктов ультиматума (пятый пункт — с оговорками), кроме шестого, а именно отказалась допустить австрийских представителей к участию в расследовании сараевского убийства. Отказ от одного пункта был расценён австрийцами как отказ от ультиматума. Австро-венгерское посольство покинуло Белград, что означало разрыв дипломатических отношений. Российская империя сделала ряд попыток склонить Австрию к переговорам на базе сербского ответа. Великобритания, Франция и Италия предлагали Вене вынести вопрос на обсуждение конференции четырёх великих держав. Однако Австрия ответила категорическим отказом. Сербский королевич-регент Александр I обратился за поддержкой к российскому императору Николаю II, который заявил, что Россия не оставит в беде Сербию.

В итоге, отвергнув все мирные предложения, 28 июля 1914 года Австро-Венгрия объявила Сербии войну. 31 июля Франц-Иосиф I подписал указ о всеобщей мобилизации в Австро-Венгрии. В этих условиях 29 июля Николай II отдал приказ о всеобщей мобилизации в России. Германия потребовала от Российской империи прекратить военные приготовления. 30 июля Николай II отменил всеобщую мобилизацию, сделав последнюю попытку сохранить мир, однако новое предложение о начале мирных переговоров было решительно отвергнуто Австро-Венгрией.

1 августа 1914 года Германия объявила России войну, 3 августа — Франции. 4 августа Британская империя объявила войну Германии. Началась Первая мировая война.

Особенности Балканского театра

Балканский театр военных действий охватывал территории Черногории, Албании, Сербии и часть Болгарии и Греции. На севере театр боевых действий ограничивали реки Сава и Дунай, на востоке — условная линия Лом-Паланка, София, Кавала, на юге — побережье Эгейского моря от Кавалы до района Салоникского залива, на западе — Адриатическое море. Территория театра военных действий простиралась на 400 км в длину и 300 км в ширину.

Основная часть этой территории была гористой, только небольшие участки вдоль рек и побережья моря были равнинные. На западном участке театра боевых действий были довольно высокие горы, достигавшие высоты 2600 м. Центральная часть фронта (территория Сербии) представляла собой горную область с высотами 1000—1500 м. К западу от Софии Балканские горы достигали высоты 2400 м.

Что же касается района действий на Сербском фронте со стороны Австро-Венгрии от реки Дрины или со стороны Болгарии от реки Тимок, то предгорья в виде ряда отрогов, идущих с юга на север к Дунаю, позволяли сербской армии использовать ряд выгодных рубежей для активной обороны. Наиболее труднодоступными участками фронта были восточный и западный. Поэтому главные действия развивались в центральном направлении на Белград и Салоники.

Самыми важными реками на Балканском фронте были Дунай и его притоки Сава и Дрина. Дунай возле Белграда имел ширину 1500—1900 м, глубину до 14 м, поэтому его было трудно форсировать. Сербские берега, как Дуная, так и Савы, были очень удобны для активной обороны на протяжении почти 400 км. Центральную часть театра военных действий пересекали более мелкие реки: Морава, Вардар и Струма.

В итоге на данном фронте вследствие его гористого характера, малочисленности путей сообщения, недостатка запасов продовольствия, нехватки боеприпасов военные действия проводились в трудных условиях. Действующим здесь войскам, за исключением некоторых районов побережья Эгейского моря, пришлось вести горную войну. Вследствие бедности региона, где проходили боевые действия, войска должны были рассчитывать на подвоз продовольствия только извне. Также из-за отсутствия собственной военной промышленности Сербия зависела от своих союзников. Сербии постоянно требовался подвоз вооружений, боеприпасов, обмундирования и медикаментов.

Силы и планы сторон

Силы сторон

Австро-Венгрия
Против Сербии Австро-Венгрия развернула 239,5 батальонов, 37 эскадронов, 516 орудий и 392 пулемёта. Главнокомандующим австро-венгерскими силами на Балканах был назначен Оскар Потиорек.

• 2-я армия (командующий генерал Бём-Эрмоли) — по течению рек Савы и Дуная (по обе стороны Белграда; фактически не принимала участия в боевых действий на Балканах и была переброшена в Галицию)
• 5-я армия (командующий генерал Либориус фон Франк) — по левому берегу Дрины до впадения её в Саву (80 000 человек)
• 6-я армия (командующий Оскар Потиорек) — в Боснии, между Сараевом и сербской границей (60 000 человек).

Сербия
Сербия развернула четыре армии. Сербские силы включали 247 000 человек и 610 орудий (из них до 40 тяжёлых, 180 орудий старых образцов). Главнокомандующим сербской армии стал принц-регент Александр I, фактически же командующим был начальник Генерального штаба Радомир Путник.

• 1-я армия (командующий генерал Бойович) — её главные силы были сосредоточены в районе Паланка, Рача, Топола.
• 2-я армия (командующий генерал Степанович) — являлась маневренной группой, развёрнутой в районе Белграда.
• 3-я армия (командующий генерал Юришич-Штурм) — маневренная группа, развёрнутая в районе Валева.
• 4-я армия (командующий генерал Божанович) — прикрывала долину Верхней Моравы с запада и обеспечивала связь с Черногорией.

Черногория
Черногория развернула 45 000—60 000 человек, 100 полевых и 100 горных орудий. Черногорскую армию возглавил король Черногории Никола I, начальником Генерального штаба стал сербский генерал Божидар Янкович.

• Плевлянская дивизия (командующий бригадир Гойнич) — находилась восточнее Плевли.
• Герцеговинская дивизия (командующий сердар Вукотич) — развёртывалась на границе с Герцеговиной.
• Ловченская дивизия (командующий дивизияр Мартинович) — в районе Ловчена.
• Дивизия «Старая Сербия» (командующий бригадир Вешович) — развёртывалась на границе с Албанией.

Планы сторон и развёртывание войск

План ведения войны против Сербии австро-венгерского командования предусматривал развёртывание трёх армий. По плану эти армии должны были вторгнуться в Сербию и Черногорию и обойти сербскую армию с флангов. Однако немецкое командование потребовало от Австро-Венгрии сосредоточить крупные силы против Российской империи. В этих условиях австро-венгерское командование стало спешно перебрасывать 2-ю армию (190 000 человек) в Восточную Галицию против русских войск.

По этой причине командующий австрийскими войсками генерал Потиорек принял новый план наступления против Сербии и Черногории. 7-й корпус в нижнем течении Савы должен производить лишь отвлекающие действия. Решительное наступление от Дрины должны были начать 4-й, 8-й, 13-й и часть 15-го и 16-го корпусов. Остальные части 15-го и 16-го корпусов должны были развернуться против черногорской армии. 9-й корпус находился в резерве. Имея в распоряжении хорошую сеть железных дорог в Банате, австрийское командование могло развернуть главные силы именно там, захватить Белград и наступать вглубь Сербии на центральном направлении, по долинам рек Колубара и Морава для захвата главного «арсенала» Сербии — Крагуеваца. Минусом этого плана было то, что австро-венгерским войскам пришлось бы форсировать сложные водные рубежи — реки Дунай и Сава. Второй вариант наступления со стороны реки Дрины был удобнее для наступавших войск. В случае его реализации австрийцы прикрыли бы свои фланги и уменьшили риск обхвата. Однако на Дринском участке малочисленность дорог и горная местность были удобны для обороняющихся сербов.

После Балканских войн сербские вооружённые силы были полностью реорганизованы, число дивизий было увеличено с пяти до десяти. К началу войны Сербия смогла выставить 12 пехотных и одну кавалерийскую дивизии в составе четырёх армий. План сербского командования по ведению войны предусматривал два варианта:

• борьба с Австро-Венгрией;
• борьба с Австро-Венгрией в союзе с Россией.

Сербская армия начала развёртывание четырёх армий: 1-я должна была обороняться по берегам Дуная, 2-я армия была сосредоточена в районе Белграда, 3-я армия развёртывалась в районе Валево, 4-я армия развёртывалась в районе Верхней Моравы и обеспечивала связь с черногорской армией. В результате из числа 12 пехотных и одной кавалерийской дивизий восемь образовали маневренную группу, прикрытую по естественным оборонительным линиям рек Дуная, Савы и Дравы резервными дивизиями третьего призыва и обеспеченную со стороны Болгарии защитой естественных преград — реками Тимоком, Моравой и горным хребтом между ними. Из-за угрозы австрийского вторжения с севера (реки Дунай и Сава) и запада (река Дрина) сербские войска прикрыли оба этих направления, сосредоточив в центре страны маневренную группу из восьми дивизий, находившуюся на одинаковом расстоянии от обоих участков возможного наступления.

Когда выяснилось, что Австро-Венгрии предстоит борьба на два фронта (против Сербии и России), сербское командование не исключало возможности перехода в наступление в районе рек Савы и Колубары у Шабаца. 9 августа командующему 2-й сербской армией даже был дан приказ провести разведку на данном участке. Однако попытки сербской армии организовать наступления в Среме и в Боснии не увенчались успехом.

Сербская армия имела ограниченные резервы — как людские, так и материальные. Её командование сумело мобилизовать 247 000 человек. Однако, несмотря на то, что сербская армия уступала австрийским войскам в численности, она заняла очень выгодное положение.

Черногорская армия развернула 6000 человек в Новопазарском санджаке, вдоль западной границы с Австро-Венгрией — 29 000 солдат и офицеров, основные же силы были оставлены внутри страны.

Удачное расположение сербских и черногорских войск в сочетании с партизанскими методами боевых действий полевых войск позволили сербской и черногорской армиям, несмотря на отдалённость от союзников и острую нужду в боеприпасах и других средств, долгое время противостоять австро-венгерским войскам.

Вооружение сторон

Сербская армия не успела оправиться от сражений двух Балканских войн и пополнить арсеналы, закупить новое вооружение. Сербская пехота была вооружена маузеровскими магазинками. Остро ощущалась нехватка вооружений, боеприпасов и других материальных и технических средств. Значительная часть артиллерийских орудий являлись устаревшими, однако несмотря на это в сербской армии было 48 тяжёлых орудий. Также у Сербии не было авиации и флота. Отсутствовала своя военная промышленность.

Черногорская пехота была вооружена трёхлинейными русскими магазинками. Также как и Сербия, Черногория не имела авиации и собственной военной промышленности. Однако черногорская армия имела около 100 горных орудий, что в условиях боевых действий в горах было очень важно. Черногория не имела своего флота, поэтому с первых дней войны австрийский флот легко установил блокаду побережья Черногории.

Австрийская армия значительно превосходила армии балканских стран в материально-техническом плане. Австро-венгерская пехота была вооружена винтовками образца 1895 года Манлихера. На вооружении состоял станковый пулемёт Шварцлозе. В австрийской армии имелись аэропланы, также австрийский флот полностью обеспечил блокаду черногорского побережья и поддерживал австрийские войска при операциях в прибрежных районах. Кроме этого имелась Дунайская флотилия для действий на Дунае. Австрийское командование сосредоточило значительное количество артиллерии. Однако горные орудия были явно устаревшими. Военное производство в Австро-Венгрии было налажено и поэтому в ходе боевых действий австрийские войска практически не испытывали нужды в боеприпасах.

Кампания 1914 года

Начало боевых действий; битва при Цере

Боевые действия на Балканском фронте начались 28 июля 1914 года, сразу же после объявления войны, когда австрийская артиллерия и Дунайская флотилия ВМС Австро-Венгрии начали обстрел Белграда. Общее же наступление австрийцы начали 12 августа, когда было завершено сосредоточение войск. На северном фланге фронта действовали части 2-й австрийской армии, которые ещё не успели отправиться на Восточный фронт в Галицию. 15 августа они заняли Шабац. Основные силы 5-й и 6-й австрийских армий готовились к форсированию Дрины, наводя через неё мосты. На переправу через Дрину австрийские войска потратили четыре дня.

В это время навстречу австро-венгерским войскам двигались 2-я и 3-я сербские армии. Уже 16 августа у Шабаца начались бои, у Слатины сербские войска сковали и отбросили австро-венгерские части. В полосе 3-й сербской армии бои носили упорный характер, и на некоторых участках сербам пришлось отойти. В последующие дни к сербам подтянулись оставшиеся части, и им удалось прорвать австро-венгерский фронт у Лозницы. Для австрийцев сложилась неблагоприятная ситуация, и они 19 августа начали отход по всему фронту. В этих условиях австро-венгерское командование было вынуждено задействовать части 2-й армии, задерживая их отправку в Галицию.

С 20 августа сербские войска начали преследование отступавших австрийских войск. В некоторых местах австрийские арьергарды стойко сдерживали сербов, а в некоторых отступление превратилось в бегство австро-венгерских войск. В итоге к 24 августа австро-венгерские войска были отброшены к рекам Сава и Дрина. Сербская армия захватила 50 000 пленных, 50 орудий, 150 зарядных ящиков, значительное количество ружей, повозок, военного снаряжения и продовольственных запасов. Таким образом, сербским войскам удалось отразить первое наступление австрийских войск. В этих боях сербская армия также понесла ощутимые потери, потеряв до 15 000 человек убитыми, ранеными и пленными.

Победа при Цере имела стратегическое значение для Антанты. В период ожесточённых боёв в Галиции сербская армия сковала некоторые части 2-й австрийской армии на Балканах, при этом нанеся австрийским войскам поражение.

Продолжение боевых действий; битва на Дрине

После поражения при Цере австрийские войска начали готовиться ко второму наступлению. Сербские войска предпринимали попытки перейти в наступление, но в районах Митровицы, Земуна и Сараево были вынуждены отступить на исходные позиции. Перегруппировав свои силы, австро-венгерское командование 7 сентября начало новое наступление с целью обойти сербские армии с юго-запада.

В ночь на 8 сентября австрийцы начали форсирование Савы, но тут же были отброшены сербскими войсками. После ожесточённых боёв и многочисленных попыток австрийцев переправиться через реку их войскам не удалось форсировать Саву. На южном фланге фронта австрийцам удалось занять хребты на правом берегу Дрины, но сербские войска оказали ожесточённое сопротивление. Австро-венгерские части безуспешно атаковали хребты до 6 ноября, однако, в конце концов, сербская армия начала отход из-за нехватки боеприпасов.

7 ноября сербские войска под угрозой охвата отошли на новые оборонительные рубежи. 14 ноября 1914 года австрийские войска заняли Валево. В это же время австрийские войска пытались проникнуть в долину Моравы, однако после переправы через Дунай у Семендрии шесть австро-венгерских батальонов были полностью уничтожены. Пребывание на сербской территории австро-венгерских войск сопровождалось пожарами и насилием над мирным населением.

В итоге второго австро-венгерского наступления, несмотря на ожесточённое сопротивление сербских войск, австрийцам удалось продвинуться вперёд и форсировать Дрину. Сербская армия из-за угрозы охвата и недостатка боеприпасов, ружей, обмундирования (в сербской армии была острая нехватка обуви) начала отступление на новые оборонительные рубежи, сопровождая свой отход контратаками.

Сражение при Колубаре

Австрийские войска продолжали наступление. 16 ноября подразделения 5-й и 6-й австро-венгерских армий атаковали позиции сербских войск с целью захватить железнодорожную ветку Обреновац — Валево. 5-й австрийской армии удалось захватить Лазаревац и оттеснить 2-ю сербскую армию. 24 ноября 6-я армия сумела захватить стратегическую высоту — гору Мальен. 25 ноября войска 5-й армии оттеснили 2-ю и 3-ю сербские армии и, форсировав реку Лъег, вышли во фланг 1-й сербской армии.

Ввиду создавшегося положения генерал Живоин Мишич принял решение оставить позиции и отвести сербские войска к городу Горни Милановац. Генерал Мишич хотел перегруппировать войска и со свежими силами начать контрнаступление. Первоначально план Мишича вызвал недовольство командующего сербской армией Радомира Путника, потому что для этого было необходимо оставить Белград. Однако вскоре план Живоина Мишича был принят, и сербы начали отступление.

30 ноября 1914 года сербы оставили Белград и со 2 декабря сербский фронт проходил между Дунаем и верховьем Моравы, по высотам Дрение, Космай, Лазоревац и западным склоном плато Рудник. Австрийцы заняли оставленный сербами Белград, считая сербскую армию неспособной к дальнейшему сопротивлению. Командующий австрийскими войсками Оскар Потиорек принял решение разгромить 2-ю сербскую армию, не боясь оголить свой фланг перед 1-й сербской армией, которая, как он считал, ослаблена и не будет вести активных действий. Однако к этому времени в Сербию через Салоники и по Дунаю стала прибывать помощь от союзников (из Франции и России). Франция прислала оружие и боеприпасы, а Россия — также боеприпасы и продовольствие. Эта помощь позволила сербской армии вновь перейти к активным действиям.

По плану сербского контрнаступления 1-я армия генерала Мишича должна была начать наступление и овладеть массивом Сувобор, затем в наступление переходили 2-я и 3-я армии. Утром 3 декабря Путник дал приказ о начале контрнаступления, части 1-й армии перешли в атаку на массив Сувобор и застали врасплох австрийские части, которые не ожидали со стороны сербов каких-либо активных действий. Здесь австрийские войска три дня сдерживали наступавших, однако 5 декабря начали отход. Когда успех 1-й армии был обеспечен, в бой вступили 2-я и 3-я армии. В сложившейся ситуации Потиорек принял решение атаковать 2-ю сербскую армию, однако все австро-венгерские атаки были отбиты. Затем австрийцы были отброшены на укреплённую позицию южнее Белграда, однако и оттуда 13 декабря они были выбиты и отброшены на территорию Австро-Венгрии.

15 декабря сербские войска вновь вступили в Белград, территория страны была очищена от австрийских войск. Однако развить успех и организовать преследование австрийских войск сербскому командованию не удалось. Сербские войска приостановились на рубежах рек Савы и Дрины.

Сербская армия в этих боях потеряла 22 000 человек убитыми и 19 000 пленными. Австро-венгерская армия потерпела тяжёлое поражение. Австрийцы потеряли 28 000 человек убитыми, 46 000 пленными, три знамени, 126 орудий, 70 пулемётов, 362 зарядных ящика, 2000 лошадей и др..

Итоги кампании 1914 года

После двух поражений в 1914 году на Балканском фронте австрийское командование отказалось от активных действий на сербском фронте. Австрийцы перебросили войска с Балканского фронта на Восточный, в Карпаты, для обороны от русской армии, оставив против сербской армии всего лишь два корпуса. Австро-венгерские войска понесли тяжёлые потери на Балканском фронте в 1914 году, потеряв 7600 офицеров и 274 000 солдат. Генерал Людендорф в своих воспоминаниях позже отмечал:

В Сербии австро-венгерские войска были разбиты и уже не являлись полноценным боевым инструментом.

Поражение Австро-Венгрии в кампании 1914 года нанесло серьёзный удар по планам Австрии и Германии, которые не смогли установить прямую связь с Османской империей, вступившей в войну на их стороне. Генерал Потиорек был отправлен в отставку, командующим австрийскими войсками на Балканах стал эрцгерцог Ойген.

Сербская армия в течение кампании 1914 года сыграла важную роль для Антанты, стянув большое число австро-венгерских войск и не дав перебросить их против русской армии. Однако победа досталась Сербии тяжёлой ценой. Сербская армия за 1914 год потеряла 132 000 человек. Численность сербской армии не превышала 100 000 человек. Остро ощущалась нехватка продовольствия, медикаментов, обмундирования. В её рядах началась эпидемия тифа. Черногорская армия насчитывала 50 000 человек и в кампании 1914 года сыграла большую роль в борьбе с австрийскими войсками.

Вследствие перечисленных факторов война на Балканском фронте приобрела характер позиционной.

Кампания 1915 года

В начале 1915 года стабилизировалась линия позиционного фронта, и на Балканском фронте установилось временное затишье. К лету 1915 года сербам удаётся восстановить боеспособность своей армии во многом благодаря поддержке союзников — Франции, Британской империи и Российской империи. Во время прорыва русского фронта и Великого отступления русской армии из Польши и Галиции русское командование обращалось к сербской стороне с просьбой организовать наступление, чтобы оттянуть часть австро-венгерских корпусов из Галиции. Но командующий сербской армии Радомир Путник ответил, что сербская армия не располагает достаточными силами и средствами для наступления.

В то же время Центральные державы окончательно приняли решение разгромить Сербию и Черногорию в 1915 году для того, чтобы установить связь Османской империи с другими членами блока. Как показал опыт кампании 1914 года, одна Австро-Венгрия без поддержки Германской империи была не в состоянии решить эту задачу.

В середине лета 1915 года, когда на Балканском фронте царило позиционное затишье и войска не вели никаких операций, Австро-германский блок начал готовиться к военной операции против сербских войск. Для этого германские дипломаты планировали вовлечь в войну на своей стороне Болгарию. Берлин дал гарантии болгарскому правительству, что в случае вступления в войну на стороне Центральных держав Болгарии будут переданы территории Сербии, Румынии и Турции. Кроме того, летом 1915 года австро-германские войска вели успешное наступление на Восточном фронте, турки успешно оборонялись по ходу Дарданелльской операции, а франко-британские войска не могли прорвать германский фронт на западе.

Антанта также пыталась вовлечь Болгарию в войну на своей стороне. Союзники заверили болгарское правительство, что в случае выступления на стороне Антанты, Восточная Фракия и часть территорий Македонии войдут в состав Болгарского царства. Однако конкретных заверений по поводу территорий в Македонии, страны Антанты дать не могли. Сербия (в состав, которой входила Македония) не хотела идти на уступки Антанте и передавать после войны часть своих земель в состав Болгарии. А Германия и Австро-Венгрия однозначно завявили, что готовы после войны передать Болгарии всю Македонию, Фракию, а также территории Румынии (если румынское правительство выступит на стороне Антанты). Помимо этого, германская сторона настояла на том, чтобы Османская империя передала в состав Болгарии территорию вдоль правого берега реки Марицы.

Эти факторы сыграли решающую роль для болгарского правительства. Будучи уверенным, что победа будет за блоком Центральных держав, а Болгария получит все обещанные территории, царь Фердинанд I, настроенный прогермански, принял окончательное решение выступить на стороне Центральных держав.

В итоге 6 сентября 1915 года в Софии была заключена военная конвенция между Болгарией и Центральными державами, что означало вступление Болгарии в войну на стороне австро-германского блока. Согласно указанной конвенции Германия и Австро-Венгрия, каждая силами шести пехотных дивизий, в течение 30 дней и Болгария, минимум, четырьмя дивизиями в течение 35 дней должны были быть готовы к действиям на границе Сербии. Общее командование этими войсками должен был принять генерал Макензен. После этого ситуация на Балканах изменилась в пользу Центральных держав. К австрийским и германским войскам присоединилась болгарская армия, которая считалась одной из лучших на Балканах.

Страны Антанты слишком поздно осознали ту опасность, которая грозит их балканским союзникам. Лишь 1 октября 1915 года было принято решение о высадке англо-французского десанта в греческих Салониках и выдвижении его для прикрытия восточного фланга сербской армии. C 5 октября с разрешения греческого правительства в Салониках начал высадку англо-французский экспедиционный корпус численностью 150 000 человек. С 5 октября по 28 ноября 1915 года в Салониках были высажены три французские (57-я, 122-я и 156-я пехотные дивизии; всего 65 000 человек) и пять британских (10-я, 22-я, 26-я, 27-я и 28-я пехотные дивизии; всего 85 000 человек). Россия не могла помочь Сербии, так как Румыния отказалась пропускать через свою территорию русские войска.

Подготовка к боевым действиям

Операцию против Сербии австро-немецкое командование готовило тщательно и всесторонне. Была проведена большая работа по разведке, расширению сети дорог и др. Соблюдалась секретность: по плану Центральных держав наступление должно было стать для сербов большой неожиданностью. К началу наступления австро-германцам удалось достигнуть тройного превосходства в силах и средствах.

По замыслу австро-германского руководства удары с северо-востока и севера, а также болгарские удары с востока в направлении Крагуеваца и Ниша должны были окружить и уничтожить сербскую армию в центре страны. Всего Центральные державы сосредоточили 14 австро-германских и шесть болгарских дивизий под общим командованием генерал-фельдмаршала Макензена.

Австро-германское командование сосредоточило:

• 11-ю германскую армию (командующий генерал Гальвиц; 7 пехотных дивизий), которая была усилена тяжёлой артиллерией.
• 3-ю австрийскую армию (командующий генерал Кёвесс; 3 австро-венгерские и 4 германские пехотные дивизии).
• 19-й австро-венгерский корпус (противостоял черногорской армии).

Всего австро-немецкие войска насчитывали около 330 000 человек.

Сербское командование приняло следующий план ведения боевых действий: опираясь на мощные водные преграды Савы и Дуная, малыми силами оборонять северный участок фронта от австро-германских войск, а главными силами разбить болгарскую армию в стадии её мобилизации, занять Софию и принудить Болгарию к капитуляции. Затем предполагалось бросить все силы против австро-германских войск. Однако этот план Антанта сначала не поддержала, всё ещё надеясь, что Болгария выступит на стороне союзников.

Сербская армия имела в своём составе 12 дивизий, в её рядах находилось около 200 000 человек, 678 орудий.

• 1-я армия (командующий генерал Мишич; находилась в низовьях Дрины и Савы).
• 2-я армия (командующий генерал Степанович; прикрывала границу с Болгарией).
• 3-я армия (командующий генерал Юришич-Штурм; занимала позиции по южному берегу Дуная).

Черногорская армия имела численность около 50 000 человек и 135 орудий. Численность союзнического экспедиционного корпуса должна была составлять около 150 000 человек.

Сербская и черногорская армии по своей численности более чем в два раза уступали противнику, были хуже оснащены техникой и нуждались в боеприпасах, продовольствии и санитарной помощи. Единое командование армиями из-за династических распрей Черногории и Сербии отсутствовало.

Австро-германское наступление

Наступление австро-германских войск началось в полдень 6 октября 1915 года мощной артиллерийской подготовкой. Огнём тяжёлых орудий разрушались окопы, заграждения, опорные пункты сербов в районе переправ. Также бомбардировке подвергся Белград, в результате чего погибло около 5000 жителей города.

7 октября германские и австро-венгерские дивизии начали наступление. Части 3-й австрийской армии одновременно переправлялись через Дунай (8-й австрийский корпус) и через Саву (22-й германский резервный корпус). Австрийцы и немцы приступили к тралению минных заграждений, после чего началась переправа. Переправа проходила в тяжёлых условиях, сербы отчаянно сопротивлялись. В первый день форсирования австро-германцы потеряли до 66 % своего мостового имущества. Переправившиеся австро-германские части вели ожесточённые бои с сербскими войсками за плацдармы. После наступления темноты переправа была продолжена. Немецким войскам удалось захватить Цыганский остров на Саве, благодаря чему на сербский берег хлынули подкрепления для австро-германских войск. После того, как немцам удалось захватить исправный сербский мост между Цыганским островом и сербским берегом, 43-я резервная германская дивизия ворвалась в Белград. 9 октября подошли пароходы и австрийцы сумели перебросить на сербский берег две пехотные дивизии. Завязались ожесточённые уличные бои. Сербские войска оказывали яростное сопротивление, однако к 9 октября немцы взяли Белград. Сербские войска были вынуждены отходить в южном направлении. Помимо этого 19-й корпус 3-й австро-венгерской армии начал форсирование Дрины и нанёс удар по черногорским войскам, которые также были вынуждены отступать.

11-я германская армия переправлялась через Дунай в районе Рама (главные силы), у Семендрии (второстепенные силы), у Орсовы планировалась демонстративная переправа. Армия испытала огромные трудности, из-за дождей, плохой погоды и сопротивления сербских войск. 8 и 9 октября шёл проливной дождь, помимо этого сербская артиллерия вела яростный огонь. Затем начался ураган, который сильно осложнил переправу немецких войск. После того как 17 октября ураган стих, 10-му резервному корпусу удалось переправиться на сербский берег. Однако в горной местности между Белградом и Семендрией сербские войска оказывали яростное сопротивление переправившимся германским частям. Лишь к 21 октября немцам удалось сломить сопротивление сербских частей и навести два моста, после чего все подразделения 11-й армии завершили переправу. Австро-германские войска за первые дни боёв потеряли только убитыми 10 000 человек. 3-я и 11-я армии продвинулись лишь на 10—15 км.

Главные силы сербской армии, сосредоточенные на болгарской границе, произвели перегруппировку и были вынуждены вступать в боевые действия с наступающими с севера австро-германскими войсками. Черногорцы так же отчаянно сопротивлялись, замедляя наступление австрийских дивизий у Дрины. Однако австро-германские части для развития темпов наступления начали проводить необходимые перегруппировки и подтягивать тяжёлую артиллерию.

Вступление в войну Болгарии

К 8 октября ввиду сложившейся ситуации командующий сербской армии Радомир Путник был вынужден вводить в бой те силы, которые были выделены для охраны болгарской границы. В этих условиях 15 октября, после того как Болгария объявила войну Сербии, сербские войска были атакованы перешедшими в наступление болгарскими армиями.

Болгарское командование развернуло для действий против Сербии две армии:

• 1-я армия (командующий генерал Бояджиев; 4 пехотные дивизии)
• 2-я армия (командующий генерал Тодоров; 2 пехотные и 1 кавалерийская дивизии)

6-я пехотная дивизия находилась в районе Кулы, 5-я и 8-я пехотные дивизии развёртывались в районе Белоградчика, а 1-я пехотная дивизия занимала позиции северо-западнее Софии. Подразделения 1-й армии должны были наступать на Пирот и Ниш с целью разгрома 2-й сербской армии. 2-я болгарская армия (3-я, 7-я пехотные дивизии и 1-я кавалерийская дивизия) имела задачу наступать в долине реки Вардар и перерезать связь сербской армии с экспедиционным корпусом Антанты в Салониках.

Таким образом в задачу болгарских войск входил захват Ниша (1-я армия), железнодорожного пути Ниш—Салоники (2-я армия) с целью последующего окружения сербских войск. Однако самая слабая по составу 2-я болгарская армия должна была выполнять самую ответственную операцию. Несмотря на то, что подразделения 2-й армии были оторваны от частей 1-й и могли получить фланговый удар от англо-французского корпуса, командование Центральных держав не сочло нужным усиливать 2-ю армию.

Утром 15 октября болгарские войска вторглись на территорию Сербии. 1-я болгарская армия генерала Бояджиева встретила упорное сопротивление со стороны сербских войск. Подразделения 1-й армии долгое время штурмовали укреплённые позиции сербов у Пирота. 25 октября болгарские войска вынудили сербов отойти за Тимок. Однако 2-я болгарская армия генерала Тодорова без особого труда быстро продвинулась к реке Вардар в Македонии. Болгарские войска нанесли сербам поражение у Куманова и взяли Велес. Эти успешные действия болгарских войск прервали связь сербской армии и союзного экспедиционного корпуса в Салониках.

Опасаясь полного окружения, сербская армия с боями отходила в юго-западном направлении в Черногорию и Албанию, также отступала и черногорская армия. Австро-германские дивизии постоянно преследовали отступавших. Сербские войска иногда проводили контратаки и задерживали их продвижение.

Положение сербской армии было катастрофическим. 22 октября австро-германо-болгарские войска возобновили своё наступление. Под натиском превосходящих сил сербская армия была вынуждена отступать. 5 ноября болгары заняли Ниш. После занятия Ниша австро-немецкие и болгарские части соединились и повели совместное наступление. В то же время три англо-французские дивизии выдвинулись из Салоник в Македонию для помощи сербской армии, однако у реки Черны были атакованы 2-й болгарской армией и отступили. Попытки англо-французских войск восстановить сообщение с сербской армией были отбиты болгарскими войсками.

Дальнейшие боевые действия

Австро-германские части (которые были усилены германским альпийским корпусом) продолжали наступление с севера. Ввиду этого главный штаб сербской армии переместился из Крагуеваца в Крушевац. В последующих боях с австро-германскими войсками сербские подразделения понесли тяжелейшие потери и отступали в спешном порядке. Лишь частям 2-й болгарской армии сербы оказывали яростное сопротивление, поскольку наступление 2-й армии могло перерезать пути отхода сербов в Албанию. Для того, чтобы отрезать пути отхода основным силам сербской армии и окружить её, болгарское командование приняло решение усилить 2-ю армию пехотной дивизией из состава 1-й болгарской армии. Однако последующие атаки болгарских войск успехов не имели.

1 декабря в боях в районе Призрена сербская армия была разбита болгарскими войсками, понеся тяжёлые потери. Большое число сербов попало в плен. Также сербские отряды, вступавшие в боевые столкновения с подразделениями 3-й и 11-й армий австро-германских войск, несли тяжёлые потери. В итоге после этих боёв сербские силы были полностью вытеснены с территории Сербии. Болгарская армия, захватив Охрид, установила контроль над Вардарской Македонией. В конце ноября австро-венгерские части отбросили черногорскую армию на территорию Черногории и продолжили наступление с целью захвата столицы.

Сербская и черногорские армии продолжали отступление в направлении Албании и Черногории. Вместе с военными отступало и мирное население, опасаясь террора австро-германских войск. Отступление проходило в тяжёлых условиях горной местности. Отступающие стремились выйти к побережью Адриатического моря, где союзники обязались эвакуировать остатки сербской и черногорской армии и гражданское население.

В ходе дальнейших боёв сербская армия потеряла 55 000 солдат и офицеров, отступая по горным дорогам Албании Командование сербской армии было вынуждено уничтожить артиллерию и обозы. Помимо отступающей армии и мирного населения, сербское командование было вынуждено эвакуировать и пленных австро-венгерской армии (30 000 солдат и 700 офицеров). 26 ноября из Призрена эвакуировалось и сербское правительство. Выжившие в условиях тяжёлого перехода сербы (150 000 человек) в январе 1916 года были эвакуированы на остров Корфу. Территория Сербии и Черногории была оккупирована.

В ходе отступления сербской армии важнейшую роль сыграли черногорские войска. Для того, чтобы прикрыть отход сербских войск к Адриатическому морю, Санджакская дивизия черногорской армии 6—7 января 1916 года у города Мойковац одержала победу над превосходящими силами австро-венгерской армии, сдерживая наступление австрийцев и дав возможность частям сербской армии отступить. Но черногорская армия также находилась в тяжёлом положении, австрийцы продолжали наступление и черногорцы были вынуждены вскоре отступить. 14 января австрийцы взяли Цетине. Основная часть уцелевшей черногорской армии попала в окружение австрийских войск.

Операция против Сербии и Черногории длилась около двух месяцев, в результате вся территория этих стран была оккупирована войсками Центральных держав. Сербии пришлось обороняться против превосходящих сил противника. Позже премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж писал:

Сербия была покинута союзниками вопреки торжественному обещанию своевременной поддержки.

Центральные державы не осмелились нарушить границу нейтральной Греции и ограничились выдвижением к границе двух болгарских армий, усиленных немецкими дивизиями.

Эвакуация сербской армии

Вступив в пределы Албании сербское командование приняло решение дать отдых измотанным отступающим частям в городе Скутари. Однако в конце декабря эта идея не была реализована, поскольку сербской армии угрожали части 2-й болгарской армии, взявшие Монастир и двигавшиеся в Албанию, на Эльбасан. Помимо этого части 3-й австро-германской армии развивали энергичное наступление против ослабленной черногорской армии и также угрожали отступающим с севера. После того как сербская армия достигла берегов Адриатического моря, австрийской флот начал активные операции против портов Дураццо и Сен-Джовани-де-Медуа, в которые вступили отступающие сербы. Австро-венгерский флот и авиация, имевшие базу в Каттаро постоянно тревожили сербскую армию нападениями и обстрелами, помимо этого австрийские суда и подводные лодки нападали на транспорты с продовольствием, предназначенные для сербов.

Таким образом сербская армия могла быть прижата к моря и уничтожена австро-германо-болгарскими войсками. В этих условиях французское командование приняло решение перевезти сербскую армию в Италию, а затем в Тунис где сербские части должны были быть реорганизованы и в дальнейшем направлены на фронт. Однако такая перевозка требовала бы больших морских сил, поэтому командующий французской армией Жоффр настоял, чтобы сербская армия была эвакуирована на греческий остров Корфу. После принятия этого решения 12 января союзные войска начали оккупацию греческого острова Корфу. Сен-Джовани-де-Медуа находился в сфере действий австрийского флота, поэтому союзниками было принято решение о направлении сербских частей в Валону (занятую итальянцами), откуда и должна была начаться эвакуация. Часть сербских войск (50 000 человек) начали новый поход к Валоне (240 км). Остальные сербские подразделения эвакуировались из Дураццо.

Из-за долгих споров о месте эвакуации из 250 000 сербов отступивших в Албанию, к началу эвакуации в живых осталось 160 000 человек, 80 горных орудий и 15 000 животных. Эвакуация сербской армии на Корфу завершилась 26 февраля 1916 года. На острове также долго не могли наладить снабжение сербов, поэтому многие погибли от истощения уже на самом острове. С февраля 1916 года началась реорганизация разбитой сербской армии и к апрелю 1916 года она была готова к отправке на Салоникский фронт. Перевозка сербской армии морем в Салоники была завершена 30 мая 1916 года.

Итоги кампании 1915 года

В результате кампании 1915 года территории Сербии и Черногории были оккупированы Центральными державами. Победа Центральных держав на Балканах в 1915 году принесла им большие выгоды. После оккупации Сербии и Черногории установился фронт Центральных держав от Балтийского до Средиземного моря. Германия установила прямую связь с Османской империей, южный фланг Австро-Венгрии был защищён, а освободившиеся дивизии командование Центральных держав могло направить на Восточный и Итальянский фронты.

Австро-германо-болгарские войска практически полностью сумели выполнить план боевых действий на Балканах. Территорию Черногории оккупировали австрийские войска. Территорию Сербии заняли также австро-венгерские и болгарские войска. Черногорская армия была демобилизована, а сербская армия в результате мощного наступления противника, тяжёлых условий отступления и постоянных боёв понесла значительные потери. Помимо людских потерь сербские войска потеряли большое число орудий, боеприпасов и т. д.

Значительные успехи войск Четверного союза на Балканах принесли им крупные стратегические и дипломатические успехи. Помимо перечисленных выгод (установления прямого сообщения с Турцией и привлечения в войну на своей стороне Болгарии), австро-германский блок значительно ослабил позиции Антанты во всём регионе.

Однако окружить и уничтожить сербскую армию не удалось. Сербская армия весной 1916 года будет реорганизована и вольётся в состав союзных сил на Салоникском фронте. Умелое использование войск, контрудары в условиях горной местности, а также поставленная непосильная задача 2-й болгарской армии по окружению сербских войск помешали армиям Центральных держав окружить и полностью уничтожить сербские войска.

Кампания 1916 года

Образование Салоникского фронта

Ещё 14 октября малые силы экспедиционного корпуса Антанты (несколько батальонов) вступили на территорию Сербии. Союзное командование планировало мощным фланговым ударом поддержать сербские войска и восстановить с ними связь. Однако отход сербской армии в направлении Албании и не решительность командующего англо-французского корпуса генерала Саррайя не позволили реализовать этот замысел. 21 ноября подразделения 122-й французской пехотной дивизии после боя с болгарскими войсками оставили южный берег Черны, после чего войска всего корпуса начали движение с территории Сербии в Грецию.

В это время германское командование решило вопрос о том как следует действовать против войск Антанты в Греции. Болгарское командование считало, что если в Греции действует большое число войск противника, то и Грецию следует считать врагом Центральных держав. Однако в итоге германское командование, учитывая тот факт, что оно не имело возможности как-либо существенно поддержать сторонников Центральных держав в Греции приняло решение воздержаться от действий в отношении Греции, которые могли бы побудить греческое правительство вступить в войну на стороне Антанты. После завершения операции против Сербии, германское командование считало, что оставлять свои войска на Балканах быссмысленно и начала переброску значительной части своих войск на Западный фронт. Начальник генерального штаба Германии Эрих фон Фалькенхайн считал, что основную роль в противостоянии с англо-французскими войсками, высадвишимися в Салониках должна играть болгарская армия. Вследствие этого в середине ноября 1915 года с Болгарией было заключено соглашение о том, что болгары будут воевать и с силами экспедиционного корпуса Антанты.

5 декабря подразделения 2-й болгарской армии начали наступление в Македонии. Войска экспедиционного корпуса союзников под давлением болгарских войск начали отход в долину реки Вардар. 8 декабря болгарские войска потеснили части 10-й английской дивизии и захватили 10 орудий. Правый фланг союзных войск оказался обнажённым и из-за этого силы корпуса были вынуждены отойти на новый рубеж обороны. В ходе дальнейшего преследования четырьмя болгарскими дивизиями англо-французских войск, последние отошли на укреплённую позицию в районе Салоник на территории Греции. При отступлении союзниками были эвакуированы большая часть различных запасов для сербской армии из района Гевгелии. В ходе этих боёв союзные войска потеряли 6 000 человек убитыми, ранеными и пленными.

Подразделения 2-й болгарской армии не переходили сербско-греческую границу. Войска Центральных держав расположились на новых позициях следующим образом:

• 1-я болгарская армия — (две пехотные дивизии, одна кавалерийская бригада и германский оряд); заняла позиции от озера Охрид, в районе Монастыря вдоль сербско-греческой границы южнее Прилепа. Помимо этого для обеспечения правого фланга подразделения армии вступили на территорию Албании и заняли Эльбасан.
• 2-я болгарская армия — (три пехотные дивизии); заняла позиции у Струмицы, Петрича, Неврекопа.
• 11-я германская армия — (две германские и полторы болгарские пехотные дивизии); северо-западнее Гевгелии и севернее озера Дойран.

Союзное командование укрепляло свои позиции, правый фланг союзного фронта упирался в залив Орфано, а общая протяженность фронта составляла 120 км. Помимо этого союзниками было построено и отремонтировано 200 км грунтовых и железных дорог.

Положение на Балканах в начале 1916 года

Территория Сербии была оккупирована австро-венгерскими и болгарскими войсками. В австрийской зоне оккупации (северная и центральная Сербия) было создано генерал-губернаторство с центром в Белграде. Восточнее Моравы, на оккупированной болгарами территории создавалось генерал-губернаторство Поморавье с центром в Нише. Территория Вардарской Македонии была преобразована в Македонское генерал-губернаторство. Косово и Метохия были поделены между австрийцами и болгарами — восточные районы заняла болгарская армия, а западные районы оккупировала австро-венгерская.

В начале 1916 года Королевство Черногория было выведено из войны: король Никола I подписал указ о демобилизации черногорской армии и покинул страну, которая была оккупирована австро-венгерскими войсками. Но сербский и черногорский народы продолжали вести борьбу против оккупантов.

После разгрома Сербии образовался новый Салоникский фронт. Командование Антанты планировало, что боевые действия на Балканах должны сковывать здесь как можно больше германских войск и предотвратить их переброску на Западный фронт. Также германское командование, которое играло главную роль в военном управлении Центральных держав, не планировало никаких активных действий на новом Салоникском фронте вследствие недостатка сил, трудностей снабжения в условиях балканской местности и т. д. Предполагалось лишь сдерживать войска противника малыми силами германо-болгарских войск.

В мае 1916 года на Салоникский фронт прибыли дополнительные силы Антанты. Помимо этого, к союзным войскам на Балканах присоединялась полностью реорганизованная сербская армия в составе шести пехотных и одной кавалерийской дивизии под командованием принц-регента Александра (воевода Путник был отправлен в отставку). Всего сербские войска насчитывали 130 000 человек. Силы союзников на Балканах достигли 300 000 человек.

Боевые действия весной и летом 1916 года

Поскольку германское командование начало переброску своих войск во Францию, перед союзными войсками в Салониках стояла задача начать наступление с целью отвлечь войска противника на себя. Однако действия союзных войск не повлияли на общее положение на фронте, а германские части продолжали перебрасываться на Запад. Болгарские войска также были пассивны.

Более активные действия начались в августе. У озера Дойран англо-французские войска предприняли попытку прорвать болгарскую оборону, однако, понеся ощутимые потери, были вынуждены к 19 августа полностью прекратить активные действия на этом участке фронта.

В связи с вступлением Румынии в войну на стороне Антанты союзники планировали совместными действиями нейтрализовать Болгарию. Наступление было намечено на 20 августа. Однако болгарское командование опередило войска Антанты и начало наступление 17 августа. Болгарское командование приняло решение провести первое крупное наступление на Салоникском фронте.

На фракийском направлении болгарские войска взяли города Кавалу, Серес и Драму. После этого болгарские армии начали продвижение своих флангов в греческие Фракию и Македонию, с целью создать охватывающее положение войск Антанты. 23 августа подразделения 1-й болгарской армии захватили высоты в районе Моглены и оттеснили сербские войска (занимавшие здесь позиции) в район Флорины. Эти войска могли соединиться с греческими войсками в Фессалии и угрожать тылу армий Антанты находившихся в районе Вардара и Моглена. После этого Саррай перебросил 3 французские пехотные дивизии, которые при поддержке сербских частей остановили дальнейшее продвижение болгарских войск.

Болгарская армия начала активные действия как в вардарском, так и во фракийском направлении. Болгарские войска заняли ряд населённых пунктов в Греции, потеснив союзные войска. Части 1-й болгарской армии захватили Флорину, также болгарские части интернировали 6373 солдата, 464 офицера и 15 орудий греческой армии. Эти силы с разрешения греческого правительства были вывезены в Германию, где находились до окончания войны. Это имело важнейшее значение, поскольку эти войска не были использованы греческой армией после вступления Греции в войну на стороне Антанты. Болгарские войска продвинулись на 80—90 км: выйдя к побережью Эгейского моря, линия фронта сократилась в среднем на 100 км. Эти активные действия болгар сорвали союзное наступление.

Однако всё же 1 сентября союзники в составе пяти английских, четырёх французских, шести сербских, одной итальянской и одной русской пехотных дивизий начали наступление в направлении Флорины, Монастиры, с целью содействия румынскому фронту.

12 сентября сербско-французские части оттеснили подразделения 8-й болгарской пехотной дивизии и заняли Горничево. 23 сентября французы отбили у болгар Флорину, захватив несколько болгарских орудий. В высокогорных районах, на горе Каймакчалан, происходило сражение между 1-й бригадой 3-й болгарской пехотной дивизии и Дринской дивизией сербской армии. Упорные атаки сербов болгары отражали с помощью артиллерии, которая нанесла сербским войскам тяжёлые потери. После упорных боёв, в результате которых пик несколько раз переходил из рук в руки, к 30 сентября сербским войскам всё же удалось захватить гору. Однако сербская армия понесла тяжёлые потери, потеряв только убитыми 5000 солдат и офицеров.

К 3 октября союзники оттеснили болгар до рубежа, с которого они начали наступление 17 августа.

Боевые действия в конце 1916 года

После этих успехов союзные войска продолжили наступать с целью овладения Монастиром. В октябре — ноябре союзные войска (сербские, русские и французские) провели наступательную операцию и 18 ноября болгарские войска по приказу командующего группой войск Центральных держав на Балканах генерала Белова оставили Монастир. 19 ноября французские и русские войска вошли в Монастир. Таким образом союзные войска захватили важный транспортный узел в Македонии — Монастирь. Новая линия фронта прошла севернее города: пик Красная стена — высота 1248 — высота 1050 — Маково — Градешница. После потери Монастира, командование Центральных держав было вынуждено усилить данный участок фронта несколькими болгарскими и германскими дивизиями, а также турецким пехотным корпусом.

Овладев важным пунктом в Вардарской Македонии — Монастирем, союзные войска приостановили дальнейшее наступление. Болгарское командование перебросило в этот район дополнительные резервы (восемь пехотных полков) с других участков фронта. Также с румынского фронта в этот район прибыли германские пехотные батальоны, а в район реки Струмы прибыл турецкий пехотный корпус.

11 декабря из-за нехватки боеприпасов и отсутствия резервов войска Антанты окончательно прекратили наступление. К этому времени армия Саррая растянулась на широком фронте в 250 км от устья реки Струмы, по всему фронту. Медленное продвижение союзников не повлияло на положение на румынском фронте.

Всего в боевых действиях с августа 1916 года войска Антанты понесли чувствительные потери — 47 000 человек убитыми, ранеными и пленными. Болгарские и немецкие войска в ходе Монастирского наступления также понесли тяжёлые потери, потеряв около 61 000 человек убитыми, ранеными и пленными.

К концу 1916 года союзники имели на Салоникском фронте 18 пехотных дивизий (пять французских, пять английских, шесть сербских, одну русскую и одну итальянскую). Им противостояли 11 пехотных дивизий блока Центральных держав: восемь болгарских, две германских и одна турецкая.

Итоги кампании 1916 года

В итоге кампании 1916 года войска Антанты не добились главной цели на Салоникском фронте — вывода Болгарии из войны. Болгарские войска успешно оборонялись на всём протяжении фронта, помимо этого, проводя самостоятельные наступательные операции. Отсутствие резервов и необходимость обеспечения надёжного тыла для союзных войск были главными проблемами командования Антанты в 1916 году на Балканах.

Также важнейшей проблемой для войск Антанты была эпидемия малярии, которой заболели 80 000 солдат и офицеров союзных армий на Балканах. Болгарские войска, прочно занявшие оборону на горных участках, не давали союзным войскам выйти из так называемых малярийных долин в долине реки Вардар. Командование союзных войск не успевало эвакуировать всех заболевших. Даже несмотря на принятые профилактические меры эпидемия продолжалась.

Также в 1916 году Антанта предприняла ряд акций против Греции, опасаясь вступления этой страны в войну на стороне Центральных держав, хотя Греция сохраняла нейтралитет. Антанта объявила морскую блокаду Греции, потребовала демобилизовать армию и флот, в которых имелись сильные прогерманские настроения. В итоге все требования Антанты греческое правительство было вынуждено принять. После этого союзники взяли под свой контроль всю внутриполитическую ситуацию в Греции.

Кампания 1917 года

План ведения войны на Салоникском фронте на 1917 год страны Антанты утвердили 15 ноября 1916 года на конференции в Шантильи. Этот план предусматривал вывод Болгарии из войны. Планировалось провести крупномасштабное наступление против болгарских войск при содействии русско-румынских. Для этих целей союзные армии в Салониках усиливались и в феврале имели в своём составе уже 23 пехотные дивизии. Однако неудачи русско-румынских войск поставили крест на этих планах.

В ходе подготовки к наступлению на Салоникском фронте между французским и английским командованием возникла спорная ситуация. Британское командование считало неуместным наступление на македонском фронте, считая, что все усилия необходимо сосредоточить на главном наступлении во Франции. В свою очередь, французское командование считало целесообразным наступление на Балканах с целью сковывания войск противника во время главной операции на Западном фронте. Таким образом командующий генерал Саррай не мог полностью рассчитывать на британские войска. В свою очередь командующий английскими войсками Милн находился в двояком положении, получая директивы из Лондона и приказы командующего союзными войсками Саррая.

На 1917 год болгарское командование планировало мощное наступление на Салоникском фронте. Для этого Болгария обратилась к Германии с просьбой прислать 6 немецких пехотных дивизий. Однако германское командование отклонило план болгарских союзников и настаивало на сугубо оборонительных действиях на Балканах. Вследствие этого план болгаро-германского командования на 1917 год был сугубо оборонительным. Планировалось отказаться от каких-либо наступательных действий, улучшая свои позиции и тыловые пути сообщения.

Боевые действия в 1917 году

Наступление союзников, силы которых составляли 660 000 человек (240 000 англичан, 200 000 французов, 130 000 сербов, 50 000 итальянцев, 17 000 русских и 23 000 греков), было намечено на 25 апреля. Рано утром 25 апреля 86 тяжёлых и 74 полевых орудия английских войск выпустили в общей сложности 100 тысяч снарядов по болгарским позициям. В ходе неудачных атак британцев у озера Дойран на позиции 9-й болгарской пехотной дивизии, наступавшие английские войска понесли тяжёлые потери. 8 мая союзники повторили атаку у Дойрана, однако она также не принесла им никаких результатов. За отражение британского наступления командующий 9-й дивизии полковник Вазов был произведён в генерал-майоры.

В марте на горном массиве Баба французские дивизии атаковали позиции 6-й болгарской дивизии. В ходе артиллерийской подготовки было выпущено более 200 000 снарядов, однако болгарские солдаты и офицеры, укрывшись в бункерах не понесли потерь при обстреле. После этого завязались ожесточённые бои в горных условиях. Несмотря на яростное сопротивление болгарских подразделений, французам удалось захватить пик Красная стена.

Однако болгарское командование приняло решение отбить пик у противника. Благодаря большим усилиям болгарам удалось вручную втащить и установить шесть артиллерийских орудий на соседней высоте, откуда были хорошо видны и доступны для обстрела французские позиции. 18 мая начался артиллерийский обстрел французских позиций на пике. Артиллерия болгар начала обстрел французских позиций на пике, болгарская пехота была вооружена новыми немецкими огнемётами. После двухчасовой артподготовки болгарские войска начали штурм пика, с помощью гранат и огнемётов подавляя любое сопротивление. Было убито более 5000 французов, а 2 офицера и 259 солдат французской армии попали в болгарский плен. После этого на данном участке фронта наступило затишье, а войска Антанты не предпринимали попыток вернуть себе пик.

Неблагоприятная ситуация на разных участках фронта и плохая погода вынудили командование Антанты 23 мая прекратить операции на Салоникском фронте. За время боёв потери союзников составили до 20 000 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести (11 000 французов, 6 100 британцев и 900 сербов). Недостаток артиллерии в войсках Антанты был одной из главных причин неудач этих операций. 8 мая началось наступление французских частей, однако нехватка артиллерии и контратаки болгарских войск вынудили командование Антанты прекратить наступление. Наступление сербских войск в районе реки Черны также было прекращено.

Кроме этого, в некоторых французских подразделениях под влиянием солдатских мятежей во Франции вспыхнули солдатские волнения. Однако вскоре все выступления были подавлены командованием Антанты.

Вступление в войну Греции

Антанта предпринимала все шаги, чтобы Греция вступила в войну на её стороне. 2 сентября 1916 года страны Антанты предъявили Греции ультиматум в котором они требовали:

• передать контроль над греческой почтой и телеграфом союзникам
• очистка Греции от германских агентов
• выдача австрийских и германских судов, укрывшихся в греческих портах

Все условия ультиматума греческое правительство было вынуждено принять. Одновременно с этим командование Салоникского фронта произвело переворот в Салониках и создало там Временное правительство Греции во главе с Элефтериосом Венизелосом (ярым сторонником вступления в войну на стороне Антанты). Также в Афинах было сформировано ещё одно правительство, под контролем французов.

Наряду с этими мерами страны Антанты высадили десант и начали захват судов Центральных держав, находившихся в греческих портах. Таким образом с 1916 года в Греции существовали два правительства — законное в Афинах и правительство Венизелоса в Салониках. Страна фактически оказалась на грани гражданской войны. В конце года ситуация в Греции обострилась. 1 декабря сторонники Венизелоса, при помощи англо-французских войск подняли восстание в Афинах, с целью захвата власти. Однако правительственные войска сумели подавить мятеж, при этом англичане и французы потеряли до 250 человек убитыми. После этого Антанта предъявила греческому правительству ультиматум о передаче важнейших отраслей государственного управления в руки союзников. Король Греции был вынужден принять эти условия.

В 1917 году страны Антанты продолжили давление на Грецию с целью вовлечения её в войну. 11 июня страны Антанты от имени трёх «Великих держав» (Великобритании, Франции и России) вручили премьер-министру страны Александросу Займису требование об отречении греческого короля Константина I от престола. Одновременно с этим французские и итальянские войска заняли Фессалию, Коринфский перешеек, Янину и Эпир с целью пресечь всяческие выступления греческих правительственных войск и партизанских орядов. 12 июня 1917 года король Греции Константин I отрёкся от престола и был вынужден покинуть страну. Королём стал второй сын Константина — Александр. Новый король взял курс на окончательное вступление в войну на стороне Антанты. После того как странам Антанты удалось полностью взять под свой контроль ситуацию в Греции, они отменили морскую блокаду страны.

27 июня новый король назначил Венизелоса «законным» премьер-министром. 29 июня Греция отозвала послов из стран Четверного союза. 2 июля 1917 года Греция объявила войну всем странам Центрального блока. В сентябре в Грецию прибыли 80 французских офицеров для проведения мобилизации греческих вооружённых сил. Тем самым силы Антанты на Салоникском фронте были увеличены, а также обеспечен тыл союзных войск.

Итоги кампании 1917 года

В конце 1917 года командующий союзными войсками на Салоникском фронте генерал Саррай был заменён на генерала Адольфа Гийома. К концу кампании 1917 года союзники имели 23 дивизии (восемь французских, шесть сербских, четыре английские, три греческие, одна итальянская, одна русская) общей численностью более 600 000 человек.

В целом в 1917 году на Салоникском фронте царило затишье. Боевые действия на Балканах не повлияли на общий ход войны. Болгарское командование не могло самостоятельно проводить крупные наступательные операции, а германское командование было занято борьбой на Западном фронте и помощью австро-венгерской армии на Итальянском фронте. Командование Антанты было также занято проведением наступления на Западе и борьбой с революционным движением в войсках. Также в связи с выходом России из войны с Салоникского фронта были выведены все русские подразделения. Таким образом, с одной стороны, силы Антанты были ослаблены, однако, с другой стороны, командование Антанты обезопасило другие войска от революционной пропаганды, которую часто вели русские солдаты.

Важное значение имела борьба сербского народа против оккупационных войск Центральных держав. Нередко на территории Сербии вспыхивали восстания против оккупационных войск. Общая численность восставших в южных районах Сербии достигала 13 000 человек. Однако плохо вооружённые сербы не смогли долго противостоять регулярным войскам Центральных держав. Каратели жестоко расправились с повстанцами.

В 1917 году произошло важное событие в истории Балканского полуострова. В самом начале Первой мировой войны правительство Сербии провозгласило, что ведёт войну за освобождение южнославянских народов и объединение их в рамках Великой Сербии. В апреле 1915 года в Лондоне был сформирован Югославянский комитет из представителей национальных движений южных славян на территориях, входящих в состав Австро-Венгрии, для координации усилий по свержению австрийской власти. 20 июля 1917 года на Корфу между Югославянским комитетом и правительством Сербии была подписана декларация, предусматривающая объединение Сербии, Черногории и южнославянских земель в составе Австро-Венгрии в единое независимое государство во главе с королём из сербской династии Карагеоргиевичей и с равными правами трёх наций — сербов, хорватов и словенцев.

Кампания 1918 года

К началу 1918 года военно-политическая обстановка на Балканах сложилась в пользу Антанты. Однако на всём протяжении фронта продолжалось затишье, установившееся ещё со второй половины 1917 года.

В марте 1918 года командование Антанты приступило к изучению возможности перехода в наступление союзных войск. В свою очередь, в связи с подготовкой крупного наступления на Западном фронте Германия вывела все свои войска с Салоникского фронта и перебросила их во Францию. Болгарская армия была в состоянии лишь обороняться. Для того чтобы пресечь переброску германских войск на запад с других фронтов, французское командование приказало командующему союзными войсками на Салоникском фронте генералу Гийома (которого позже сменил французский генерал Луи д’Эспере) сделать всё возможное, чтобы сковать силы противника на Балканах и не допустить их переброску во Францию.

Сначала было принято решение, что греческие войска будут наступать во фракийском направлении, а сербские — в вардарском. Однако в июле французское командование изменило план на переход в общее наступление на всём Салоникском фронте. 3 августа 1918 года план был утверждён Высшим военным советом Антанты.

23 июля новый командующий получил директиву о задачах предстоящего наступления. Главной целью было уничтожение «обороноспособности» болгарской армии и освобождение части оккупированных территорий Сербии и Греции. Только 3 августа союзное командование вынесло окончательное решение о проведении наступления на Балканах.

Долгая подготовка дала возможность болгарскому командованию узнать о предстоящем наступлении. Болгарам был даже известен день начала операции. В связи с этим болгарское командование сосредоточило резервы в тылу 1-й болгарской армии и 11-й немецкой армии. Однако и эти меры германо-болгарского командования оказались недостаточными.

Перед решающим наступлением боеспособность греческой армии вызывала тревогу у командования Антанты. Опытные офицеры, настроенные прогермански были высланы из страны в 1917 году или уволены из армии. Во время локальных боёв на струмском направлении в начале 1918 года наспех обученные и плохо вооружённые греческие войска несли большие потери. Например половину всех потерь составили солдаты подорвавшиеся на своих же гранатах.

Подготовка к наступлению

Армии Антанты занимали фронт протяжённостью 350 км. Он протянулся от залива Орфано в Эгейском море по труднодоступной горной местности и достигал района Валоны на побережье Адриатического моря. Союзные войска состояли из 29 дивизий (восемь французских, четыре английские, шесть сербских, одна итальянская, десять греческих) — всего 667 000 человек и 2070 орудий.

Центральные державы в полосе Салоникского фронта имели 12 болгарских дивизий, сведённых в четыре армии (11-я «германская», 1-я, 2-я и 4-я болгарские) — всего до 400 000 человек и 1138 орудий.

На участке у Доброполье за время затишья болгарские войска укрепили свои позиции. Были созданы 2—3 линия окопов, проволочные заграждения. Однако болгарское командование считало этот район труднодоступным и полагало, что союзники нанесут удар на других участках фронта.

В конце мая греческие войска (при поддержке французских сил) провели локальную наступательную операцию у реки Скра, которая принесла ограниченные результаты. Участок предполагаемого прорыва был выбран новым командующим Эспере в горных районах у высоты Доброполье. Участок прорыва протяженностью составлял 15 км. Помимо этого планировался удар у Монастыря силами сербской армии. После этого планировался удар соседних английских и французских войск. На правом фланге франко-греческие войска наносили удар в районе массива Дзена. На левом фланге атаковали французские, греческие и итальянские войска. В районе Вардара наступала английская армия. В районе реки Струмы греческие войска должны были сковывать соединения 4-й болгарской армии.

Подготовку к наступлению союзные армии начали с первых дней августа. Сербские войска совершили необходимые перегруппировки. В районе Флорины сосредоточилась французская кавалерийская группа. Были созданы новые дороги, что обеспечило своевременный подвоз боеприпасов в войска.

В предстоящем наступлении главную роль играли сербские и греческие войска, которым оказывали поддержку британские и французские силы.

Общее наступление союзных войск

14 сентября 1918 года утром началась мощная артиллерийская подготовка, однако, несмотря на мощный огонь, уничтожить инженерные оборонительные сооружения болгар не удалось. После того как артиллерия выпустила большое количество снарядов по болгарским позициям, в наступление перешли союзные войска. Утром 15 сентября две французские и одна сербская дивизии атаковали позиции 2-й и 3-й болгарских дивизий на высотах Ветреник и Доброполье. К вечеру этого же дня после ожесточённых боёв, фронт болгарской армии был прорван на участке 15 км. Болгарские войска потеряли до 3000 пленными и 50 орудий. После этого для развития успеха в бой были введены пять сербских дивизий. Затем между болгарскими и сербскими войсками завязались ожесточённые бои за ряд высот, которые удалось захватить сербской армии.

Французско-греческие войска захватили позиции болгар у массива Дзена. После этих первоначальных успехов сербским войскам удалось отбросить болгар за реки Вардар и Струма. В результате этого путь в долину Вардара союзным войскам был открыт. Французские части, действовавшие против частей 11-й немецкой армии, также имели успех. Лишь в районе озера Дойран болгарские войска под командованием генерала Вазова стойко оборонялись. Однако к 18 сентября разрыв фронта болгарских войск достиг ширины 25 км и глубины 15 км. Это дало возможность союзному командованию организовать преследование отходящих болгарских войск авиацией и кавалерией. Союзные войска вышли в долину Вардара и Струмы. В наступлении активно участвовали авиация и кавалерия союзных войск.

Наступление союзных войск продолжалось. 19 сентября сербо-французские войска форсировали реку Черну, после чего сербским частям удалось отбросить 11-ю армию к Прилепу. К 20 сентября прорыв был расширен до 45 км по фронту и на 40 км в глубину. Понимая бедственное положение болгарской армии, германское командование приняло решение направить в Сербию свои войска, надеясь остановить союзное наступление в районе Ниша. 21 сентября сербо-франко-греческие войска достигли реки Вардар захватив город Криволак. Таким образом 11-я армия оказалась отрезана от других болгарских частей.. К 22 сентября фронт наступления достигает 150 км. 23 сентября союзное командование вводит в бой кавалерийскую группу, которая получила задачу овладеть Скопье и организовать рейд по тылам 11-й германской армии. К 24 сентября союзные войска прошли зону среднего течения Вардара и Черны, продолжая энергичное наступление с целью окончательного окружения 11-й армии.

26 сентября сербские соединения заняли Велес, английские войска перейдя государственную границу вторглись на территорию Болгарии и захватили Струмицу, угрожая наступлением на Софию. В это же время итальянская дивизия вошла в Крушево. Болгарские армии отступали на всём протяжении линии фронта. Болгарские подразделения оставляли тысячи раненых, артиллерию, обозы и другие запасы и имущество. Фронт болгарской армии был глубоко рассечён, 11-я армия оказалась в катастрофическом положении. У Велеса в течение 26 сентября шли ожесточённые бои между франко-сербскими и болгарскими войсками. Это могло дать время 11-й германской армии легко выйти из под удара и в полном порядке и отступить. Однако надеясь удержать занимаемые позиции и полагая, что остальные болгарские войска уже прекратили отступление, командование 11-й армии принимает решение удерживать позиции. Таким образом командование 11-й армии давало возможность союзным войскам завершить окружение.

29 сентября сербы взяли Иштип, в этот же день французские подразделения фактически завершили окружение 11-й армии. Сербы могли продолжать наступление в район Струмы, а также могли теснить отступающую 2-ю болгарскую армию. Части французских и итальянских войск были остановлены болгарами на реке Велике. Также фактически приостановила своё движение 3-я греческая пехотная дивизия. В этот же день было заключено перемирие между Болгарией и Антантой. Части 11-й армии продолжали сражаться и 30 сентября поскольку не знали о заключении перемирия. Однако после того как болгарским войскам сообщили о прекращении боевых действий, подразделения 11-й армии сложили оружие. Наступавшими войсками было захвачено около 500 орудий, 10 000 лошадей, огромное количество различных запасов.

Капитуляция Болгарии

В болгарской армии начались бунты, правительство страны попыталось силой усмирить восставшие подразделения, однако к 28 сентября уже 30 000 солдат болгарской армии отказывались сражаться. 217-я немецкая пехотная дивизия, переброшенная из России в Болгарию, артиллерийским и пулемётным огнём смогла остановить восставших болгарских солдат на подступах к Софии. Учитывая катастрофическое положение, правительство Болгарии спешило с заключением перемирия. 29 сентября 1918 года болгарская делегация (Иван Луков, Андрей Ляпчев и Симеон Радев) заключила перемирие с командующим войсками Антанты на Салоникском фронте генералом Луи д’Эспере.

По условиям перемирия болгарские войска были обязаны немедленно оставить все захваченные территории Сербии и Греции, вооружённые силы Болгарии подлежали демобилизации (за исключением незначительных пехотных и кавалерийских сил). Также войска Антанты могли свободно перемещаться по территории Болгарии. Боеприпасы, оружие и другие материальные средства складировались и держались под контролем войск Антанты. Все болгарские солдаты и офицеры, находившиеся западнее меридиана Скопье, объявлялись военнопленными (около 90 000 человек). В свою очередь все военнопленные войск Антанты, находившиеся в болгарском плену, подлежали освобождению. Также было подписано секретное приложение, по которому войска Антанты имели право на оккупацию ряда стратегических объектов в Болгарии, а также союзники получали право контроля над почтовой и телеграфной связью Болгарии.

Завершение боевых действий на Балканах

В результате выхода Болгарии из войны союзные войска заняли территорию Болгарии и угрожали германским частям в Румынии. Также союзные войска могли вторгнуться в пределы Австро-Венгрии.

Сербские войска, продолжая освобождение территории своей страны, 12 октября заняли Ниш. 1 ноября сербские подразделения триумфально вошли в Белград.

Помимо этого, союзные войска были направлены в Румынию (две французские и одна английская дивизии). Французские кавалерийские соединения форсировали Дунай и заняли позиции у Рушука и Свиштова. Поскольку Румыния была выведена из войны, она подписала Бухарестский мирный договор с Центральными державами и была оккупирована. Однако с вступлением на её территорию войск Антанты 10 ноября правительство, располагавшееся на тот момент в Яссах, объявило мобилизацию и снова вступило в Первую мировую войну, объявив войну Германии. Помимо этого, союзные войска также повели наступление и в направлении турецкой границы, создав угрозу Стамбулу. Однако уже 11 ноября 1918 года после капитуляции всех своих союзников по Центральному блоку Германия также заключила перемирие со странами Антанты. Первая мировая война завершилась.

Итоги Первой мировой войны на Балканах

Первая мировая война на Балканах имела важнейшее значение для всех стран региона.

Австро-Венгрия

В условиях наступления союзных войск на Балканах и начавшегося наступления итальянской армии на Итальянском фронте, правители Австро-Венгрии понимали всю бесперспективность продолжения войны. 2 октября Коронный совет Австро-Венгрии принял решение о принятии «четырнадцати пунктов» Вильсона, о реформе государственного устройства и о предоставлении южным славянам автономии. Однако страны Антанты в создавшихся благоприятных условиях, отказались от переговоров с австро-венгерской стороной и потребовали немедленного вывода австро-венгерских войск со всех оккупированных ими территорий.

В этих условиях началась революция и распад страны. Политические партии южных славян Австро-Венгрии, ранее выдвигавшие требования автономии в составе Габсбургской империи, стали заявлять о более радикальных идеях. На славянских территориях стали возникать народные комитеты и советы. 5 октября в Загребе было образовано Народное вече словенцев, хорватов и сербов. 16 октября император Австро-Венгрии Карл I издал указ о федерализации Цислейтании. Однако это уже не могло спасти страну от распада. 29 октября Народное вече в Загребе объявило о создании Государства словенцев, хорватов и сербов. В этих условиях 27 октября Австро-Венгрия обратилась к странам Антанты с предложением о заключении сепаратного мира. 29 октября австрийцы согласились на заключение мира на любых условиях. Эти события явились последним толчком, приведшим к развалу Четверного союза. 3 ноября 1918 года Австро-Венгрия капитулировала.

Албания

Несмотря на то что с началом Первой мировой войны Албания провозгласила нейтралитет, ещё в 1914 году на территорию страны вошли греческие войска. В начале 1915 года на территорию Албании вошли сербские и черногорские войска. После образования Салоникского фронта в Албании высадились итальянские войска. В восточные районы страны вступили болгарские части. Осенью 1916 года французские и итальянские войска вытеснили из южной Албании греческие оккупационные подразделения, которые поддерживали короля Константина и отчасти были настроены прогермански. После этого линия фронта между итальянскими дивизиями и австро-венгерскими войсками (которые вступили в Албанию после покорения Черногории) проходила по линии Влёра—Берат—Поградец. В апреле 1915 года страны Антанты и Италия подписали секретный договор, ликвидировавший независимость Албании. По этому договору после войны планировалось разделение Албании. Над центральной частью страны должен был быть установлен итальянский протекторат, северные районы должны были войти в состав Сербии и Черногории, а южные районы в состав Греции. После окончания войны албанский народ начал борьбу с иностранными оккупационными войсками. В 1920 году независимость страны была восстановлена, а в 1922 году итальянские и югославские войска были вынуждены оставить территорию Албании.

Болгария

Наступление союзников осенью 1918 года на Салоникском фронте имело весьма важные стратегические и политические последствия. Они привели к выходу из войны Болгарии и в значительной степени способствовали последующей капитуляции Турции. Болгарский царь бежал из страны. Заключив перемирие со странами Антанты, Болгария первой из стран Центрального блока вышла из войны.

После этого 27 ноября 1919 года между Антантой и Болгарией был подписан Нёйиский мирный договор. По его условиям Болгария теряла около 11 000 квадратных километров территории. К Югославии отошли четыре приграничных округа с городами Цариброд, Струмица и др. Южная Добруджа вернулась в состав Румынии. Западная Фракия передавалась Греции, в результате чего Болгария потеряла выход к Эгейскому морю. Численность болгарской армии не должна была превышать 20 000 человек. Флот был сокращён до десяти кораблей. Также Болгария была обязана выплачивать контрибуции. В течение 37 лет Болгария должна была выплатить союзникам 2,25 млрд золотых франков. Помимо этого, Болгария в виде возмещения ущерба должна была передать Греции и Югославии большое количество материальных, продовольственных и других средств.

После поражения в Первой мировой войне в Болгарии зародились идеи реваншизма, из-за которых страна впоследствии выступила на стороне стран Оси во Второй мировой войне.

Греция

Греция вступила в войну в 1917 году. Находясь в лагере победителей, страна получила значительные территориальные приращения. Территория Греции пострадала от боевых действий. Фактически военные действия на территории Греции, несмотря на объявленный нейтралитет, начались ещё в 1916 году, когда с разрешения греческого правительства болгарские войска заняли ряд территорий в Греции. Однако, опасаясь прогерманских настроений среди греческого руководства, Антанта провела ряд акций, направленных на то, чтобы Греция вступила в войну на её стороне. После чего Греция объявила войну Центральным державам.

Греческое правительство рассчитывало после войны значительно расширить территорию страны. Ещё 19 сентября 1918 года греческий посол в Великобритании заявил о том, что Греция рассчитывает после войны включить в свой состав Македонию, Северный Эпир, Додеканес и Восточную Фракию. Помимо этого греческое руководство претендовало и на ряд территорий Османской империи. Планировалось, что после поражения Турции в войне, территории Оттоманской империи в Малой Азии, где большинство населения составляют греки войдут в состав Греции.

Однако страны Антанты прохладно относились к таким инициативам. Франция, считая, что раздел Османской империи должен осуществляться на конференции Великих держав, противилась греческим инициативам. В свою очередь Италия, у которой были напряжённые отношения с Грецией из-за Додеканеса и Албании, поддерживала Францию и всячески выступала против передачи каких-либо территорий Албании в состав Греции. Премьер-министр Венизелос 8 октября 1918 года дал гарантии союзникам, что Греция готова продолжать войну и против Османской империи до победного конца. Таким образом греческие войска могли появиться в Стамбуле и в этой ситуации греческое руководство могло претендовать и на Константинополь. Однако 30 октября 1918 года Турция подписала перемирие со странами Антанты и вышла из войны. Греческие планы по захвату столицы Оттоманской империи рухнули. Греческие войска оккупировали Измир. После завершения боевых действий к Греции отошли Западная и Восточная Фракия.

После победы в войне с Турцией был заключён Севрский мирный договор. В Греции набирала популярность идея создания Великой Греции. Стремления греческого правительства к энозису первоначально принесло результаты. Однако вскоре это привело к началу греко-турецкой войны, в которой Греция потерпела поражение. После чего был пересмотрен Севрский мирный договор и заключён Лозаннский мирный договор. Восточная Фракия, Измир и ряд других территорий были возвращены в состав Турции. В итоге создать Великую Грецию, захватить Стамбул и зону проливов греческому руководству не удалось. После подписания мирного договора между Грецией и Турцией произошёл обмен населением.

Румыния

См. также: Восточный фронт Первой мировой войны

После вывода из войны России румынское правительство приняло решение также подписать мирный договор с Центральными державами. Условия договора были тяжёлыми для Румынии. 7 мая в Бухаресте был подписан мирный договор. Румыния лишалась в пользу победителей стратегически важных пограничных областей, богатых лесом и нефтью. Южная Добруджа передавалась Болгарии. Над Северной Добруджей, являвшейся предметом споров между Турцией и Болгарией, устанавливалось совместное управление государств Четверного союза. Также Румыния обязывалась пропускать через свою территорию все войска Центральных держав.

Однако после прорыва фронта болгарской армии, 10 ноября 1918 года Румыния объявила мобилизацию и вновь вступила в войну на стороне Антанты. Это принесло значительные выгоды Румынии, к которой после войны отошли Трансильвания, Буковина и Банат, а также была возвращена Южная Добруджа.

Сербия

Ещё в 1917 году на Корфу между представителями Сербии и Югославянского комитета была подписана декларация об объединении Сербии, Черногории и южнославянских земель Австро-Венгрии в независимое государство — Югославия, в котором провозглашалось равенство прав трёх наций — сербов, хорватов и словенцев. Главой нового королевства должен был стать король из сербской династии Карагеоргиевичей.

В октябре 1918 года сербские войска, прорвав фронт болгарской армии, полностью освободили территорию Сербии от оккупационных войск Центральных держав. Одновременно с этим в Загребе было провозглашено создание Государства сербов, хорватов и словенцев. 24 ноября 1918 года о вхождении в состав Сербии заявил народный сабор Срема, день спустя такое же решение принял национальный комитет сербов Баната, Бачки и Бараньи. Эти территории вместе в Воеводиной входят в состав Сербии. 26 ноября 1918 года было объявлено о вхождении Черногории в состав Сербского королевства.

1 декабря 1918 года в Белграде было объявлено об объединении Королевства Сербии и Государства словенцев, хорватов и сербов в единое Королевство сербов, хорватов и словенцев. Основой нового государства стало «югославянство». В рамках единого государства сербы, хорваты и словенцы должны были сформировать единый югославский народ. Однако эта концепция не признавала в качестве народностей представителей других национальностей — боснийцев, македонцев и черногорцев. Также неславянские народы — албанцы Косова, немцы и венгры Воеводины — оказались на положении нежелательных этнических меньшинств. В Македонии проводилась политика сербизации, язык македонцев официально рассматривался как диалект сербскохорватского языка и его использование в учреждениях образования и органах власти запрещено. Одновременно с этим поощрялось переселение сербских колонистов в Македонию и Косово.

При создании Королевства сербов, хорватов и словенцев значительно были ущемлены интересы хорватского народа. Политики главной хорватской политической партии — Хорватской крестьянской партии являлись сторонниками устройства Югославии как федеративной республики, в то время как сербское правительство определило унитарно-монархическое устройство страны. Хорватии пришлось лишиться своих многовековых институтов, на которых и основывалась её государственность, такие как сабор, жупанство и домобранство. В 1919 году хорватские политики учредили в Париже «Конгресс примирения», выступая за самоопределение хорватского народа, движение собрало подписи 157 000 хорватов. «Хорватский вопрос» стал наиболее острым в межнациональных отношениях в Югославии.

Таким образом, ведущую роль в новообразованном королевстве играла сербская правящая элита. В 1929 году КСХС было официально переименовано в Королевство Югославия.

Черногория

Черногория была выведена из войны в 1916 году, когда австро-венгерские войска полностью оккупировали территорию страны. В январе 1916 года после захвата австрийцами столицы королевства Цетине между австро-венгерской делегацией и представителями Черногории начались переговоры о капитуляции черногорской армии. Тяжёлое положение черногорских войск, которые были окружены австро-венгерскими войсками и прижаты к морю, вынудило черногорскую сторону принять все условия австрийцев. Однако под давлением Франции король Никола I, прервав переговоры, 19 января подписал указ о демобилизации черногорской армии и бежал в Италию. Остатки черногорской армии (около 3000 человек) были взяты в плен австро-венгерскими войсками.

По декларации Корфу Черногория должна была войти в состав Королевства Югославия. 26 ноября 1918 года, после того как территория страны была освобождена от австро-венгерских войск сербскими войсками, Черногория официально вошла в состав Сербии. Подгорицкая скупщина и сторонники союза с Сербией поддержали идею о объединении двух королевств и оказывали поддержку вошедшим на территорию Черногории сербским войскам. Однако сторонники сверженного короля страны Николы I ещё несколько лет продолжали вооружённое сопротивление, вплоть до 1929 года, добиваясь восстановления независимости Черногории.

Разрушения и ущерб

Наибольшие разрушения и ущерб от войны на Балканах понесла Сербия. Страна была разорена, предприятия разрушены, экономика находилась в упадке. Территориям Черногории, Греции, Болгарии и Албании, где проходили боевые действия Салоникской кампании, также был нанесён ущерб.

Первые тяжёлые последствия войны в Сербии проявились уже осенью 1914 года. Поскольку в армию было призвано практически всё трудоспособное мужское население страны, посевная была сорвана. После этого в стране начался дефицит продовольствия. Резко выросли цены на хлеб, особенно тяжёлая ситуация сложилась в городах. Ситуацию ухудшали многочисленные беженцы из районов, где велись боевые действия. Экономика Сербии была практически полностью разрушена. Больше половины промышленных предприятий не функционировало. Тяжёлое положение сложилось и в Черногории.

В Болгарии руководство страны надеялось на кратковременную кампанию по разгрому Сербии. Однако после того как был открыт Салоникский фронт, на экономику страну легло тяжкое бремя. Первоначально ситуация в Болгарии благодаря материальной помощи от Германии оставалась стабильной. До 1918 года Германия ежемесячно оказывала помощь Болгарии в размере 50 млн франков. Вместе с этим происходило проникновение немецких монополий в болгарскую экономику. Некоторые медные рудники и разработки каменного угля были переданы в руки германских мнополистов. Помимо этого вывоз различного сырья из Болгарии в Германию оплачивался терявшими стоимость бумажными германскими марками действительное число которых не мог установить даже Болгарский народный банк. Экономика болгарского государства не могла полностью выдержать затяжной войны. В 1918 году ситуация в стране обострилась, население, уставшее от долгой войны на истощение, стало требовать заключения мира. Два неурожая в 1917 и 1918 годах, карточная система вызвали повышенную активность левых политических сил: Земледельческого союза и коммунистов, которые вели активную антивоенную пропаганду. После войны Болгария была вынуждена выплачивать репарации и передать победителям значительное число различных материальных средств.

За годы оккупации Албании из страны было вывезено огромное количество сельскохозяйственной продукции, промышленного сырья. Австрийские, итальянские и французские оккупационные силы проводили геологические мероприятия, раскопки, бурение без разрешения албанских властей. Происходившие боевые действия на территории страны разрушили сотни деревень и некоторые города. Несмотря на то, что Албания не принимала участие в войне, страна сильно пострадала от оккупационных сил и боевых действий на своей территории.

Первая мировая война на Балканах нанесла большой ущерб всем странам региона. Например, общий ущерб от войны в Сербии составил около 6 миллиардов французских франков.

Беженцы и преступления против мирного населения

Самые тяжёлые потери Первая мировая война на Балканах принесла Сербии. Иностранная оккупация Сербии и Черногории стала тяжёлым бременем для народов этих стран.

Во время боевых действий на Балканах сотни тысяч мирных жителей были убиты, стали беженцами или потеряли крышу над головой. Первые преступления против мирного населения были зафиксированы с началом австрийского наступления в августе 1914 года на территорию Сербии. Австрийские войска занимались грабежами и насилием на сербской территории.

С началом австро-германского наступления осенью 1915 года, помня жестокость оккупантов в 1914 году, вместе с сербской армией отступало и мирное население. Сперва покинули свои дома жители Белграда, потом к ним присоединялись люди из других мест. Вскоре отряды сербской армии перемешались с беженцами, число которых доходило до 250 000 человек. Условия отступления были очень тяжёлыми. Люди умирали от голода, тифа, их бомбили и обстреливали самолёты. Также австро-германские войска вели преследование отступавших колонн.

Немецкий журналист, присутствовавший при этих событиях, писал:

Кровь эрцгерцога Франца Фердинанда, мученически погибшего, будет смыта потоками сербской крови. Мы присутствуем при торжественном акте исторического возмездия. В канавах, вдоль дорог и на пустырях — всюду мы видим трупы, распростёртые на земле в одеждах крестьян или солдат. Здесь же лежат скорченные фигуры женщин и детей. Были ли они убиты или сами погибли от голода и тифа? Наверное, они лежат здесь не первый день, так как их лица уже обезображены укусами диких хищников, а глаза давно выклеваны воронами.

150 000 отступивших союзники эвакуировали на остров Корфу, однако и здесь люди продолжали погибать, оставив свыше 10 000 детей сиротами.

В 1917 году австрийские, болгарские и немецкие войска, а также албанские вооружённые отряды жестоко подавили Топлицкое восстание в южной Сербии. Подавление сербского мятежа сопровождалось расправами над повстанцами, мирными жителями, священнослужителями. Так например в ходе оккупации Косова и Метохии за период 1915—1918 годов были убиты 22 священнослужителя Сербской православной церкви.

Особой жестокостью на сербской территории отличались, созданные ещё в 1908 году на территории Боснии и Герцеговины подразделения австро-венгерской военной полиции (нем. Schutzkorps). Во время Первой мировой войны «шуцкоры» выполняли роль иррегулярной милиции на оккупированных сербских территориях. «Шуцкоры» пополнялись в основном мусульманским населением Боснии и Герцеговины и за время Первой мировой войны совершили множество военных преступлений. Для сербского населения Боснии и Герцеговины, а также для сербских военнопленных австрийцами в конце 1915 года был создан концлагерь в Добое.

В оккупированных Сербии и Черногории постоянно велась борьба с оккупационными войсками, нередко вспыхивали восстания, а с наступлением союзников сербский народ принял активное участие в изгнании оккупантов с территории Сербии.

Оккупация Албании в 1914—1920 гг. сербскими, черногорскими, греческими, итальянскими, французскими и австро-венгерскими войсками и снабжение оккупированных войск легли тяжёлым бременем на население Албании. Установление позиционной линии фронта разорвало рыночные связи, начались трудности со снабжением городов. Однако ещё до установления позиционного фронта в Албании положение было критическим. Например в 1915 году в черногорской зоне оккупации уже были отмечены случаи голода среди местного населения.

Население городов значительно выросло за счёт притока беженцев, которые бежали из районов, где велись боевые действия между итальянцами и австро-венграми. В этих условиях начался огромный рост цен, страну заполонили иностранные валюты. Особенно жесткие условия для населения существовали в австрийской зоне оккупации. Помимо реквизиций скота и сельскохозяйственной продукции, австрийцы проводили мобилизацию населения в австро-венгерские подразделения. Всё это усиливало недовольство албанского народа и часто приводило к столкновениям местного населения и австрийских войск. За годы Первой мировой войны десятки тысяч албанцев были убиты, умерли от голода или эпидемий.

Дезертирство, солдатские восстания

С началом боевых действий австрийской армии на Балканах в её рядах были зафиксированы частые случаи дезертирства. За период кампании 1914 года 35 000 военнослужащих славянской национальности: сербов, хорватов, чехов, словенцев, словаков и представителей других народов бежали из рядов австро-венгерской армии. Значительное число этих солдат переходило на сторону сербской армии и позднее они участвовали в боях против войск Центральных держав. Однако подобная проблема существовала и в сербской армии. Население Македонии, которая вошла в состав Сербии в 1913 году, считало войну делом сербов. Македонцы уклонялись от призыва, а на фронте дезертировали или предпочитали сдаваться в плен. В связи с этим сербское командование старалось направлять македонцев на тыловые работы.

После образования Салоникского фронта, в 1916 году произошли массовые братания между болгарскими и русскими солдатами. Массовые солдатские волнения произошли в 1917 году в рядах французских экспедиционных войск. Под влиянием солдатских мятежей во Франции, французские военнослужащие на Балканах также потребовали заключения мира и прекращения войны. Однако командующий союзными войсками генерал Саррай жёстко отреагировал на требования солдат, подавив все выступления.

Были отмечены частые случаи дезертирства из греческой армии. Новобранцы, призванные из Афин, Ларисы, Ламии, Патр не испытывали патриотического чувства и не желали воевать. В январе 1918 года восстали отряды греческих войск из Ламии и Ларисы, однако после посещения их королём Александром ситуация нормализовалась.

Однако самое массовое солдатское восстание вспыхнуло на Балканах в конце войны. Болгарские солдаты, уставшие от продолжительной войны подняли восстание с требованием скорейшего заключения перемирия. К 28 сентября 1918 года число восставших солдат достигло 30 000 человек. Часть мятежников двинулись на Софию, что вызвало панику в столице страны. Однако на помощь болгарским союзникам прибыла 217-я немецкая дивизия, которой удалось остановить восставших. Однако это не помогло Болгарии. В этот же день боевые действия на Балканах завершились.

Потери

См. также: Потери в Первой мировой войне

Наибольшие потери в Первой мировой войне на Балканах понесла Сербия. Количество сербских жертв войны точно не установлено, разные источники называют различные цифры потерь Сербского королевства. По оценке советского демографа Бориса Урланиса сербская армия потеряла 165 000 человек убитыми, пропавшими без вести и умершими от ран. Общие же потери Сербии составили 340 000 человек погибшими. Существуют и другие данные о количестве сербских потерь в войне: по данным британского военного департамента (1922) 45 000 сербских военнослужащих были убиты в боях, а 82 535 солдат и офицеров пропали без вести. Американский исследователь Айрес называет цифру в 120 000 погибших сербских военнослужащих. По данным правительства Югославии, опубликованным в 1924 году в ходе войны погибли 365 164 сербских солдат и офицеров. Существуют данные и о более масштабных потерях Сербии. В ходе военных действий, голода и из-за болезней погибло и умерло около 735 000 сербов, то есть более 15 % от общей численности населения страны. После войны в стране осталось 164 000 инвалидов войны и множество детей-сирот.

По данным Урланиса военные потери Черногории составили 15 000 убитыми, ранеными и пленными. В ходе боевых действий на территории Черногории погибло около 10 000 мирных жителей. Общее число потерь Черногории (военных и гражданских) составило 35 000 человек. По оценке Майкла Клодфелтера черногорская армия потеряла 3000 человек убитыми в боях и 7 000 пропавшими без вести. Правительство Югославии в 1924 году заявило о том, что черногорская армия потеряла 13 325 человек убитыми, пропавшими без вести, умершими от ран из которых 2000 человек умерли в плену.

Британские экспедиционные войска потеряли около 5000 человек погибшими на Балканах. По данным итальянского военного наблюдателя Виллари, французские войска во время боевых действий на Балканах потеряли около 20 000 человек погибшими. Итальянская армия на Балканах потеряла более 18 000 военнослужащих убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести, из них 2 841 человек были убиты в бою. Греческая армия потеряла от 9 000 до 11 000 человек убитыми, пропавшими без вести и умершими от ран. По данным Урланиса общие потери армии Греции в войне составили около 26 000 человек погибшими и пропавшими без вести. Кроме этого около 5000 греческих гражданских лиц погибли во время боевых действий на территории страны..

Болгария потеряла 62 000 человек убитыми, пропавшими без вести и умершими от ран. Общие же потери болгарской армии составили 87 500 человек. По другим данным потери болгарской армии составили 101 224 солдат и офицеров. В ходе войны 48 917 убиты в бою, 13 198 умерли от полученных ран, 888 погибли в результате несчастных случаев, 24 497 умерли от болезней, в плену умерло 8 000 болгарских военнослужащих. В Болгарии во время войны, по сравнению с довоенными показателями увеличилась смертность среди гражданского населения из-за нехватки продовольствия, кроме этого около 5000 мирных жителей погибли во время боевых действий.

По данным издания «Österreich-Ungarns letzter Krieg», вышедшего в 1930 году в Вене, с августа 1914 года по февраль 1915 года австро-венгерская армия на Балканском фронте потеряла 28 276 человек убитыми в бою, 122 122 человека ранеными, 76 690 человек пленными и пропавшими без вести и 46 716 больными.

По данным российского журналиста Вадима Эрлихмана около 80 000 военнослужащих австро-венгерской армии хорватской, словенской и боснийской национальностей погибли в боях, пропали без вести и умерли от ран. Около 30 000 южных славян погибли в тюрьмах и концентрационных лагерях Австро-Венгрии. Всего же по его данным на всех территориях, которые в 1918 году образовали Королевство сербов, хорватов и словенцев (Словения, Хорватия и Славония, Босния и Герцеговина, Воеводина, Сербия и Македония, Черногория) погибло около 996 000 человек.

В культуре

Первые произведения, посвящённые Первой мировой войне на Балканах, стали появляться сразу после начала боевых действий. Так, ещё 27 июля 1914 года в люблянской газете «Словенец» было опубликовано стихотворение словенского националиста Марко Натлачена «Србе на врбе!» (рус. Серба — на вербу!), призывавшее к мести за убийство эрцгерцога Фердинанда.

С началом войны известная киностудия Джоки Богдановича в Белграде начинает снимать первые операции на Балканах, Богданович и русский фотограф Самсон Чернов снимают боевые действия в Среме и бои за Земун в сентябре 1914 года. Однако, после того как территория Сербии была оккупирована, киностудия полностью прекратила свою работу. Кадры дальнейших военных действий на Балканах были сняты иностранными операторами и в очень малых количествах.

В балканских странах снято много художественных и документальных фильмов, в основу сюжета которых положены события Первой мировой войны на Балканском полуострове. В Югославии (позже в Сербии) сняты картины о Церской битве (серб. филм «Марш на Дрину» (1964)), Колубарской битве (серб. филм «Колубарска битка» (1990)), отступлении сербской армии в Албанию (серб. филм «Где цвета лимун жут» (2006)) и другие. В 2009 году сербский режиссёр Срджан Драгоевич снял фильм «Святой Георгий убивает змия». Этот фильм стал одним из наиболее дорогих фильмов сербского кинематографа с бюджетом около 5 млн евро. Действие фильма происходит в сербской деревушке в период между Первой Балканской и Первой мировой войнами. В том же году режиссёр Срджан Каранович снимает драму «Бэса» (серб. филм «Беса»), события которой разворачиваются в Сербии времён Первой мировой войны.

После отступления сербской армии в 1915 году и оккупации страны войсками Центральных держав в Сербии стала очень популярна песня «Тамо далеко» (рус. Там далеко́). В песне сербский солдат поёт о своей разрушенной деревне, о церкви, в которой он венчался, и о горестном отступлении, во время которого он потерял многих своих товарищей. Впоследствии эта песня стала очень популярна в Сербии, особенно у сербских эмигрантов, которые покинули страну после Второй мировой войны.

В Болгарии Первая мировая война рассматривалась как освободительная война, поскольку считалось, что болгарская армия воюет за исторические болгарские территории, на которых проживает значительное число болгар. Большинство болгарских политических деятелей желало присоединения Македонии к Болгарии. После того как Вардарская Македония была оккупирована болгарскими войсками, в 1915 году болгарское правительство начало проводить болгаризацию среди местного населения. Для этих целей были привлечены литературные деятели Болгарии. Ещё с 1913 года известный болгарский поэт Иван Вазов начинает издавать сборники стихов «Песни о Македонии». Болгарские власти использовали эти стихи как средство в идеологической борьбе против сербов. Однако позже сам Вазов осудил свои произведения.

См. также

• Сербия в Первой мировой войне
• Болгария в Первой мировой войне
• Греция в Первой мировой войне
• Черногория в Первой мировой войне
• Тамо далеко
• Корфская декларация
• Создание Югославии
• Румынская кампания (1916—1917)
• Фракия
• Добруджа
• Первая мировая война на Средиземном море
• Великая Сербия
• Великая Болгария (политика)
• Великая идея (Греция)

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Балканский фронт Первой мировой войны
• [balkans1916.com/index.html Сайт Balaksn1916]
• [wwi.lib.byu.edu/index.php/The_Austro-Hungarian_Ultimatum_to_Serbia_%28English_translation%29 Июльский ультиматум] (англ.)
• [www.elcom.ru/~human/2008ns/70nss.htm Первая мировая война и Балканы]
• [www.bg-history.info/?p=statia&statiaid=926 Дойранская позиция] (болг.)
• [www.kroraina.com/knigi/zbf_ww1/index.html За Балканскими фронтами Первой мировой войны]
• [www.promacedonia.org/index.html Каталог книг о Македонии]

Литература

На русском языке:

• Зайончковский А. М. [militera.lib.ru/h/zayonchkovsky1/ Первая мировая война]. — СПб.: Полигон, 2000. — 878 с. — ISBN 5-89173-082-0.
• [militera.lib.ru/h/ww1/ История Первой мировой войны 1914—1918 гг.] / под редакцией И. И. Ростунова. — в 2-х томах. — М.: Наука, 1975. — 25 500 экз.
• Мировые войны XX века: В 4 кн./Ин-т всеобщей истории. — М.: Наука, 2002. — ISBN 5-02-008804-8 Кн. 1: Первая мировая война: Ист. очерк/Отв. ред. Г. Д. Шкундин. — 2002. — 686 стр.: ил. ISBN 5-02-008805-6 (в пер.)
• Шацилло В. К. [books.google.com/books?id=yRjf8BHsegsC&pg=PA418&dq=isbn:5224033128&ei=hTKiSpTiBY_-ygSyxNSMCA&hl=ru#v=onepage&q=&f=false Первая мировая война. 1914-1918. Факты. Документы]. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. — 480 с. — 5000 экз. — ISBN 5-224-03312-8.
• Писарев Ю.А. Образование Югославского государства. — М.: Наука, 1975. — 415 с. — 1900 экз.
• Писарев Ю.А. Сербия и Черногория в Первой мировой войне. — М.: Наука, 1968. — 375 с. — 1600 экз.
• Задохин А. Г., Низовский А. Ю. [militera.lib.ru/h/zadohin_nizovsky/index.html Пороховой погреб Европы]. — М.: Вече, 2000. — 416 с. — (Военные тайны XX века). — 10 000 экз. — ISBN 5-7838-0719-2.
• Корсун Н. Г. [militera.lib.ru/h/korsun_ng4/index.html Балканский фронт мировой войны 1914–1918 гг]. — М.: Воениздат НКО СССР, 1939. — 124 с.
• Бэзил Лиддел Гарт. 1914. Правда о Первой мировой. — М.: Эксмо, 2009. — 480 с. — (Перелом истории). — 4300 экз. — ISBN 978-5-699-36036-9.

Каширин В.Б. [www.inslav.ru/2009-08-05-14-47-56/2013-kashirin-2014 Дозорные на Балканах. Русская военная разведка в странах Балканского полуострова накануне и в годы Первой мировой войны]. — М.: ВИКМО-М, 2014. — 632 с. — ISBN 978-5-98454-036-0.

На английском языке:

• Nigel Thomas, Dušan Babac. [books.google.com/books?id=DicVpKMgBY8C&printsec=frontcover&dq=Armies+in+the+Balkans&lr=&num=100&as_brr=0&ei=g6hgS47yKZfsygS50OSpCQ&hl=ru&cd=1#v=onepage&q=&f=false Armies in the Balkans 1914-18]. — 1. — Oxford, UK: Osprey Publishing, 2001. — 48 p. — (Men-at-arms). — ISBN 1-84176-194-X.
• John Keegan. The First World War: an illustrated history. — London: Hutchinson, 1998. — 500 p. — ISBN 0-091-80178-8.
• D. J. Dutton. [www.jstor.org/pss/567160 The Balkan Campaign and French War Aims in the Great War]. — Oxford University Press, 1979.
• А. В. Неклюдов. [www.archive.org/details/diplomaticremini00nekluoft Diplomatic Reminiscences Before and During the World War, 1911—1917]. — London, 1920.

На болгарском языке:

• Георги Марков. Голямата война и българският ключ за европейския погреб 1914—1916. — София: Марин Дринов, 1995. — 290 с. — ISBN 9-544-30405-3.
• Игнат Криворов. [www.vi-books.com/lib/militart/cont.htm Военното изкуство на българската армия 1885-1945]. — София: Военно издателство, 2003. — 125 с.
• Васил Радославов. България и световната криза. — София: БАН, 1993. — 217 с.
• Атанас Пейчев. 1300 години на стража. — 2. — София: Военно издателство, 1981. — 277 с.
• Никола Недев. България в световната война (1915—1918). — София: Анико, 2001. — 168 с. — ISBN 9-549-07003-4.
• Коллектив авторов. Българското военно изкуство през капитализма / под ред. Щерю Атанасова. — София: Военно издателство, 1959. — 387 с.
• Радослав Симеонов, Величка Михайлова, Донка Василева. Добричката епопея 1916. Историко-библиографски справочник. — Добрич: Аве факта, 2006. — 245 с. — ISBN 9-543-12020-X.
• Божидар Димитров. Войните за национално обединение 1912—1913, 1915—1918. — София: Св. Климент Охридски, 2001. — 132 с. — ISBN 9-540-71624-1.
• Влахов Т. Отношения между България и централните сили по време на войните 1912—1918 г. — София, 1957.

На немецком языке:

• Österreich-Ungarns letzter Krieg. — Wien: Verlag der Militärwissenschaftlichen Mitteilungen, 1930. — Vol. 1.
• Richard von Mach. Aus bewegter Balkanzeit. 1879-1918. — Berlin, 1918.

На сербском языке:

• Историја српског народа. — Београд: Српска књижевна задруга, 1983.
• Группа авторов. Први светски рат, Србија и Црна Гора. — Цетиње: Обод, 1976.
• Крсто Којовић. Црна књига. Патње Срба Босне и Херцеговине за време светског рата 1914-1918 године / Војислав Беговић. — Београд: Чигоја штампа, 1996.

Отрывок, характеризующий Балканский театр военных действий Первой мировой войны

Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.


Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.
– Voila un veritable ami! – сказала просиявшая Элен, еще раз дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. – Mais c'est que j'aime l'un et l'autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur a tous deux, [Вот истинный друг! Но ведь я люблю того и другого и не хотела бы огорчать никого. Для счастия обоих я готова бы пожертвовать жизнию.] – сказала она.
Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может.
«Une maitresse femme! Voila ce qui s'appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois», [«Молодец женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».] – подумал Билибин.
– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.