Балк, Фёдор Николаевич
Поделись знанием:
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
 |
В этой статье или разделе имеется избыток цитат либо слишком длинные цитаты. Излишние и чрезмерно большие цитаты следует обобщить и переписать своими словами.
Возможно, эти цитаты будут более уместны в Викицитатнике или в Викитеке. |
| Фёдор Николаевич Балк нем. Friedrich von Balken | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 17 июня 1734 — 10 ноября 1738 | |||
| Предшественник: | князь Иван Федорович Барятинский | ||
| Преемник: | князь Борис Григорьевич Юсупов | ||
| |||
| 07 мая 1727 — 17 июня 1734 | |||
| Предшественник: | Пётр Лукич Воейков | ||
| Преемник: | Карл фон Гохмут | ||
| Рождение: | 1670 | ||
| Смерть: | 10 (21) ноября 1738 Москва | ||
| Род: | Балк-Полевы | ||
| Отец: | Николай фон Балкен | ||
| Супруга: | Матрёна Ивановна, старшая сестра Виллима Монса | ||
| Дети: | Павел, Пётр, Наталья (в замужестве Лопухина) | ||
| Военная служба | |||
| Принадлежность: |  Российская империя
| ||
| Род войск: | инфантерия | ||
| Звание: | генерал-поручик | ||
| Награды: |
| ||
Фёдор Никола́евич Балк (1670 — 10 (21) ноября 1738) — русский военный и государственный деятель. Участник Северной войны, генерал-поручик, кавалер ордена Александра Невского[1]. В 1704—1708 годах комендант Дерпта[2]. В 1734—38 годах — губернатор Москвы[3][4].
Содержание
Биография Ф. Н. Балка в энциклопедиях
Фёдор Николаевич Балк представляет второе поколение дворянского рода Балков-По́левых. Его отец, лифляндский дворянин Николай Николаевич фон Балкен (нем. von Balken), перешёл со шведской на русскую службу в 1653[1] (или 1654[5]) году.
Место рождения Ф. Н. Балка неизвестно. К моменту рождения сына Н. Н. фон Балкен был уже произведён в полковники (1664 год), и ещё на протяжении многих лет участвовал в различных походах русской армии — в частности, «против Стеньки Разина и крымских татар» (1687-1689 годы)[1].
Перечисляя заслуги самого Ф. Н. Балка, энциклопедия Брокгауза и Ефрона ограничивается упоминанием, что генерал-поручик был кавалером ордена Александра Невского и «имел портрет Петра I с бриллиантами»[6]. Другое из крупнейших дореволюционных изданий, Русский биографический словарь Половцова, также не говорит ни о боевых заслугах, ни о четырёхлетнем пребывании Ф. Н. Балка на посту губернатора Москвы, констатируя лишь, что умерший в 1739 году Балк «известен по своей жене, Матрёне Монс»[1].
Младшим братом урождённой Модесты Иоанновны Монс был Виллим Монс — адъютант Петра I из числа друзей юности по Немецкой слободе Москвы. Фёдор Николаевич Балк женился на ней в 1699 году[7], и с тех пор жену Балка стали звать не только на русский манер Матрёной Ивановной, но и попросту Балчихой.
За 11 недель до смерти, 7 ноября 1724 года, Пётр I получил «сильненькое письмо»[1] от анонима, доносившего о злоупотреблениях Виллима Монса и его сестры. Реакция была молниеносной: Виллиму немедля отрубили голову, а жену Ф. Н. Балка («Балчиху») — несмотря на заступничество супруги царя Екатерины Алексеевны, чьей статс-дамой она была — подвергли публичному наказанию кнутом на Сенатской площади[7][8], после чего сослали по этапу в Тобольск[9].
История эта продолжала тревожить внимание общественности в России и в конце XIX века[10], и в начале XX века. В изданной в 1913 году в Петербурге книге «История телесных наказаний в России», где известный драматург Н. Н. Евреинов осуждает этот и другие примеры садизма и бесчеловечной жестокости, процветавшей при личном примере царя, характерен подзаголовок: «Реферат выпускного сочинения»[8].
На этом этическом фоне, а также при нераскрытии автором биографии Балка как воина, трудно однозначно отрицать иронический подтекст определения «любимый командир», вошедшего в словарь Половцова:Северная война (1700—1721) пришлась на самый расцвет жизненных сил сына Ф. Н. Балка. Энциклопедии не дают информации, позволяюшей указать на боевом пути Ф. Н. Балка сражение или иной случай проявления воинской доблести, которая могла бы вызвать любовь царя-воина к Балку, как полковому командиру, без кавычек.Пётр часто бывал в семье Монсов и он же, вероятно, устроил брак Матрёны Ивановны с любимым своим полковым командиром Фёдором Николаевичем Балком в 1699 году[1][7].— В. Р–в. Балк, Матрёна Ивановна. — Русский биографический словарь. Т. 2, С. 448.
Тем не менее, фраза «Балк входил в число любимых полковых командиров Петра I» фигурирует в некоторых современных источниках[3][4] как позитивное утверждение, а в качестве основного источника биографических данных по Ф. Н. Балку фигурирует словарь Половцова, где детали послужного списка генерала растворены в обширной статье, посвящённой его опозоренной супруге (автор В. Р-в). Извлечение их оттуда нередко приводит к ошибочным выводам.
В 1703 году на очередной «ассамблее», устроенной Петром I в Шлиссельбурге, утонул саксонский посланник Кенигсен. На его трупе был найден медальон, компрометирующий Анну Монс. Эти события В. Р-в описывает так:Современный историк М. И. Осекина при написании биографии Ф. Н. Балка трактует эту информацию в энциклопедии «Москва» следующим образом:Покровительствуя связи Петра со своей сестрой, Матрёна Ивановна не отказывала в помощи последней и в её отношениях к некоему Кенигсену, за что и поплатилась трёхлетним заключением. Освобождённая в 1706 году, она должна была ехать в Эльбинг к мужу, назначенному комендантом этого города, и прожила там до 1714 года[1][7].— В. Р–в. Балк, Матрёна Ивановна. — Русский биографический словарь. Т. 2, С. 448.
Вместе с тем известно, что Эльбинг, как и Ригу с Ревелем, русская армия заняла лишь в 1710 году. При этом самый далёкий от России Эльбинг пришлось уступить шведам уже в 1712 году.В 1706—14 служил комендантом г. Эльбинга[4]— Осекина М. И. Балк Фёдор Николаевич. — Энциклопедия «Москва»
Дату назначения Ф. Н. Балка назначение в Ригу на должность вице-губернатора Риги М. И. Осекина в энциклопедии «Москва» указывает ориентировочно: «в начале 1730-х годов»[4]. Точные даты этот источник указывает только по следующему за Ригой месту службы Ф. Н. Балка: 17 июня 1734 года он назначен московским губернатором, и уже к сентябрю того же года прибывает в первопрестольную столицу[4].
Как губернатор Балк уделял внимание ремонту мостов и поддержанию дорог из Москвы в Петербург для передвижения армии. Ещё в 1731 году начали составлять план Москвы; по прибытии нового губернатора руководство этим Балк передал архитектору И. Ф. Мичурину. Много пришлось Балку заниматься и ликвидацией пожаров и их последствий. После пожара 1736 года, который охватил территорию от Арбата до Плющихи и Новинского монастыря, улицы и переулки в этом районе были выпрямлены и расширены; новую застройку обязали вести по «образцовым» проектам. Однако и Москва, и сам Балк понесли большие убытки уже на следующий год: в 1737 году пожар охватил Кремль, Китай-город, Белый город и Земляной город[4].
Должность губернатора Москвы Ф. Н. Балк исполнял до последнего дня своей жизни. Скончался он 10 (21) ноября 1738 года[4] («Русский биографический словарь» датировал это событие 1739 годом[1]).
Уточнения по историческим документам
1700—1711. Воронежский полк
1701—1703. Новгород, Псков, Ливония
Уже с первых страниц военно-походного журнала генерал-фельдмаршала Шереметьева всплывает факт, не упоминаемый биографами Балков-Полевых в энциклопедии Брокгауза и словаре Половцова. В русской армии служили не один, а двое сыновей Николая фон Балкена, умершего в 1695 году, и Фёдор Николаевич был младшим из них. Старшего его брата звали, как и отца, Николай, указывая в росписях его полки первыми:
Приведённые росписи характеризуют состояние на период, начиная с середины 1701 года, когда Шереметьев, исполняя поручение Петра открыть новый этап военных действий в Лифляндии, принял командование войсками, располагавшимися в Пскове и Новгороде после поражения под Нарвой. «Фёдор Балк из Новагорода во Псков пришел декабря в 18-м числе», и его Шереметьев оставляет при себе во Пскове, а «Николаю же велено для бережения итти в Печерской монастырь февраля в 14-м числе…»[11].Николаева полку Балка 1080 ч., Фёдорова полку Балка 856 ч. …А при приезде во Псков генерала-фелтьмаршала во Пскове были полки…; солдацкие: …господина Англера, у котораго был полковник Бачманов, 939 ч., Николая Балка 1096 ч., Фёдора Балка 979 ч.…— Военно-походный журнал Шереметьева[11]
В числе полковников, чьи солдаты принесли Шереметьеву победу при Эрестфере (декабрь 1701 года), ни один из Балков не назван. В росписи полков на кампанию 1702 года писарь не делает различия между братьями:
- у господина полковника Балка — офицеров 32 ч., урядников и рядовых 935 ч., итого 967 человек;…
- у господина полковника Балка — офицеров 29 ч., урядников и рядовых 806 ч., итого 835 человек…
и лишь по аналогии с другими записями, где численность полка старшего, Николая Балка, всегда больше, и он упоминается перед младшим, можно строить догадки, кто есть кто. Зато в июльской росписи, перед сражением при Гуммельсгофе, оба Балка со своими полками налицо:
Победив при Гуммельсгофе, 14 августа Шереметев встал под Мариенбургом. Город обложили с трёх сторон:И июля во 12-м числе господин генерал-фелтьмаршал и кавалер, по совокуплении с пехотными полками, пошёл в надлежащий свой путь… и шли впреди его… драгунские полки:…, калмыки, двор генерала-фелтьмаршала, за ними: отъютанты, выборныя роты и гусары, драгунские полки:… солдацкиe: …Николай Балк, …Фёдор Балк,… роты Московския, 2 роты рейтарских, рота казаков.— Военно-походный журнал Шереметьева[11]
В сводках о потерях после операций под Мариенбургом и вокруг него значатся полки обоих Балков — но вновь без указания различающих их имён[12]. В записях за 1703 год писец избирает новый способ различать братьев: приказ Шереметьева от 14 апреля «послать изо Пскова в Свейскую землю к городу Ямам, для взятья и осады той крепости» дан к исполнению «…Фон-Делдину, 2-м Балком, Англеру…» и т.д[12]. Позже диспозиция уточнилась, и к 4 июня1-я брегада, господин Фон Вердин, при нём господин фелтьмаршал, с другую сторону города господин Англер с брегадою, с третьего сторону господин Балк.— Военно-походный журнал Шереметьева[11]
К сожалению, исследовавший, в том числе, и эти материалы писатель и историк А.Шкваров не уточняет, о каком из Балков идёт речь в конкретных случаях:как он, генерал-фелтьмаршал, в Ямбурх пришол, и при том городе обреталось… у господина Балка 822 ч., у господина другого Балка 674 ч.…— Военно-походный журнал Шереметьева[12]
Пётр приказал полковнику Балку взять два пехотных полка — Лефортовский и фон Швейдена, драгунский князя Волконского и занять Бауск[13]
1704. Дерпт
26 апреля 1704 года Меншиков приступает к отправке войск на другой берег Чудского озера по воде:В прошлом же 704-м году, по имянному великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца, указу, велено генералу-фелтьмаршалу Борису Петровичю Шереметеву с ратными конными и пехотными полками итти, в Ливонию к городу Дерпту, с помощию Божиею, отокировав, доставать.— Военно-походный журнал Шереметьева[14]
Этот фрагмент подтверждает, что первым в росписях всегда указывается Балк-старший, он же 1-й, он же Николай. При выступлении в начале июня 1704 года из Пскова на Дерпт, значатся:отправил плавною генерала-маеора Фон Вердина апреля в 26-м числе, а с ним ратных людей: солдацкие полки, господина Балка — офицеров 17 ч., урядников и солдат 725 ч.; господина Балка меншого — офицеров 28 ч., урядников и солдат 795 ч.;— Военно-походный журнал Шереметьева[12]
- …у Николая Балка: офицеров 31 ч., урядников и солдат 795 ч., во Пскове оставлено у полкового всякого мундира и у казны 38 ч., итого 833…
- …у Фёдора Балка: офицеров 31 ч., урядников и солдат 801 ч., во Пскове оставлено и у полкового всякого мундира и у казны 92 ч., итого 863 человека…[14].
уже на следующий день, 19 июня, русские полки начали непрерывный, ежедневный обстрел Дерпта, который продолжался до 4 июля. Полк Николая Балка при этом был оставлен в тылу, при обозе:…июня в 18 день, с третьего сторону поставлены по Рижской дороге, подле реки Омовжи, пехотные же полки: Николай Балк, Фёдор Балк, Рыддер, Вестов с стрелецким полком…— Военно-походный журнал Шереметьева[14]
Пришедший «под Дерпт, плавною, на шкутах, июля 2-го числа ввечеру, …июля в 5-м числе» Пётр I приказалИюля в 4-м числе с той батареи все пушки, и мартиры и гаубицы перевезены в обоз к Николаю Балку… От обозу Николая Балка начали делать промысл к городу…— Военно-походный журнал Шереметьева[14]
Речь идёт о подготовительных работах к штурму: гатя болото фашинами, русские солдаты должны были подобраться к равелину, защищавшему Русские ворота. На подготовку к выполнении этой опасной задачи Пётр «бросил» полковника Балка — но Николая. Теперь он не в обозе, а на передовой, в шанцах:пушки и мартиры из обозу Николая Балка перевесть в опроши к генералу-маеору Фон Вердину, и брешь делать в город… Того же июля с 5-го числа Николай Балк начал вести, линею к полисадом болотными местами, и вели тое линею июля по 12 число.— Военно-походный журнал Шереметьева[14]
На следующий день начался штурм. Пётр приказал:И июля в 11-м числе взято в шанцы к Николаю Балку 6 пушек чюгунных…— Военно-походный журнал Шереметьева[14]
«Батарея Балка» играет в этой боевой операции едва ли не главную роль. Но, в отличие от батареи Раевского век спустя, она не пала:взять генералу-фелтьмаршалу изо всех полков по 200 человек солдат с офицеры, и зделать всякому солдату по фошине, как бы точно всякому перед собою несть, и от батареи Николая Балка итти линеею и засесть в контр-шкарфе или окопаться подле полисадов; а для управления того дела указал быть на батареи у Балка генералу-фелтьмаршалу и кавалеру самому, и послать прежде офицеров и солдат с урядники три роты— Военно-походный журнал Шереметьева[14]
И ввечеру генерал-фелтьмаршал и кавалер, пришед в опроши к Николаю Балку, послал напред для промыслу под контр-шкарфом Иванова полку Фан Делдина подполковника Василья Рыскарева, а с ним… А во 2-м часу ночи … пошли к тем же в помощь … да из шанец Николая Балка Иван Фон Делдин с полком. И в тое ночь был бой у полисадов с Шведами из мелкого ружья и гранатами и с города из пушек и из мартиров непрестанно до другого часу дня.— Военно-походный журнал Шереметьева[14]
После этого «оные неприятели, видя над христианы явное милосердие Божие и мудрое и храброе наступление, а своих сил изнеможение, начали в барабан бить для окорду, дабы им живот дать и штурму престати, и за превеликою стрелбою на мног час того слышати не могли».
Дерпт был взят. Однако Фёдор Балк в записях штурма не упоминается. Его имя появляется в ведомости потерь, но теперь уже от записи о полке Николая его отделяют несколько других полковников:
- Николая Балка — ранено: капитанов 2 ч., урядников и солдат 69 ч., побито рядовых солдат 21 ч.…
- Фёдорова полку Балка — ранено: капитан 1 ч., порутчиков 2 ч., урядников и солдат 98 ч., побито урядников же и солдат 32 ч.;
Потери полка Фёдора Балка выше, но незначительно. Полковники Мевс и Рыддер потеряли по 153 урядника и солдата, Ивана Англер — 169, Шкотов — 177, а Иван фон Делдин даже 219 человек. Но немало полков понесли и меньшие потери: в штурме участвовали не все.
Однако из всех полков, прибывших под Дерпт, Пётр принимает решение оставить в только что взятом городе именно полк Фёдора Балка, назначив его самого комендантом:
оставлено в гварнизоне (в) Дерпте: камендант полковник Фёдор Балк, у него в полку: подполковник 1 ч., маеор 1 ч.; в 10 ротах: капитанов 10 ч., порутчиков 10 ч., прапорщиков 9 ч., итого 32 ч., урядников и солдат 926 ч., в том числе ранено 120 ч.; всего в том полку офицеров, и урядников и рядовых солдат 958 ч.;— Военно-походный журнал Шереметьева[14]
Напишите отзыв о статье "Балк, Фёдор Николаевич"
Литература
- Военно-походный журнал (с 3 июня 1701-го года по 12 сентября 1705 года) генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, посланного по Высочайшему повелению в Новгород и Псков для охранения тех городов и иных тамошних мест от войск шведского короля // Материалы Военно-Учёного Архива Главного Штаба. — Т. I. часть III. СПБ.: 1871
- [dlib.rsl.ru/viewer/01002888471 Русский биографический словарь] / Изд. под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцева. — СПб: тип. Главного упр. уделов, 1900. — Т. 2. — С. 446–447.
- Лобанов-Ростовский А. Б. [www.knigafund.ru/books/22644 Русская родословная книга. В 2 томах]. — 2-е издание. — С.-Петербург: Издание А. С. Суворина, 1895. — Т. 1. — С. 29-30, 425. — 467 с.
- Рабинович М. Д. Полки петровской армии: 1698-1725 гг. - М., 1977.
Семья
Дети Ф. Н. Балка и Матрёны (Модесты) Монс:
- Балк-Полев, Павел Фёдорович (1690—1743) — тайный советник.
- Наталья Фёдоровна (20 [11] ноября 1699—21 [11] марта 1763), в замужестве Лопухина.
- Балк, Пётр Фёдорович (1712—1762) — генерал-поручик, камергер.
Говоря о «собственном дворе» Екатерины I, академик князь Щербатов пишет:
. Однако других сведений о Якове Балке в энциклопедических источниках нет.камер-юнкеры её, Пётр и Яков Фёдоровичи Балковы,… которые также при несчастии его были от двора отогнаны[15].— Щербатов М. М. О повреждении нравов в России.
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [dlib.rsl.ru/viewer/01002888471 Балк] (рус.) (pdf). Русский биографический словарь, том 2. Проверено 12 августа 2010. [www.webcitation.org/65nQYHoC7 Архивировано из первоисточника 28 февраля 2012].
- ↑ 1 2 Зезюлинский Н. [www.adjudant.ru/petr/zezulinsky00.htm К родословию 34-х пехотных полков Петра I] (рус.). Пг., тип. П. Усова. Лермонтовский просп., д. №28. 1915.. Проверено 14 августа 2010.
- ↑ 1 2 Балк Фёдор Николаевич / Осекина М. И. // Москва: Энциклопедия / Глав. ред. С. О. Шмидт; Сост.: М. И. Андреев, В. М. Карев. — М. : Большая Российская энциклопедия, 1997. — 976 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-85270-277-3.</span>
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 [www.mos.ru/wps/portal/!ut/p/c1/04_SB8K8xLLM9MSSzPy8xBz9CP0os3hXN1e3QHMPIwMDU1djAyM_SxOXUEs_INcEKB9pFu_nbxTqZuJpaGhh5mpoYGTmYeLkE-Zp4O5iTIxuAxzA0YCA7nCQa_HbDpLHY76fR35uqn5BbmiEQZaJIgDLFV-A/dl2/d1/L3dJVkkvd0xNQUJrQUVrQSEhL1lCcHhKRjFOQUEhIS82X0VGRUZRN0gyMDA1RTMwMk45NERVOU4yME8xLzdfRUZFRlE3SDIwMERVOTAyTjlUUDRKNjEwQjI!?nID=6_EFEFQ7H2005E302N94DU9N2004&cID=6_EFEFQ7H2005E302N94DU9N2004&rubricId=3076 Балк Фёдор Николаевич] (рус.)(недоступная ссылка — история). Официальный сервер Правительства Москвы. Проверено 12 августа 2010.
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/biograf2/989 Биографический словарь]
- ↑ Балк-Полевы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ 1 2 3 4 В.Р–в. [www.biografija.ru/show_bio.aspx?ID=7628 Балк Матрёна Ивановна] (рус.). Словарь Половцова (Биография.ру). Проверено 12 августа 2010. [www.webcitation.org/67S1jnD6d Архивировано из первоисточника 6 мая 2012].
- ↑ 1 2 Евреинов Н. Н. [www.murders.ru/piter_one.html История телесных наказаний в России] (рус.). Проверено 12 августа 2010. [www.webcitation.org/65nQXSDpI Архивировано из первоисточника 28 февраля 2012].
- ↑ [www.bogorodsk-noginsk.ru/lyudi/b-a.html Балк Фёдор Николаевич] (рус.). Богородский Биографический словарь. Проверено 12 августа 2010. [www.webcitation.org/67S1bOlUX Архивировано из первоисточника 6 мая 2012].
- ↑ Царствование Екатерины Алексеевны. Анна и Виллим Монс. — Семевский М. И. Очерки и рассказы из русской истории XVIII в., 2 изд., т. 1—3, СПБ, 1883—84
- ↑ 1 2 3 4 [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVIII/1700-1720/VPZh_Seremetev/text1.htm Военно-походный журнал Шереметьева с 3 июня 1701 по 12 сентября 1705 года] (рус.). Проверено 14 августа 2010. [www.webcitation.org/67S1duJTy Архивировано из первоисточника 6 мая 2012].
- ↑ 1 2 3 4 [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVIII/1700-1720/VPZh_Seremetev/text2.htm Военно-походный журнал Шереметьева с 3 июня 1701 по 12 сентября 1705 года] (рус.). Проверено 14 августа 2010. [www.webcitation.org/67S1eWTdC Архивировано из первоисточника 6 мая 2012].
- ↑ Шкваров, А. [www.proza.ru/2010/03/28/1233 Россия—Швеция. История военных конфликтов…] (рус.). Проверено 14 августа 2010. [www.webcitation.org/67S1kG1Dn Архивировано из первоисточника 6 мая 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVIII/1700-1720/VPZh_Seremetev/text3.htm Военно-походный журнал Шереметьева с 3 июня 1701 по 12 сентября 1705 года] (рус.). Проверено 14 августа 2010. [www.webcitation.org/67S1f28na Архивировано из первоисточника 6 мая 2012].
- ↑ Щербатов М. М. [imwerden.de/pdf/scherbatow_o_nrawach.pdf О повреждении нравов в России] (рус.) (pdf). Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Проверено 12 августа 2010. [www.webcitation.org/67S1fWgI3 Архивировано из первоисточника 6 мая 2012].
</ol>
Отрывок, характеризующий Балк, Фёдор Николаевич
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
