Баллиста

Балли́ста (лат. balistarum, от греч. βαλλιστης, от βαλλειν — «бросать») — античная двухплечевая машина торсионного действия для метания камней. Позднее в первых веках нашей эры под баллистами стали подразумевать стреломёты.

Общие сведения

Греки именовали подобные камнемёты «палинтонами», то есть стреляющими по навесной траектории, или «катапелтай петроболос», то есть буквально — камень против щита (пронзающий щит камнемёт). Наиболее широко употребляется римское название данного орудия — «баллиста» (лат. ballista). Баллисты по конструкции мало чем отличаются от катапульт, различия возникают из-за метода стрельбы. В то время как катапульты стреляют стрелами (дротиками) почти горизонтально, баллиста предназначена для стрельбы камнями под большим углом возвышения.

Катапульты появились примерно в 399 до н. э., о применении баллист достоверно известно с времени Александра Македонского. Видимо баллисты появились на 50—60 лет позже катапульт как их модификация. Если катапульты применялись против живой силы противника, то баллиста предназначена прежде всего для разрушения оборонительных или осадных сооружений. В рассказе об осаде Тира Диодор по-гречески так именует баллисту: «Александр установил камнеметные катапульты в соответствующих местах и заставил стены содрогаться от валунов, которые они метали.»

Тяжёлые типовые баллисты метали камни весом в 26 кг, в то время как вес дротика даже тяжелой катапульты не превышал 2 кг (см. статью Катапульта). Понятно, что баллиста была гораздо массивнее и сложнее катапульты. Однако и эффект от концентрированного применения десятков тяжёлых баллист бывал сокрушителен для стен городов. Необходимо отметить, что баллиста использовалась для разрушения оборонительных сооружений по верхнему гребню стен — навесов, башен, метательных машин, защитных зубцов и для уничтожения защитников стены.

Калибр баллисты зависел от веса камня, как правило ограненного по форме ядра. Античными историками упоминаются баллисты, способные метать камни весом в полталанта (~13 кг) и талант (~26 кг) . Как исключение приводятся сведения о более мощных баллистах под камни в 3 таланта (~78 кг). Древнеримский автор I в. до н. э. Витрувий в своем труде перечисляет калибры баллист, начиная от 0,6 кг и до веса в 3 таланта. В византийском словаре Суде упомянут камнемёт калибром в 2 таланта.

Устройство и параметры баллисты

Устройство баллисты мало чем отличается от конструкции катапульты. Автор трактата IV века о военном деле Вегеций указал, что жилы животных являются наиболее подходящим материалом для изготовления торсионов:

«Следует с величайшим старанием составлять запас жил, так как онагры, баллисты и остальные метательные орудия не приносят никакой пользы, если их нельзя натянуть канатами или жилами. Также конский волос из грив и хвостов лошадей очень хорошо подходит для баллист. Несомненно, что волосы женщин также очень хороши для подобного рода машин, что доказано на опыте в момент тяжелого положения Рима. Когда Капитолий был осажден, то вследствие постоянного и долгого употребления метательные машины испортились, а запаса жил не было, тогда римские матроны срезали свои волосы и дали их своим сражающимся мужьям; машины были исправлены, и нападение врагов отражено.»

Древнеримский автор Витрувий (I в. до н. э.) приводит технические данные о баллистах:

«Баллиста, способная бросать камни в 0,6 кг, должна иметь размер отверстия для скрученного жгута шириной в 5 пальцев; для камней 1,1 кг - шесть пальцев; для камней 1,7 кг - семь пальцев; для камней 3,3 кг - восемь пальцев; для камней 6,5 кг - десять пальцев; для камней 13 кг - двенадцать пальцев и 9/16-х; для камней 26 кг - пятнадцать пальцев...
Закрутка жгута осуществляется до такой степени, когда жгут после удара по нему рукой издает ровный мелодичный звук по всей длине, такой же звук должен быть в другом жгуте...»

Сведения о дальнобойности баллист довольно противоречивы. Иосиф Флавий сообщает, что при осаде Иерусалима в I в., римляне имели «громадные» баллисты, кидающие камни весом в 1 талант [26 кг] на расстояние около 360 м. Камни в полёте издавали свист и при падении убивали сразу нескольких человек. А вот древнегреческий инженер Филон Александрийский сомневался в дальнобойности баллист калибра в 1 талант более чем на 170 м (А.73). При осаде Родоса в 305 до н. э. Деметрий разрушал стены города из баллист того же калибра с дистанции примерно в 150 м. Афиней сообщал про баллисту Архимеда, которая могла метать камни в 3 таланта (78 кг) на один стадий, то есть примерно на 170 м.

Современные исследователи достигают значительно более скромных результатов. Германский артиллерийский офицер Е. Шрамм в начале XX века построил модель баллисты и сумел метнуть свинцовое ядро весом менее чем полкилограмма на 300 м. В одной из образовательных серий BBC «Building the Impossible: The Roman Catapult» за 2000 г. группа энтузиастов за неделю смастерила огромную баллисту с использованием компьютерного моделирования и современной техники. Баллиста весом 8,5 тонны метнула ядро в 26 кг на 85 м, и более того, после нескольких выстрелов их орудие пришло в негодность.

На вооружении Рима

Считается, что римляне в начале своей экспансии не производили метательных машин, предпочитая захватывать их у врагов. Так Аппиан, описывая войны Рима с понтийским царем Митридатом в I в. до н. э., замечает, что катапульты (так Аппиан звал баллисты) римский полководец Сулла получал из Фив. Интересно, что при осаде Афин Сулла успешно применил тяжелую картечь, выпуская из баллист одновременно по 20 свинцовых ядер.

Армия позднего Рима была насыщена метательными машинами. Согласно автору IV века Вегецию карробаллисты, то есть установленные на повозках стреломёты, состояли на штатном вооружении каждого легиона:

«Обычно каждая центурия имеет свою „карробаллисту“ (баллисту, поставленную на повозку), к которым приписываются мулы для перевозки и по одному человеку из каждой палатки, то есть 11 человек, для её обслуживания и наводки. Чем эти баллисты больше, тем дальше и сильнее они бросают стрелы. Они не только защищают лагерь, но и в поле они ставятся позади тяжеловооружённой пехоты. Силе их удара не может противостоять ни вражеский всадник, одетый в панцирь, ни пехотинец, защищённый щитом. Таким образом, в одном легионе обычно бывает 55 карробаллист.»

Для метания камней штатным вооружением легиона в IV в. являлись онагры. Карробаллисты и онагры представляли собой аналог полевой артиллерии римлян. Для осады городов римляне подтягивали более тяжёлые машины. Действие баллист при штурме римлянами еврейского города красочно передал древнееврейский историк I в., очевидец описываемых событий, Иосиф Флавий в хронике «Иудейской войны»:

«Тогда Веспасиан велел расставить кругом метательные машины, которых войско имело в числе 160 штук, и стрелять в тех, ко­торые занимали стены. Катапульты бросали свои копья, баллисты — камни весом в один талант [~26 кг], пылающие головни и густые кучи стрел, которые… сделали стену недоступной для иудеев.[…] Действие [баллист] губило многих сразу, тя­жесть извергнутых ими камней срывала брустверы со стены, разбивала углы башен. […] О мощи боевых орудий можно судить по некоторым случаям, имевшим место в ту ночь. Одному из людей Иосифа, стоявшему на стене, камнем сорвало голову, причём череп был отброшен на расстояние трёх стадий от туловища. На рассвете беременная женщина, только что покинувшая свой дом, была застигнута камнем, который вырвал у неё дитя из утробы и отбросил его на полстадии [~90 м]. Так велика была сила баллист.»

Оценка

Представляя собой применение принципа, хорошо зарекомендовавшего себя в строительстве стреломётов (эутитонов, катапульт), к метанию камней, баллиста на практике оказалась далеко не удовлетворительна в этой роли, что в особенности касается наиболее тяжёлых осадных вариантов. Наиболее принципиальным недостатком было то, что плечи баллисты после выстрела останавливались ударом о раму, что создавало сильнейшее сотрясение, сбивающее наводку и разрушающее саму машину (тот же недостаток был характерен и для стреломётов, но они никогда не достигали размеров и мощности крупных баллист). Это вынуждало делать все детали баллисты чрезвычайно массивными, и всё равно долговечность её была невысока (что и продемонстрировали вышеупомянутые опыты с реконструированным орудием). Наличие двух торсионов создавало сложности в настройке — требовалось обеспечить постоянство натяжения обоих плеч баллисты, что при использовании торсионов из органических материалов должно было быть нетривиальной задачей. Можно прийти к выводу, что тяжёлые баллисты были работоспособным и достаточно эффективным, но очень сложным и неудобным в эксплуатации оружием.

Не удивительно, в свете вышесказанного, что эволюция камнемётных машин на баллисте далеко не завершилась: впоследствии в римской армии их существенно потеснил также торсионный, но более простой по конструкции и менее материалоёмкий одноплечевой онагр. Для него был характерен всё тот же недостаток в виде сильного соударения метательного рычага и рамы после выстрела (отсюда и название — при выстреле машина «брыкалась» как дикий осёл-онагр), однако большая технологичность, простота в обслуживании (один торсион вместо двух), большая надёжность и меньшая стоимость отчасти компенсировали низкую долговечность. В Средние века же конструкция баллисты просто не была воспроизведена — её место в нише тяжёлого камнемёта заняли являющиеся продуктом совершенно иной линии развития допороховой артиллерии гравитационные метательные машины, оказавшиеся, несмотря на кажущую примитивность конструкции, более эффективными и совершенными; в частности, именно гравитационный требушет оказался первым действительно эффективным дальнобойным стенобитным орудием, что произвело революцию в средневековой фортификации (баллисты и онагры могли разрушать лишь самые слабые участки крепостных стен, вроде внутренних переходов или галерей для лучников, сама же капитальная кладка стены была им «не по зубам»).

Наряду с применением в полевых сражениях, баллисты имелись и на флоте. Рядовые корабли, предназначенные для эскадренного сражения, вооружались лишь лёгкими машинами — с достаточной достоверностью доказано применение в морских сражениях античности 10-фунтовых (масса снаряда около 3,3 кг) баллист, ядра для которых были найдены на морском дне на месте битвы при Акциуме. Тактика их применения сводилась к единственному залпу с дистанции в 150—200 метров при сближении боевых линий флотов (стоит отметить, что гребные флоты обычно сражались в строе фронта, а не в привычных по эпохе парусников кильватерных колоннах, так что под «линией» в данном случае следует иметь в виду ряд кораблей, выстроившихся бортами друг к другу и развёрнутых к противнику носом). Против тогдашних кораблей с их лёгкой конструкцией и очень уязвимым «двигателем» в виде плотно расположенных в корпусе гребцов даже 10-фунтовая баллиста должна была быть достаточно действенным оружием, но решающей силой в морском сражении камнемётные машины не были — залп из них мог значительно повредить или даже потопить отдельные корабли, расстроить боевые порядки противника, но исход боя решали не они, а таран, абордаж и перестрелка с использованием станковых стреломётов, луков, пращей и дротиков. Указания на использование на флоте зажигательных снарядов носят весьма противоречивый характер, поэтому мы не в праве судить о его характере и эффективности.

См. также

• Баллистарии

Литература

• Метательные машины // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>

Ссылки

• [xlegio.ru/throwing-machines/antiquity/engines-design-and-classification/#torsion Классификация метательных машин], статья на сайте xlegio.ru
• [xlegio.ru/throwing-machines/antiquity/de-balistica//they-are-not-terrify-by-look-alone.html О катапультах], статья из журнала "Техника-Молодёжи" №10 (1979) на сайте xlegio.ru
• [xlegio.ru/sources/de-architectura/ Marcus Vitruvius Pollio], de Architectura, Book X, 10-12 — древнеримский автор I в. до н. э. о метательных машинах
• [www.ancientlibrary.com/smith-dgra/1145.html Баллиста] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Antiquities. — обзорная статья на английском о метательных машинах на основе античных первоисточников
• [perseus.mpiwg-berlin.mpg.de/cgi-bin/ptext?doc=Perseus:text:1999.04.0063&query=figure%3D1999.04.0063.fig20855_1 Tormentum], A Dictionary of Greek and Roman Antiquities (1890) (eds. William Smith) - наиболее полная обзорная статья на английском о метательных машинах на основе античных первоисточников

Отрывок, характеризующий Баллиста

– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.