Балли, Шарль

Шарль Балли́ (фр. Charles Bally, 4 февраля 1865, Женева — 10 апреля 1947, Женева) — швейцарский лингвист, один из выдающихся лингвистов XX века. Труды по общему и сравнительно-историческому языкознанию, французскому и немецкому языкам, стилистике. Почётный доктор Сорбонны (1937). Один из основателей Женевской лингвистической школы.

Биография

Учился в Женеве (1883—85) и Берлине (1886—89), защитил в Берлине докторскую диссертацию по классической филологии (1889). Служил наставником в семье греческого короля; с 1893 преподавал в различных учебных заведениях Женевы, в том числе в Женевском университете, где заведовал кафедрой общего и индоевропейского языкознания (1913—39) как преемник Соссюра. Восприняв идеи Соссюра, издал (совместно с А. Сеше) его знаменитый «Курс общей лингвистики» (1916) по сохранившимся записям лекций — возможно, добавив и свои собственные мысли.

Вклад в науку

Ключевой темой Балли было выражение «субъективности» в языке, понимаемой им как максимально широкий спектр средств отражения личности и эмоций говорящего; отсюда его длительный интерес к стилистике, которую он считал полноправной лингвистической дисциплиной (Traité de stylistique française, 1909, русск. пер. Французская стилистика, 1961, а также Le langage et la vie, 1913 и множество последующих изданий; русск. перевод Язык и жизнь, 2003). Наиболее известна книга Балли Linguistique générale et linguistique française (1932, 2 изд. 1944; русск. перевод Общая лингвистика и вопросы французского языка, 1955 — один из первых послевоенных переводов в СССР иностранного лингвиста). В книге, подводящей итог предыдущим работам автора, было высказано много глубоких идей о природе изменчивости и эволюции языка, о соотношении морфологии и синтаксиса, о специфике строя французского языка и др., но основным вкладом в теорию языка считается изложенная Балли концепция модальности и коммуникативной организации предложения, существенно опередившая своё время. Теория модальности Балли оказала большое влияние как на французскую (Бенвенист и др.), так и на российскую лингвистику, в частности, на трактовку модальности в работах В. В. Виноградова (последний в значительной степени опирался также на работы Балли по стилистике и фразеологии).

Источник

• [www.peoples.ru/science/linguist/bally/ Словарь люди]
• [slovarfilologa.ru/215/ Словарь филолога]

Отрывок, характеризующий Балли, Шарль

– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.