Бальсис, Эдуардас
Поделись знанием:
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
| Эдуардас Бальсис Eduardas Balsys | ||||
| Дата рождения | ||||
|---|---|---|---|---|
| Место рождения | ||||
| Дата смерти | ||||
| Место смерти | ||||
| Страна | ||||
| Профессии | ||||
| Награды |
| |||
Эдуа́рдас Ко́сто Бальси́с (лит. Eduardas Balsys; 20 декабря 1919, Николаев — 3 ноября 1984, Друскининкай) — советский литовский композитор, педагог, общественный деятель. Народный артист СССР (1980).
Содержание
Биография
Родился на Украине, его мать была поволжской немкой.
Когда Эдуардасу было два года, семья переехала в Скуодас (Литва), где он начал учиться музыке и играть в футбол. В 1928 году семья переехала в Клайпеду, а в 1939 году, после аннексии Клайпедского края Германией, — в Кретингу, затем в Палангу.
В 1937 году играл за футбольный клуб «KSS Klaipėda», выиграв с ним чемпионат страны, а в 1938 году стал членом сборной Литвы по футболу[1].
До 1939 года учился в Клайпедской гимназии, где пел в хоре и изучал искусство игры на альте и тубе, также был известен как талантливыйбаскетболист.
В 1940 году окончил Каунасское военное училище в звании лейтенанта, начав во время обучения писать песни и марши. В 1941—1945 годах был учителем в средней школе в Кретинге.
В 1945—1950 годах учился в Каунасской консерватории (ныне — Литовская академия музыки и театра) по классу композиции профессора А. Рачюнаса и одновременно преподавал музыку в школе.
В 1953 году окончил аспирантуру Ленинградской консерватории (класс профессора В. Волошинова)
С 1953 года — преподаватель Литовской консерватории (класс композиции, теоретических предметов).
С 1959 года — заведующий кафедрой композиции, с 1969 года — профессор.
Наиболее известные ученики: Юлюс Андреевас, Видмантас Бартулис, Альгимантас Бражинскас, Йонас Домаркас, Беньяминас Горбульскис, Гедрюс Купрявичюс, Фаустас Латенас, Томас Лейбурас, Альгирдас Мартинайтис, Вацловас Пакетурас, Римвидас Рацявичюс, Анатолий Шендеров, Юозас Ширвинскас, Йонас Тамулёнис, Аудроне Жигайтите и др.
В 1954—1962 годах — исполнительный секретарь, в 1962—1971 годах — председатель Союза композиторов Литовской ССР. В 1962—1974 и с 1979 года — секретарь правления Союза композиторов СССР. Член Союза кинематографистов Литовской ССР[2].
Депутат Верховного Совета Литовской ССР 6-7-го созывов (1963—1974).
Написал большое количество музыкальных произведений, в том числе оперу, балет, музыку к кинофильмам[3].
Умер 3 ноября 1984 года в г. Друскининкай (по другим источникам — в Вильнюсе[4]). Похоронен в Вильнюсе на Антакальнисском кладбище.
Семья
- Жена (с 14 августа 1948 года) — Адель Ясинскайте.
- Дети — дочь Даля Бальсите, пианистка, профессор Литовской академии музыки и театра, заведующая кафедрой камерного ансамбля, сын Аудрюс.
- Внучка — Индре Байкштите, пианистка, доцент Литовской академии музыки и театра.
Награды и звания
- Заслуженный деятель искусств Литовской ССР (1959)
- Народный артист Литовской ССР (1965)
- Народный артист СССР (1980)
- Государственная премия Литовской ССР (1958, 1960 (за музыку к фильму-балету «Эгле, королева ужей»), 1967, 1969, 1974 (за ораторию «Не троньте голубой глобус»))
- Орден Трудового Красного Знамени (19.12.1969)
- Орден «Знак Почёта» (16.03.1954)
- Медали
- Почётный гражданин Кретинги.
Творчество
- балет — «Эгле — королева ужей» (1960)
- опера «Путешествие в Тильзит» (по одноим. новелле немецкого писателя Г. Зудермана «Литовские рассказы», либретто собств.)
- для солистов, хора и оркестра — Сюита (слова литовских поэтов, 1952), кантаты «Песнь моей земле» (1962), «Ленину - слава!», оратории «Несущий солнце» (1972), «Не троньте голубой глобус» (слова В. Пальчинскайте, 1969)
- для оркестра — Танцевальная сюита (1957), 2 поэмы: «Вильнюс» (по поэме А. Венцловы «Вечный город», 1950), «Героическая» (1951), сюита из балета «Эгле — королева ужей» (изд. 1962)
- для скрипки, фортепиано и оркестра — Драматические фрески (1965)
- для скрипки с оркестром — 2 концерта (1954, 1958)
- для малого симфонического оркестра — Парафраза на литовскую народную песню (1963)
- для оркестра литовских народных инструментов — Парафраза (1967), Концертная полька (1968)
- для струнного квартета (1952)
- для фортепиано — соната (1947), Вариации (1948), и др.
- для английского рожка с фортепиано — Пьеса (1948)
- редакция симфонической поэмы М. Чюрлениса «Море» (1955)
- поэма для струнных «Блики моря»
- хоровые и сольные песни, эстрадная музыка, музыка к спектаклям и фильмам, обработки литовских народных песен.
Композиторская фильмография
- 1956 — Мост
- 1957 — Голубой горизонт
- 1959 — Адам хочет быть человеком
- 1959 — Живые герои (киноальманах)
- 1961 — Канонада
- 1962 — Шаги в ночи
- 1963 — Хроника одного дня
- 1965 — Эгле — королева ужей (фильм-балет) (также сценарист совм. с А. Моцкусом)
- 1966 — Ночи без ночлега
- 1971 — Камень на камень
- 1977 — Сумка инкассатора
Память
- С 1985 года Клайпедская гимназия искусств носит имя Э. Бальсиса
- В 1986 году, в Вильнюсе, на стене дома (Birutės g. 11/ Traidenio g. 40), где жил композитор, установлена мемориальная доска.
- С 2009 года 201-я аудитория Литовской академии музыки и театра носит имя Э. Бальсиса
- В 2009 году, в Вильнюсе, на площади недалеко от Жверинского моста установлен мемориальный камень с надписью: «площадь Эдуардаса Бальсиса».
Интересные факты
Бальсис упоминается в романе И. Ефремова "Лезвие бритвы".
Напишите отзыв о статье "Бальсис, Эдуардас"
Примечания
- ↑ Vytautas Saulis ir Gediminas Kalinauskas. «Lietuvos futbolas, 1922—1997 m.: istorinė apybraiža» // Vilnius, «Diemedis», 1997. 37 p.
- ↑ [www.rudata.ru/wiki/Бальсис_Едуардис_Костович Бальсис, Едуардис Костович — RuData.ru]. Проверено 9 марта 2013. [www.webcitation.org/6FLj5QQRu Архивировано из первоисточника 24 марта 2013].
- ↑ Adeodatas Tauragis. Eduardas Balsys. Tarybų Lietuvos enciklopedija, T. 1 (A-Grūdas). — Vilnius: Vyriausioji enciklopedijų redakcija, 1985. — 177—178 psl.
- ↑ [enc-dic.com/music/Balsis-JEduardas-Kosto-43.html Бальсис Эдуардас Косто - Музыкальный словарь - Энциклопедии & Словари]. Проверено 9 марта 2013. [www.webcitation.org/6FLj78N2y Архивировано из первоисточника 24 марта 2013].
Отрывок, характеризующий Бальсис, Эдуардас
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
Категории:
- Родившиеся 20 декабря
- Родившиеся в 1919 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Николаеве (Николаевская область)
- Умершие 3 ноября
- Умершие в 1984 году
- Умершие в Друскининкае
- Музыканты по алфавиту
- Композиторы по алфавиту
- Композиторы Литвы
- Композиторы СССР
- Композиторы XX века
- Кинокомпозиторы СССР
- Педагоги по алфавиту
- Музыкальные педагоги Литвы
- Музыкальные педагоги СССР
- Музыкальные педагоги XX века
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Народные артисты СССР
- Выпускники Литовской академии музыки и театра
- Выпускники Санкт-Петербургской консерватории
- Преподаватели Литовской академии музыки и театра
- Заслуженные деятели искусств Литовской ССР
- Народные артисты Литовской ССР
- Академические музыканты Литвы
- Академические музыканты СССР
- Кинокомпозиторы Литвы
- Композиторы-песенники
- Оперные композиторы
- Балетные композиторы
- Лауреаты Государственной премии Литовской ССР
- Члены Союза композиторов СССР
- Депутаты Верховного Совета Литовской ССР
- Общественные деятели Литвы
- Общественные деятели СССР
- Почётные граждане Кретинги
- Похороненные на Антакальнисском кладбище
