Банделло, Маттео
| Маттео Банделло | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
Кастельнуово (Италия) |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Род деятельности: |
прозаик |
| Жанр: | |
Маттео Банделло (итал. Matteo Bandello, ок. 1485—1561) — итальянский новеллист XVI века.
Автор исходного текста «Ромео и Джульетта»; также из его новелл почерпнуты «Много шума из ничего», «Цимбелин» и «Двенадцатая ночь» Шекспира; «Герцогиня Амальфи» Джона Уэбстера, также им вдохновлялись Лопе де Вега, Сервантес.
Содержание
Биография
Родился в Кастельнуово-Скривия в Пьемонте, судя по всему — в дворянской семье. Его отец Джованни Франческо, вероятно, был придворным Сфорца (поскольку по рассказам самого Маттео, с падением Лодовико Сфорца в 1499 он бежал в Рим под покровительство Просперо и Помпео Колонна); о своей матери Маттео никогда не упоминал. Многие его родственники были священниками и богословами.
С 12 лет учился в Милане в доминиканском монастыре Санта-Мария-делле-Грацие (где был приором его дядя Винченцо) и в 1500 году принял там монашеские обеты, потом в университете в Павии. В 20-летнем возрасте вступил в доминиканский орден, хотя и продолжал вести активную светскую жизнь. Много путешествовал, сопровождая дядю, ставшего к тому времени генералом ордена, бывал при дворах государей Северной Италии (д’Эсте, Сфорца, Бентивольо) и пользовался их расположением, завязал многочисленные знакомства в аристократических кругах. После кончины дяди в 1506 году возвращается в монастырь Санта-Мария-делле-Грацие, где и остается, с некоторыми перерывами, до 1526 года.
Живя с этого времени постоянно в Милане, он стал завсегдатаем светских и литературных собраний у Ипполиты Сфорца Бентивольо. После битвы при Мариньяно (1515), будучи тесно связанным со свергнутой династией Сфорца, как и многие другие миланцы, сбежал из города и отправился к гостеприимному двору Франческо II Гонзага и Изабеллы д’Эсте. После реставрации Сфорца в 1522 году возвращается в Милан, а три года спустя, когда город оказывается завоёванным испанцами, Банделло снова оказывается под крылом у мантуанцев — у Франческо III Гонзага (внука Изабеллы).
С 1538 по 1541 г. он опять живёт в Мантуе, где он является учителем Лукреции Гонзага, которой посвящает много стихов. Затем он переходит на службу к Джованни далле Банде Нере. Наконец, он переходит к веронскому «капитану» (военачальнику) Чезаре Фрегозо (it) — генуэзскому дворянину, который сражается под флагом Венецианской республики. Фрегозо, однако, оказавшись французским шпионом, погибает в засаде, а Банделло сопровождает его вдову в изгнание в городок Бассенс вблизи Ажена, в Аквитании (Франция).
Поскольку в годы борьбы Испании и Франции за господство в Италии Банделло принял сторону французского короля, то после поражения французской армии в битве при Павии (1525) как сторонник французов он потерял свои имения, и позднее французский король Генрих II (при дворе которого он пробыл два года) сделал его епископом Ажена (1550). Эту должность Банделло будет занимать до 1555 г. (или же, возможно, до самой смерти в 1561 г.). В Ажене Банделло провёл остаток своей жизни, пользуясь вниманием со стороны деятелей французского Ренессанса.
Творчество
Новеллы
Банделло является автором 214 новелл — это главный литературный труд его жизни. Из одной его новеллы «Ромео и Джульетта» Шекспир почерпнул сюжет своей одноименной трагедии; также из его новелл почерпнуты «Много шума из ничего», «Цимбелин» и «Двенадцатая ночь» Шекспира; «Герцогиня Амальфи» Джона Уэбстера, также им вдохновлялись Лопе де Вега, Сервантес.
Они были изданы Лукке в 1554 году (три первых тома); четвёртый посмертный — в Лионе в 1573 году. «В этих новеллах Банделло выступает искусным изобразителем жизни итальянского общества Чинквеченто (XVI в.) и в духе своего времени отдает дань сентиментально-чувствительному и „кровавому“ жанрам. Популярность Банделло была очень значительна»[1]. Это — «безыскусственная картина нравов и общественной жизни его времени, много читались и переводились на иностранные языки, хотя они не блещут ни особенной талантливостью, ни отделкой и местами отличаются крайним цинизмом»[2]. В дальнейшем новеллы издавались сокращенно, лишь в 18 веке вышли полные издания (4 т., Лонд., 1740; 9 т., Лонд., 1791—93; г., Милан, 1813—14; 4 т., Турин, 1853 г.); в 1818—9 гг. в немецком переводе Адриана вышли лишь те «из сочинений Банделло, которые могли быть напечатаны без ущерба для нравственного чувства читателей»[2].
Литературовед С. В. Логиш отмечает: «Новеллы не имеют сюжетного обрамления, подобно „Декамерону“ Боккаччо, — они сопровождаются описанием мест и ситуаций, которые автор имел возможность наблюдать во время своих поездок и службы у различных синьоров и военачальников». По его мнению, Банделло не следует какому-либо тематическому принципу или схожести ситуаций, сам подчеркивая это, говоря, что его новеллы не являются «продолжением некой длинной истории», а представляют собой «смесь разных происшествий, по-разному случавшихся, в разных местах и в разное время, с участием разных людей»[3].
Каждой новелле предшествует введение в форме письма-посвящения, адресованного одному из современников писателя. В них автор рассказывает, при каких обстоятельствах он узнал о событиях новеллы. По мнению Логиша, письма-посвящения «имеют большое значение для понимания всего замысла, так как в них писатель устанавливает прямую связь с реальностью своего времени и придает правдоподобие описанным историям». В русских переводах эти введения отсутствуют.
Литературовед отмечает, что тексты Банделло «изобилуют историческими и бытовыми деталями и отражают праздничную атмосферу различных дворов эпохи Возрождения. Нередко автор использует краткие вставные новеллы, которые иногда находят развернутое продолжение в следующей новелле, устанавливая между ними определенную тематическую связь (…) Тон повествования может колебаться от комического до трагического либо патетического, в центре новеллы могут быть интриги, насмешка, героические приключения, волшебные либо сказочные превращения. Наиболее привлекательны для автора сюжеты исторического и любовного содержания, которые нередко имеют трагическую развязку. В целом Банделло стремится к тому, чтобы его новеллы были приятны придворной публике и навели на размышления о прочитанном»[3].
Принято выделять несколько источников сюжета у Банделло. Это «новеллино» XIII века, творчество Боккаччо, новеллы XIV века — из них писатель заимствует традиционные темы и сюжеты. «Однако он использует и современную новеллистику, фольклорный материал, истории из повседневной жизни, рассказы об известных личностях и путевые заметки»[3].
На русском языке избранные новеллы изданы в переводах Н. Томашевского, И. Георгиевской, А. Шадрина.
Прочее
Из прочих сочинений его были напечатаны[2]:
- Canti delle lodi della S. Lucrezia Gonzaga (Ажан, 1545 г.) — 11 «Песен во хвалу госпожи Лукреции Гонзага»
- капитулы в терцинах «Три Парки» («Le tre Parche»)
- Rime (изд. Косты, Typ., 1816 г.)
- подражание «Гекубе» Эврипида (изд. Манзи, Рим, 1813 г.)
- «Некоторые фрагменты Стихотворений» («Alcuni fragmenti delle Rime»), в 1544 г. посвященные королеве Маргарите Наваррской (они были обнаружены только в 1816 г.)
По словам Логиша, писатель невысоко ценил свою поэзию: «он сам называл свои поэтические опыты „плохо отшлифованной бумагой“, оставаясь в рамках галантно-куртуазной тематики»[3].
Напишите отзыв о статье "Банделло, Маттео"
Примечания
- ↑ Банделло. Ромео и Джульетта // Зарубежная литература. Эпоха Возрождения. М.: Просвещение,1976. Изд. 2-е. Составитель Б. И. Пуришев. Стр. 146—175. Перевод Н. К. Георгиевской
- ↑ 1 2 3 Банделло, Маттео // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ 1 2 3 4 [svr-lit.niv.ru/svr-lit/logish-sbornik-statej/matteo-bandello.htm С. В. Логиш. Маттео Банделло]
Отрывок, характеризующий Банделло, Маттео
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
