Банер, Юхан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Юхан Банер
швед. Johan Gustafsson Banér<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Генерал-губернатор Померании
1638 — 1641
Предшественник: Стэн Свантессон Билке
Преемник: Леннарт Торстенссон
 
Рождение: 23 июня 1596(1596-06-23)
Юрсхольм
Смерть: 10 мая 1641(1641-05-10) (44 года)
Хальберштадт
Отец: Густав Алекссон Банер
Мать: Кристина Штуре
 
Военная служба
Годы службы: 16151641
Принадлежность: Швеция
Звание: фельдмаршал
Командовал: Шведская армия в Германии
Сражения: Брейтенфельд, Виттшток, Хемниц

Юхан Бане́р (швед. Johan Gustafsson Banér; 23 июня 1596 — 10 мая 1641) — шведский фельдмаршал времен Тридцатилетней войны.



Биография

Юхан Банер родился в Юрсхольме. Его отец и дядя были в числе членов магистрата, казненных по приказу короля Карла IX в 1600 году в Линчёпинге за пособничество королю Сигизмунду I Вазе. Хотя отец Густава Адольфа и казнил отца Банера, Юхан и Густав с раннего возраста были добрыми друзьями, во многом благодаря тому, что Густав Адольф восстановил род Банера вскоре после своей коронации.

Вступив в шведскую армию в 1615 году, уже при осаде шведами Пскова он проявил себя как исключительно отважный молодой человек. Уже к 25 годам он дослужился до чина полковника, удачно проявив себя в войнах с Россией и Польшей.

В 1630 году Густав Адольф высадился в Германии, и как один из ближайших помощников короля Банер участвовал в кампании в северной Германии, а в битве при Брейтенфельде он впервые командовал правым флангом шведской конницы. Участвовал Банер и во взятии Аугсбурга и Мюнхена, сыграл заметную роль в битвах при Донаувёрте и на реке Лехе.

В результате неудачного нападения на лагерь Валленштейна Банер был ранен в руку, но при отступлении короля к Лютцену принял командование над всеми отрядами, находившимися в четырёх областях и, с помощью Густава Горна, принудил генерала Альдрингера уйти из Баварии. Два года спустя шведский фельдмаршал Банер с 16000 человек вошёл в Богемию и вместе с саксонской армией направился на Прагу. Но полное поражение Бернарда Веймарского в битве при Нердлингене остановило его победное продвижение.

После этих событий был заключён Пражский мир (1635), поставивший шведскую армию в очень опасное положение, однако победа объединённых сил Банера, Карла Густава Врангеля и Леннарта Торстенсона в битве при Виттштоке (24 сентября 1636 года) восстановила влияние Швеции в центральной Германии. Однако даже трём объединенным армиям было не под силу тягаться с более серьёзным противником, и в 1637 году Банер не мог как-либо выступить против врага. Спасаясь из осаждённого гарнизона в Торгау, он отступил за Одер в Померанию.

В 1639 году он снова вошёл в северную Германию, разбил саксонцев при Хемнице и закрепился в Богемии. Зимой 16401641 годов Банер отправился на запад. Его последним успехом был дерзкий прорыв в середине зимы для объединения с французами под командованием Гебриана и выхода к Регенсбургу, где заседал рейхстаг. Лишь тронувшийся на Дунае лёд не позволил Банеру овладеть городом, и он вынужден был отступить в Хальберштадт. Там 10 мая 1641 года он умер, назначив Торстенсона своим преемником.

Лучшего генерала Густава Адольфа любили солдаты, а император не раз предлагал ему поступить к нему на службу, но Банер отказывался. Его сын получил титул графа.

Напишите отзыв о статье "Банер, Юхан"

Литература

Отрывок, характеризующий Банер, Юхан

Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.