Банковский дворец Татра-банка (Братислава)

Банковский дворец Татра-банка (словацк. Bankový palác Tatra banky) - дворец в Братиславе в городском районе Старый город на Площади Словацкого национального восстания. Был построен после Первой мировой войны.

Проект разработан Миланом Михалом Гарминцем и его проектной группой. Дворец строился в период с 1922 по 1925 год. На верхних этажах размещались квартиры, здесь проживал директор банка, брат поэта, прозаика и переводчика Янко Есенского, доктор Владимир Есенский с семьёй.

В 1970-1980 годы объект использовало Чехословацкое телевидение. Позже в здании расположилось Министерство культуры Словацкой Республики. После дорогостоящей реконструкции в холле у входа в здание была размещена памятная доска М.М.Гарминца, а в вестибюле создана галерея бюстов знаменитых деятелей словацкой культуры.

Внешние ссылки

• [www.bratislavskenoviny.sk/13250/pamatnici-historie/na-mieste-palaca-tatra-banky-kedysi-zili-kelti Штефан Гольчик: На месте дворца Татра-банка когда-то жили кельты / Bratislavské Noviny, 21.10.1999]

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Банковский дворец Татра-банка (Братислава)

Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.