Банникова, Галина Андреевна
| Галина Андреевна Банникова | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Жанр: |
графика, шрифтовой дизайн |
Галина Андреевна Банникова (1901—1972) — советский график, художник шрифта. В 1930 году окончила ленинградский ВХУТЕИН (отделение Всероссийской академии художеств). С 1939 года работала в Отделе наборных шрифтов ВНИИ полиграфической промышленности. Автор шрифтов, среди которых наиболее известна гарнитура «Банниковская» (1950), а также гарнитуры «Байконур» (1960—69) и «Кама» (1967—71).
Банникова в своих творческих замыслах попыталась раскрыть художественную ценность типографского шрифта и гармонично соединить её с практичностью и удобочитаемостью. В своей гарнитуре «Банниковская», над которой она работала много лет, на основе тщательного изучения первых русских шрифтов петровского времени и европейских шрифтов эпохи Возрождения Банникова создала первый оригинальный рисунок кириллического шрифта антиквенного типа, предназначенный для набора художественной литературы.
Банникова также является автором многочисленных заголовков, титулов, обложек, серий орнаментированных буквиц и прочих работ для полиграфии. Занималась проблемами сравнительной удобочитаемости шрифтов и различимости отдельных знаков и написала несколько теоретических работ по этой теме. Лауреат диплома I степени Всесоюзной выставки книги, графики и плаката 1957 года за гарнитуру «Банниковская».
Источники
- Ровенский М. Г. Отдел наборных шрифтов НИИПолиграфМаша и отечественное шрифтовое дело. — Журнал «Полиграфист-издатель», № 4, 1995 г.
Напишите отзыв о статье "Банникова, Галина Андреевна"
Отрывок, характеризующий Банникова, Галина Андреевна
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
