Баран, Михаил Лукич

Баран Михаил Лукич
Баран Михайло Лукич
Дата рождения:	20 октября 1884(1884-10-20)
Место рождения:	село Скала, Галиция, Австро-Венгрия ныне Борщёвский район Тернопольская область
Дата смерти:	3 ноября 1937(1937-11-03) (53 года)
Место смерти:	урочище Сандармох, Медвежьегорский район, Карельская АССР, РСФСР, СССР

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Михаи́л Луки́ч Бара́н (20 октября 1884, село Скала, ныне Скала-Подольская Борщёвского района Тернопольской области — 3 ноября 1937, Сандармох) — украинский общественно-политический и военный деятель. Участник революционного движения на Западной Украине.

Биография

Закончил Тернопольскую гимназию, физико-математический факультет Черновицкого университета, одногодичные курсы Львовской торговой академии. В 1903 году вступил в Украинскую социал-демократическую партию.

После начала Первой мировой войны добровольно в августе 1914 года вступил в Легион Украинских сечевых стрельцов. С сентября 1914 года — командир сотни в боях на российском фронте. В конце декабря 1914 года попал в плен близ села Гутари и оказался в России. После Февральской революции 1917 года вступил в ряды РКП(б). Летом 1918 года работал в «нейтральной зоне», организовывал повстанческие отряды для борьбы против австро-германских оккупантов. После создания Украинской советской армии — один из организаторов и первых командиров Таращанского полка. По неизвестным причинам оставил военную деятельность в Первой украинской советской дивизии.

Один из основателей Коммунистической партии Восточной Галиции (КПСГ, с 1923 года — Коммунистическая партия Западной Украины). После перехода Украинской Галицкой Армии в феврале 1920 года на сторону советской власти, назначается командиром первой бригады Красной Украинской Галицкой Армии, которая принимала участие в боях на польском фронте. В апреле того же года бригада фактически прекратила существование в боях под Махновкой (в советское время — село Комсомольское Винницкой области), и Михаил Баран возвращается в ряды 1-го полка 44-й дивизии.

В июле 1920 года Барана назначили заместителем председателя Галицкого революционного комитета (Галревкома), в августе избрали членом Политбюро ЦК КПСГ. Автор и редактор деклараций, декретов и других законодательных актов Галревкома, ряда статей в журнале «Галицкий коммунист».

В 1920—1921 годах Баран принимал участие в подготовке Рижского мирного договора.

Позже Баран находился на партийной и административной работе, возглавлял высшие учебные заведения Киева и Харькова, в частности был ректором Киевского института народного хозяйства, преподавателем Киевского медицинского института, заведующим кафедры Киевского института профессионального образования, работал в аппарате ЦК КП(б)У. В 1932—1933 годах Баран был директором Киевского филиала Института литературоведения ВУАН.

В 1933 году репрессирован. В 1937 году казнён органами НКВД СССР в урочище Сандармох — близ города Медвежьегорск в Карелии. В 1956 году реабилитирован посмертно.

Литература

• Енциклопедія українознавства. Словникова частина. — Т. 1. — С. 90.  (укр.)
• Довідник з історії України. — 2-е видання. — К., 2001. — С. 49.  (укр.)
• Українська радянська енциклопедія. — 2-е видання. — Т. 1. — Київ, 1977. — С. 352.  (укр.)
• Науменко К. Є. Баран Михайло Лукич // Енциклопедія Сучасної України. — Т. 2. — К., 2003. — С. 218.  (укр.)
• Науменко К. Є. Баран Михайло Лукич // Енциклопедія історії України. — Т. 1. — К.: Наукова думка, 2005. — С. 182.  (укр.)

Отрывок, характеризующий Баран, Михаил Лукич

– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.