Баратынский, Абрам Андреевич
| Абрам Андреевич Баратынский | ||
 Портрет из Тамбовской областной галереи | ||
| Место рождения |
Голощапово, Бельский уезд, Смоленская губерния | |
|---|---|---|
| Принадлежность | ||
| Звание | ||
| Награды и премии |
| |
Абрам Андреевич Баратынский (Боратынский; 1767 — 24 марта 1810) — генерал-лейтенант русской императорской армии, устроитель усадьбы Мара. Отец поэта Евгения Баратынского.
Содержание
Биография
Абрам, или Авраам Баратынский родился 14 или 28 августа 1767 года в имении Голощапово Смоленской губернии[1] в семье отставного поручика Андрея Васильевича Баратынского (1738—1813) и его супруги — Авдотьи Матвеевны Яцининой (ум. 1791). Происходил из шляхетского рода Баратынских.
Записан на военную службу капралом лейб-гвардии Преображенского полка в детском возрасте (2 февраля 1775 года). Его младший брат Пётр (1768—1845) также дослужился до чина генерал-лейтенанта.
В 1785 году поступил на действительную службу и 1 марта этого же года переведён в лейб-гвардии Семёновский полк подпрапорщиком. С 15 мая 1785 года — каптенармус, с 21 ноября — сержант.
В 1789 году в составе своего полка Баратынский был направлен во Фрихрихсгам для подкрепления действующей армии, но в боевых действиях против шведов не участвовал. В конце 1789 года по протекции фрейлины Екатерины Ивановны Нелидовой был представлен великому князю Павлу Петровичу.
Переведён из гвардии 1 января 1790 года в Кексгольмский пехотный полк с чином капитана и назначением состоять при персоне цесаревича. 28 июня 1790 года в морском сражении у залива Кюменьгор попал в плен к шведам, где оставался до сентября этого же года. В Стокгольме был представлен шведскому королю, который приказал возвратить пленным русским офицерам шпаги и ордена. В конце 1790 года возвратился в Санкт-Петербург.
С 1 января 1791 года — поручик, с 30 августа — секунд-майор, командир сухопутных батальонов, находящихся в подчинении цесаревича — Павловской, Гатчинской и Каменноостровской военных команд. С 4 января 1793 года — премьер-майор, с 1 июня — подполковник.
1 апреля 1796 года передал свои функции полковнику Алексею Андреевичу Аракчееву и был удалён от особы наследника престола с назначением в Адмиралтейскую коллегию. Но после воцарения Павла I 13 ноября 1796 года награждён чином полковника и в том же месяце отправился для инспектирования войск в Киев и Тульчин, где по поручению Павла I вёл переговоры с фельдмаршалом графом Александром Васильевичем Суворовым, окончившиеся опалой и отставкой последнего.
6 декабря 1796 года Абрам Баратынский и его брат Богдан Баратынский были пожалованы по одной тысячи крепостных душ в Тамбовской губернии.
С 1 января 1797 года — генерал-майор и генерал-адъютант, с 17 мая того же года — командир Лейб-гвардии Гренадерского полка, инспектор Эстляндской дивизии.
18 июля 1798 года получил чин генерал-лейтенанта, но в конце лета последовала опала и 11 августа командиру лейб-гренадерского полка генерал-лейтенанту Баратынскому велено состоять по армии, а 6 сентября того же года, по прошению, отставлен от службы, с позволением носить мундир, и 25 сентября он выехал в отцовское имение Голощапово, откуда в феврале 1799 года вместе с женой перебрался в своё тамбовское имение Вяжля, пожалованное Павлом I в 1796 году.
С 1803 по 1806 годы Абрам Баратынский был предводителем дворянства Тамбовской губернии. В 1804 году он начал строительство в пяти верстах от Вяжли усадьбы Мара.
Тот не был мыслию, тот не был сердцем хладен,
Кто безымянной неги жаден,
Их своенравный бег тропам сим указал,
Кто, преклоняя слух к таинственному шуму
Сих клёнов, сих дубов, в душе своей питал
Ему сочувственную думу.
Давно кругом меня о нём умолкнул слух,
Прияла прах его далекая могила,
Мне память образа его не сохранила,
Но здесь ещё живет его доступный дух;
Здесь, друг мечтанья и природы,
Я познаю его вполне:
Он вдохновением волнуется во мне,
Он славить мне велит леса, долины, воды;
Он убедительно пророчит мне страну,
Где я наследую несрочную весну,
Где разрушения следов я не примечу,
Где в сладостной сени невянущих дубров,
У нескудеющих ручьев,
Я тень священную мне встречу.
В 1808 году Баратынские поселились в Москве, где глава семейства скоропостижно скончался 24 марта 1810 года. Был похоронен на кладбище московского Спасо-Андроникова монастыря.
Семья
С 29 января 1798 года Баратынский был женат на фрейлине Александре Фёдоровне Черепановой (1776—1852), которая была подругой сестры Абрама, Марии, и воспитывалась вместе с ней в Смольном институте благородных девиц[2].
У них родились: Евгений (1800—1844), Софья (1801 — ок. 1844), Ираклий (1802—1859), Лев (1805—1856), Фёдор (1806—1807—1808), Сергей (1807—1866), Наталья (1809—1855) и Варвара (1810—1891)[2][3].
Напишите отзыв о статье "Баратынский, Абрам Андреевич"
Примечания
- ↑ Голощапово не сохранилось, территория (55°50′54″N 33°3′45″E) ныне относится к Кавельщинскому сельскому поселению, Бельский район Тверской области (см.: [www.etomesto.ru/map-karta-strelbickogo/?x=33.062399&y=55.848197# ЭтоМесто], Список бывших населённых пунктов на территории Бельского района Тверской области).
- ↑ 1 2 [podelise.ru/docs/index-26524064-1.html Абрам Андреевич Баратынский]
- ↑ В. А. Баратынская была замужем за Александром Антоновичем Рачинским (1799—1866); в семье родилось семеро детей, в том числе Сергей и Константин Рачинские.
Источники
- Баратынский, Абрам Андреевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1900. — Т. 2: Алексинский — Бестужев-Рюмин. — С. 489.
Ссылки
- [ru.rodovid.org/wk/Запись:319182 Баратынский, Абрам Андреевич] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
- [impereur.blogspot.ru/2011/04/1767-1810.html Баратынский Абрам Андреевич (1767—1810)]
- [imwerden.de/pdf/boratynsky_abram_pisma.pdf Абрам Андреевич Баратынский — Письма]
Отрывок, характеризующий Баратынский, Абрам Андреевич
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
