Барбо, Клеман

Клеман Барбо
фр. Clement Barbot
Дата рождения	1914(1914)
Место рождения	Гонаив
Дата смерти	1963(1963)
Место смерти	Порт-о-Пренс
Принадлежность	Гаити Гаити
Род войск	тайная полиция
Годы службы	1958—1959
Звание	лейтенант
Командовал	тонтон-макуты

Клеман Барбо (фр. Clement Barbot; 1914, Гонаив — 1963, Порт-о-Пренс) — гаитянский политик, военный и полицейский, сподвижник Франсуа Дювалье. Первый командир тонтон-макутов. В 1958—1959 — глава тайной полиции и «эскадронов смерти», главный организатор политического террора. Обвинён в заговоре против Дювалье, заключён в тюрьму. После освобождения попытался совершить государственный переворот. По приказу Дювалье убит тонтон-макутами.

Работа, служба, политика

Родился в Гонаиве. Окончил Государственный университет Гаити. Работал учителем в Сен-Марке. Служил в гаитянской армии, имел лейтенантское звание.

Клеман Барбо принадлежал к политическим сторонникам Франсуа Дювалье и входил в ближайшее окружение Папы Дока. Барбо полностью разделял идеологию дювальеризма — чёрный расизм, авторитарный популизм, вудуистский мистицизм.

Во главе тонтон-макутов

22 октября 1957 Франсуа Дювалье был избран президентом Гаити. 29 июля 1958 группа отставных военных предприняла попытку его свержения. Попытка была подавлена правительственными силами под командованием Клемана Барбо. Отмечая его заслуги, Дювалье назначил Барбо первым командующим Добровольческой милицией национальной безопасности — корпусом тонтон-макутов. Таким образом в руках Барбо сосредоточилось руководство тайной политической полицией и «эскадронами смерти».

Низкорослый, жилистый, с карандашными тонкими усиками, Барбо организовал страшных тонтон-макутов, тайную полицию «Папы Дока». Он был личным телохранителем шефа, руководил пытками и казнями

По приказу Барбо тонтон-макуты убивали либо принуждали к эмиграции политических противников режима. Сам он заявлял, что имеет разнарядки на политические убийства — двести-триста в год.

Этот человек, всегда в чёрном костюме и чёрных очках с пулемётом в руках, внушал страх уже дребезжащим звуком своего DKW

Опала и гибель

24 мая 1959 Дювалье перенёс сердечный приступ. В период его недееспособности обязанности главы государства исполнял Барбо. Восстановившись, Дювалье заподозрил Барбо в узурпации власти и приказал арестовать. Барбо был заключён в тюрьму, где провёл почти четыре года. Командование тонтон-макутами президент поручил Люкнеру Камбронну.

Выйдя из заключения в апреле 1963, Клеман Барбо действительно попытался свергнуть Дювалье. Собрав группу родственников и сторонников, он запланировал похищения детей президента. После гадания на внутренностях козла Дювалье объявил, что Барбо перевоплотился в чёрного пса. По всей стране была организована охота на чёрных собак. Вскоре тонтон-макуты выявили бывшего шефа. 14 июля 1963 Клеман Барбо был убит. Его брат Арри Барбо — ранее также активный дювальерист и тонтон-макут — в отместку застрелил шофёра и двух охранников семьи Дювалье, после чего с другими членами семьи бежал в Аргентину.

Семья

Клеман Барбо был женат, имел четырёх детей. Его дочь Вивиан Барбо — канадский политик, феминистка и профсоюзный деятель, в 2006—2008 депутат Палаты общин парламента, в 2011 — глава партии Квебекский блок. Своего отца Вивиан Барбо считает «борцом против диктатуры Дювалье».

Отрывок, характеризующий Барбо, Клеман

Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.