Барер, Симон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Симон Барер
Дата рождения

20 августа (1 сентября) 1896(1896-09-01)

Место рождения

Одесса

Дата смерти

2 апреля 1951(1951-04-02) (54 года)

Место смерти

Нью-Йорк

Страна

Российская империя Российская империя,
США США

Профессии

пианист

Инструменты

фортепиано

Жанры

классическая музыка

Симон Барер (англ. Simon Barere; 20 августа (1 сентября) 18962 апреля 1951) — российский и американский пианист.





Биография

Родился в многодетной еврейской семье, в которой был одиннадцатым ребёнком. С 11-летнего возраста зарабатывал на жизнь для себя и семьи работой тапёра. Окончил Санкт-Петербургскую консерваторию; учился у Анны Есиповой и Феликса Блуменфельда. После окончания консерватории концертировал во многих городах России, с 1919 г. преподавал в Киевской консерватории. В 1929 г. получил назначение атташе по культуре в представительстве СССР в Латвии, откуда в 1932 г. эмигрировал в Германию, год спустя, после прихода к власти нацистов, — в Швецию. В 1934 г. дебютировал в Лондоне, исполнив Первый концерт Чайковского с оркестром под управлением Томаса Бичема; в 1936 г. впервые выступил в Карнеги-холле. С 1939 г. жил и работал в США. Умер во время концерта от кровоизлияния в мозг.

Одним из наиболее известных является исполнение сонаты Франца Листа си-минор, записанное в 1947 году, запись была выпущена на Remington Records в 1950 году.

Дискография

Одеон 1929

His Master’s Voice 1934-36

Карнеги-Холл live 1946-49

Напишите отзыв о статье "Барер, Симон"

Литература

  • Harold C. Schonberg, The Great Pianists from Mozart to the Present, Second Edition, Simon & Schuster, 1987

Ссылки

  • [www.soundfountain.org/rem/rembar.html Страница Симона Барера на сайте Remington Records]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Барер, Симон

«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»