Баржа смерти

«Ба́ржи сме́рти» — публицистическое наименование плавучих тюрем, использовавшихся в ходе Гражданской войны в России обеими основными противоборствующими сторонами для массового содержания пленных и задержанных.

История

Тюремные баржи существовали в Европе с XVIII века (а до этого заключенных зачастую отправляли на галеры). Особенно популярны они были в Великобритании, имевшей большой флот и множество заокеанских колоний, где тюрьмами зачастую служили списанные корпуса кораблей. Условия содержания в таких тюрьмах часто были весьма суровыми, в особенности когда речь шла о военнопленных перед подписанием многими европейскими государствами женевской конвенции.

Тюремные баржи у белых

Ярославская «баржа смерти»

Во время Гражданской войны в России их применение было отмечено во время восстания в Ярославле в 1918 году. «Около 200 коммунистов и им сочувствующих были помещены на „баржу смерти“, поставленную посередине Волги, где их морили голодом». При попытке пленников покинуть баржу в них стреляли, но на 13-й день им удалось сняться с якоря и вывести баржу в расположение войск РККА (к этому времени из 200 арестованных в живых на борту осталось 109 человек).

Однако почти все эти сведения, содержащиеся в советских изданиях, не документированы. Имеющийся документ — список заключённых — содержит 82 фамилии, а намеренно голодом узников никто не морил, однако для снабжения их продовольствием под обстрелом нужно было сильно постараться. При этом историк В. Ж. Цветков утверждал, что советская версия о тюрьме восставших как о заведении, где заключенных целеустремленно истребляли (заключённые действительно не были обеспечены продовольствием) — это во многом преувеличение и идеологизированный миф. Город был окружён и 16 дней обстреливался красной артиллерией. К Ярославлю применялась тактика выжженной земли, использовались бронепоезда, и впервые в Гражданской войне в России был зафиксирован случай применения бомбардировочной авиации — на город было сброшено 16 пудов бомб. Баржа на середине Волги была выбрана белыми как безопасное место, в неё и посадили 82 арестованных советских работников. Позже, когда красные вышли к берегу, Волга стала линией фронта. Достоверно известно, что глава белых, узнав, что на баржу в течение нескольких суток не доставляется продовольствие, дал поручение офицеру-добровольцу доставить хлеб арестованным, пусть и с риском для жизни. Однако под огнём красных лодка была потоплена, а офицер тяжело ранен. На барже начался голод и возникли нечеловеческие условия содержания. В итоге под огнём якорный канат оборвался, и баржу снесло вниз по течению.

Другие случаи

Впоследствии, ввиду недостатка тюремных помещений, баржи-тюрьмы применялись силами КОМУЧа в Сарапуле, Воткинске и позднее в Ижевске. 17 октября 1918 г. узников одной из таких плавучих тюрем, поставленной на якорь у пристани села Гольяны (недалеко от города Сарапул), освободил командующий Волжской флотилией Ф. Ф. Раскольников — с помощью миноносца «Прыткий» он вывел баржу с акватории, контролируемой КОМУЧем. К этому моменту из 600 политзаключённых в живых оставалось 432 человека.

Есть также сведения о применении барж в качестве транспортных средств для перемещения заключённых Российским правительством А. В. Колчака: 7 сентября 1919 года четыре баржи с арестованными («Волхов», «Белая», «Вера» и «№ 4») прибыли в Томск из Тюмени и Тобольска. Находившиеся на их борту пленные красноармейцы и гражданские лица совершили это речное плавание в ужасающих условиях, без оказания медицинской помощи (по свидетельству местного врача, смертность достигала 118—160 чел. в сутки). К моменту ухода из города белогвардейцев из нескольких тысяч узников в живых осталось только 83 человека. В Красноводске Закаспийской области современного Туркменистана также применялась баржа для заключения пленных и арестованных, однако там заключенным удалось совершить массовый побег.

Тюремные баржи у красных

Крым

При установлении советской власти в приморских городах Крыма в январе — феврале 1918 года революционные моряки Черноморского флота широко использовали транспортные суда и военные корабли как места заключения арестованных «контрреволюционеров» и «буржуев». Казни задержанных производили на борту этих же плавучих тюрем^{[уточнить]}.

Царицын

При обороне Царицына И. В. Сталин отдал указание арестовать военспецов, которых он подозревал в измене, и разместить их на плавучей барже, где многие из них были казнены

Генерал А. И. Деникин писал:

Различны были способы мучений и истребления русских людей, но неизменной оставалась система террора, проповедуемая открыто с торжествующей наглостью. На Кавказе чекисты рубили людей тупыми шашками над вырытой приговоренными к смерти могилою; в Царицыне удушали в темном, смрадном трюме баржи, где обычно до 800 человек по несколько месяцев жили, спали, ели и тут же... испражнялись...

Впоследствии, в октябре 1918 г., на баржах содержалась разоруженная Вольская дивизия, поднявшая бунт против отправки на фронт.

Уфа

Летом 1918 года вблизи Сарапула на Каме стояла баржа, служившая тюрьмой для уфимских заложников, вывезенных красными при паническом бегстве их в июне 1918 года из Уфы по Белой. Тогда ими было вывезено из города 102 человека — 68 пленных чехов и 34 заложника. Среди последних были уфимские общественные деятели: общественный деятель и депутат Колесов (Кипесов), издатель «Уфимской жизни», член кадетской партии, земец Толстой; находившийся в ссылке в Уфе, как венгерский подданный, московский журналист Макс Редер, несколько врачей, журналистов и коммерсантов.

Журналист А. Гутман (Ган) позднее утверждал, что все они были в конце июля 1918 года ночью зверским образом убиты и брошены в воду. Он ссылался на газету, в которой одним из случайно спасшихся обитателей баржи была подробно описана ужасная смерть несчастных заложников, которых чекисты убивали по очереди топорами, ружьями и молотками и сбрасывали в воду. Экзекуция продолжалась всю ночь. Трупы замученных были брошены в Каму. По свидетельству одного из самих заключённых, после прихода в Сарапул на Баржу пришли местные матросы, охранявшие проход по Каме, самовольно отобрали 10 человек и убили девятерых из них, утопив трупы в реке. Десятая жертва — чешский офицер — сумел спастись. Очевидец указывал, что этот случай стал предметом рассмотрения местной ЧК, но заключённые на барже, опасаясь мести матросов, не дали никаких показаний. Другие казни за время перевозки и заключения в Сарапуле в воспоминаниях данного автора не упоминаются.

Кронштадт

Владимир Войтинский в своей статьe, служащей предисловием к книгe «12 смертников» (суд над социалистами-революционерами в Москвe), сообщал: «В 1921 году большевики отправили на баржe 600 заключенных из различных Петроградских тюрем в Кронштадт; на глубоком местe между Петроградом и Кронштадтом, баржа была пущена ко дну: всe арестанты потонули, кромe одного, успевшего вплавь достичь Финляндскаго берега…».

По имеющимся сведениям, русский военный моряк, генерал-майор флотского экипажа Георгий Николаевич Мазуров вместе со своим братом Николаем Николаевичем погиб во время Красного террора, потопленный на барже с заложниками в Финском заливе.

Архангельск

Эсеровская газета «Воля России» сообщала, что: «В Архангельскe Кедров, собрав 1200 офицеров, сажает их на баржу вблизи Холмогор и затем по ним открывается огонь из пулемётов — „до 600 было перебито!“».

Казни

В художественной и публицистической литературе XX века имеется несколько упоминаний о том, как «баржи смерти» использовались и белыми, и красными войсками в качестве орудия массовой казни содержавшихся на них узников, однако эти факты документально не подтверждаются.

Владимир Войтинский в своей статьe, служащей предисловием к книгe «12 смертников» (суд над социалистами-революционерами в Москвe), сообщал: «В 1921 году большевики отправили на баржe 600 заключенных из различных Петроградских тюрем в Кронштадт; на глубоком местe между Петроградом и Кронштадтом, баржа была пущена ко дну: всe арестанты потонули, кромe одного, успевшего вплавь достичь Финляндскаго берега…». Есть некоторые, хотя и скупые сведения о «барже смерти», использованной колчаковцами на Каме. Отступая из Перми, они отправили её по реке и предварительно подожгли.

«Белогвардейцы очень обижают население, особенно матерей красноармейцев хлестали розгами, а жён и детей рабочих нагрузили две баржи, отправили вглубь и сожгли, когда стали отступать. Жители были очень рады, что пришли их спасители красные» (Нижний Новгород, 2 июля 1919 г.)

Также известно утверждение известного маршала В. И. Чуйкова, который воевал в 28-й дивизии:

Некоторое время спустя к поселку Усть-Сарапулка течением прибило к берегу горящую баржу. Это был белогвардейский «плавучий крематорий». В нем в запертых трюмах находились сотни борцов за Советскую власть. Днем 3 июня по Каме вниз по течению проплыло два плота с виселицами. На первом плоту было четыре, на втором — пять повешенных…

Многими историками считается, что с практической точки зрения обыкновенная баржа не предназначена для легкого затопления. Однако сторонники теории об использовании барж самих по себе как орудия массового уничтожения заключённых на ней лиц зачастую утверждают, что землевозные шаланды с раскрывающимися днищами вполне подходят под такое определение, если они вместо земли топят людей. Деникин описывал баржу смерти как истребительный лагерь, где людей «удушают» их собственным смрадом. Разница между этими описаниями сводится лишь к механике использования барж как тюремного заведения, где (возможно) проводятся смертные казни. В случае с шаландами её задача может состоять в перевозке тел казнённых дальше от берега. Вполне возможно, что не все расстрелянные (возможно, неподалеку от причала) лица, перевозимые шаландой к месту утопления, были мертвы, некоторые могли быть тяжело ранены и не в состоянии плавать. В таком случае людей хоронили заживо, и судно действительно превращалось в настоящую баржу смерти, то есть механический инструмент умерщвления.

Образ «баржи смерти» как организационного и механического инструмента смерти имеет ярко выраженный характер, однако использование механических приспособлений для массовых казней имело место в человеческой истории и ранее.

Великая Отечественная война

Известен случай применения «баржи смерти» нацистами во время Великой Отечественной войны для геноцида в отношении жителей захваченных территорий (в данном случае — евреев)

18 ноября 1941 года газета «Правда» опубликовала сообщение о том, что

в городе Ельске фашисты посадили на баржу и вывезли на середину реки Припять 500 местных жителей. Пять дней заключённым не давали пищи. Затем немецкие солдаты затопили баржу вместе с людьми.

По некоторым данным, потопления судов с заключёнными производилось комендатурой концлагеря Заксенхаузен.

Из протокола допроса второго лагерного начальника концентрационного лагеря Заксенхаузен Августа Хена:

...Хён. Я сам слышал от коменданта лагеря Нейменгамме Паули, что два больших судна с заключёнными из этого лагеря были потоплены в море. Прокурор. Следовательно, уже существовал этот метод истребления путём потопления заключенных в море? Хён. Так точно, такой метод существовал. Прокурор. И если это преступное намерение в отношение заключенных Саксенхаузена не было осуществлено, то произошло это помимо воли лагерного руководства? Хён. Так точно. Оставшиеся 45000 заключенных нашего лагеря не были утоплены не потому, что этого не хотело лагерное руководство, а потому, что быстрое продвижение вперед Красной Армии помешало нам это сделать.

Существуют неподтвержденные слухи о использовании НКВД «баржи смерти» для уничтожения крымскотатарского населения Арабатской стрелки, не затронутого депортацией в мае-июне 1944 года.

Согласно статье Кямала Али, в годы сталинско-бериевского террора бывали случаи, когда баржи с заключенными затапливали возле острова Наргин в бакинском заливе^{[неавторитетный источник? 3103 дня]}.

См. также

• Станислав Фаддеевич Дорожинский — по мнению Николая Черкашина, после Октябрьской революции Станислав Дорожинский был приговорён большевиками в числе других офицеров-заложников к утоплению на одной из «барж смерти» (землевозных шаланд с раскрывающимися днищами), но матросы, рискуя жизнью, сумели в последний момент отбить у революционеров любимого командира.
• Красный террор 1918—1922 годов
• Белый террор
• Корабли ада

Отрывок, характеризующий Баржа смерти

Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]