Бармин, Александр Григорьевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александр Бармин
Имя при рождении:

Александр Григорьевич Бармин

Род деятельности:

дипломат, разведчик невозвращенец

Дата рождения:

1899(1899)

Место рождения:

дер. Валява, Черкасский уезд, Киевская губерния, Российская империя

Подданство:

Российская империя Российская империя,
СССР СССР,
США США

Дата смерти:

1987(1987)

Место смерти:

Роквилл, Мэриленд, США

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Александр Григорьевич Бармин (настоящая фамилия — Графф; 1899, Киевская губерния, — 1987) — советский разведчик и дипломат, комбриг; «невозвращенец». Был женат на внучке президента США Теодора Рузвельта. Есть дочь, американская журналистка Марго Рузвельт.





Биография

Родился 16 (28) августа 1899 года в деревне Валяве Городищенской волости Черкасского уезда Киевской губернии[1] в состоятельный семье немца-колониста, по профессии учителя; мать была местной крестьянкой-украинкой.

Родители рано разошлись, до девяти лет рос и воспитывался в деревне с матерью и дедом. Затем учился в 4-й Киевской гимназии. В годы Первой мировой войны потерял отца, мать вторично вышла замуж, отчим выгнал 15-летнего Александра из дома. Чтобы оплачивать учёбу в гимназии, давал уроки, брал сдельную переписку из управы, колол дрова, разгружал баржи на Днепре, работал лодочником, в артели лесорубов в притоках Днепра… Тем не менее несколько раз был вынужден бросить учёбу.

До февраля 1917 года никакого участия в революционном движении не принимал; после Февральской революции, будучи учеником последнего класса гимназии, вступил в кружок гимназистов, изучавших социалистическую литературу. В конце апреля 1918 года, когда немцы проводили массовые аресты «неблагонадёжных» киевлян, по доносу сверстников весь кружок был арестован; Бармину удалось бежать.

В 1919 году он учился в Киевском университете, но бросил его и вступил в Красную Армию; в том же году вступил в РКП(б). В 1920 году учился на командных курсах, в 1923 году окончил 3 курса Военной академии (в 1920—1921 годах учился на восточном отделении Военной Академии). В 1921 году был уполномоченным РВС Туркестанского фронта; затем консулом в Карши (Бухара).

В годы внутрипартийной борьбы сочувствовал Левой оппозиции, в первую очередь лично Л. Д. Троцкому, никогда в её рядах не состоял.

В 1923—1925 годах — управляющий генеральным консульством, генеральный консул СССР в Гиляне (Персия). Занимал крупные дипломатические посты, в том числе генерального консула в Реште (Иран). С 1935 года был 1-м секретарём полпредства в Афганистане. Затем во Франции был резидентом Главного разведывательного управления, в 1937 году — поверенным в делах СССР в Греции.

Перебежчик

В начале 1937 года Бармин провёл несколько месяцев в Москве, где узнал о том, как фабрикуются открытые процессы против оппозиционеров. Вернувшись в Грецию, он поделился с некоторыми сослуживцами своими сомнениями в подлинности предъявленных этим людям обвинений. Вскоре он почувствовал, что содержание этих бесед уже известно в Москве. Вслед за чем ему стало известно о намерении начальства отозвать его из Афин обратно в Москву. Сообщив телеграммой в Наркомат иностранных дел, что решил взять отпуск, Бармин 18 июля 1937 года дезертировал и вместе со своей любовницей из числа сотрудников полпредства выехал во Францию[2].

Противоречивые чувства охватывали меня… Казалось, что, несмотря на эти преступления предавших революцию ренегатов, за ними всё же стоит ещё не разрушенное, хотя и сильно изуродованное и обезображенное здание социализма… Наряду с апатией была готовность разрушить это напряжённое положение и моральное одиночество — поехать на родину, выслушать обвинения… и принять причитающееся за свою «вину» наказание… Это казалось всё же яснее и проще, чем мучительный разрыв, катастрофа и крушение смысла всей твоей сознательной жизни. Но события развивались и нарастали с чудовищной быстротой, беспощадно вытесняя эти размышления. Реакционная диктатура, совершая контрреволюционный переворот в политике страны, уничтожила весь тот слой, который не мог служить новым целям. Обманываться больше было нельзя… Отпали сами собой мысли о покорной сдаче себя на бойню, ибо терялся всякий внутренний смысл этого шага, который стал бы лишь моральным оправданием ренегатов и палачей… Убийцы Райсса просчитались. Смерть его не остановит и не запугает. Она лишь подтолкнула.

— писал впоследствии Бармин[3]

В эмиграции

Став невозвращенцем, Бармин обратился к правительству Франции с просьбой о политическом убежище и получил его. Объявил себя сторонником Льва Троцкого, выступал в печати со статьями, разоблачающими политику И. В. Сталина, призывал западные страны спасти советских дипломатов, желающих последовать его примеру.

С 1940 года жил в США. Во время Второй мировой войны с 1942 года служил в армии США рядовым. Затем работал в Управлении Стратегических служб (УСС), военной разведке США (до 1944 года).

С 1953 года руководил Русской службой американской правительственной радиостанции «Голос Америки».

В 1964 году — ответственный по делам СССР при Информационном агентстве США. В 1969 году — специальный советник агентства. В этой должности он проработал до ухода на пенсию в 1972 году.

Умер 25 декабря 1987 года в Роквилле, штат Мэриленд.

Был четырежды женат, от трёх жён (первой, третьей и четвёртой) имел шестерых детей — трёх сыновей и трёх дочерей. В 1948 году женился на Эдит Кермит Рузвельт (р. 1926), внучке президента США Теодора Рузвельта; брак распался в 1950 году. В 1952 году женился снова и в последний раз — на Галине Доманицкой (ум. 1997), от которой имел троих детей.

Работы

  • Бармин А. [archive.is/20130417092153/readr.ru/aleksandr-barmin-sokoli-trockogo.html?page=2%23page=1 Соколы Троцкого.] — М.: Современник, 1997. — (Биографии и мемуары) — ISBN 5-270-01174-3
  • A Russian View of the Moscow Trials. Carnegie Endowment for International Peace, Division of Intercourse and Education (1938)
  • Memoirs of a Soviet Diplomat: Twenty Years in the Service of the U.S.S.R, London: L. Dickson Ltd. (1938), reprinted Hyperion Press (1973), ISBN 0-88-355040-7
  • One Who Survived: The Life Story of a Russian Under the Soviets. New York: G.P. Putnam’s Sons (1945), reprinted Read Books (2007), ISBN 1-406-74207-4, 9781406742077

Источники

  • [ru.rodovid.org/wk/Запись:744514 Бармин, Александр Григорьевич] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Примечания

  1. Ныне — Городищенский район, Черкасская область, Украина.
  2. Роговин В. [trst.narod.ru/rogovin/t5/xxxix_03.htm Партия расстрелянных]
  3. Цит. по: Роговин В. [trst.narod.ru/rogovin/t5/xxxix_03.htm Партия расстрелянных]

Ссылки

  • [www.hrono.info/biograf/bio_b/barminag.php Биография на Хроносе]


Предшественник:
Михаил Вениаминович Кобецкий
Поверенный в делах СССР в Греции

1937
Преемник:
Николай Иванович Шаронов

Напишите отзыв о статье "Бармин, Александр Григорьевич"

Отрывок, характеризующий Бармин, Александр Григорьевич

В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.