Осман, Жорж Эжен

Жорж Эжен Осман

Жорж Эже́н Осма́н (фр. Georges Eugène Haussmann), более известный как барон Осман (baron Haussmann), (27 марта 1809, Париж — 11 января 1891, Париж) — французский государственный деятель, префект департамента Сена (1853—1870), сенатор (1857), член Академии изящных искусств (1867), градостроитель, во многом определивший современный облик Парижа.

Биография

Осман родился 27 марта 1809 года в Париже, в протестантской семье немецкого происхождения (на немецком языке фамилия звучит как Хаусман и не имеет отношения к Османской империи). Сын Николя-Валентина Османа (1787—1876), комиссара и военного интенданта Наполеона I, и Евы-Марии-Генриетты-Каролины Дензел, дочери генерала и члена Национального конвента Жоржа-Фредерика Дензела (1755—1828), барона Империи, и внук Николая Османа (1759—1847), члена Законодательного собрания и Национального конвента, администратора департамента Сена и Уаза, комиссара. Учился в лицеях Генриха IV и Кондорсе, затем изучал право, параллельно занимаясь музыкой. В 1830 году получил должность супрефекта Нерака.

В 1853 году стал префектом департамента Сена; сохранял этот пост до 1870 года. По указанию Наполеона III обустроил для прогулок парижан Булонский лес и несколько парков в самом Париже, в частности, парки Монсури и Бют-Шомон.

Перестроил ряд населённых кварталов, снеся множество старых (в том числе средневековых) домов и проложив многие, приобретшие позже популярность, бульвары. В общей сложности под руководством Османа было реорганизовано около 60 % недвижимости Парижа.

В 1865 году на свои работы Осман получил кредит в 250 млн франков, в 1869-м — ещё один, на 260 млн франков. При правительстве Эмиля Оливье барон Осман был отстранён от должности.

Осман скончался в Париже 11 января 1891 года. Похоронен на кладбище Пер-Лашез. Его именем назван один из бульваров в центре Парижа.

Градостроительные работы барона Османа в Париже

Наполеон III назначил Жоржа Османа префектом департамента Сена в 1853 году. Получив неограниченные полномочия от монарха, Осман практически перекроил уличную сеть Парижа, разрушив большую часть старого Парижа для создания осей, пронизывающих столицу и открывающих прекрасные виды (перспективы) на многие монументы города. Все градостроительные работы имели под собой социальные и военные причины.

См. также

• fr:Jean-Charles Alphand
• Бельгран, Мари Франсуа Эжен
• Музей канализации (Париж)

Литература

• David Jordan: Die Neuerschaffung von Paris. Baron G. E. Haussmann und seine Stadt. Fischer, Frankfurt/Main 1996, ISBN 3-10-037714-1.

Отрывок, характеризующий Осман, Жорж Эжен

– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…