Барон Петре
Поделись знанием:
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
Слово «Петре» имеет и другие значения.
| БаронПетре | |
 Герб баронов Петре | |
| Период | |
|---|---|
| Родоначальник: | |
| Родина | |
| Подданство | |
| Дворцы |
Ингейтстоун Холл, семейная резиденция баронов Петре |
Барон Петре из Риттла в графстве Эссекс — наследственный титул в системе Пэрства Англии. Он был создан 21 июля 1603 года для сэра Джона Петре (1549—1613). Семья Петре происходила из графства Эссекс. Он представлял Эссекс в Палате общин и служил в качестве лорда-лейтенанта Эссекса. Лорд Петре был сыном сэра Уильяма Петре (1505—1572), госсекретаря при королях Генрихе VIII, Марии I, Эдуарде VI и Елизавете I. Сэра Уильяма приобрел Ингейтстоун Холл и окружающую усадьбу у короля Генриха VIII по полной рыночной стоимости после того, как оно было передано королю аббатства Баркинг после роспуска католических монастырей в Англии.
История
Первому барону наследовал его сын, Уильям Петре, 2-й барон Петре (1575—1637). Он заседал в Палате общин от Эссекса в 1597 году. Его внук, Уильям Петре, 4-й барон Петре (1626—1684), был одним из обвиняемых в заговоре Тита Оутса и скончался в Тауэре в 1684 году. Его младший брат, Томас Петре, 6-й барон Петре (1633—1706), был лордом-лейтенантом Эссекса (1688). Его правнук, Роберт Эдвард Петре, 9-й барон Петре (1740—1801), который стал преемником своего отца в год своего рождения, женился на Энн Ховард (1742—1787), дочери Филиппа Говарда (1687—1749), младшего брата Эдварда Говарда, 9-го герцога Норфолка (1686—1777). После смерти дяди в 1777 году Энн стала наследницей титулов барона Говарда, Фёрнивалла, Стрейнджа из Блэкмера, Тальбота, Браоза из Гауэра, Дакра из Гиллесланда, Грейстока, Феррерса из Уэма, Гиффарда из Бримсфельда и Вердона.
Бернард Петре, 14-й барон Петре (1858—1908), женился на Этельдреде, дочери шотландско-канадского теолога Уильяма Кларка Робинсона (1829—1908). В 1913 году, через пять лет после смерти лорда Петре, титул барона Фёрнивалла, который бездействовал с 1908 года, был передан его дочери, Мэри Фрэнсис Кэтрин Петре (1900—1968), которая стала 19-й барнессой Фёрнивалл. Преемником 14-го барона Петре стал его младший брат, Филипп Петре, 15-й барон Петре (1864—1908).
По состоянию на 2010 год носителем баронского титула являлся правнук последнего, Джон Петре, 18-й барон Петре (род. 1942), который стал преемником своего отца, Джозефа Уильяма Лайонелла Петре, 17-го барона Петре, в 1989 году. Нынешний лорд Петре служит в качестве лорда-лейтенанта Эссекса с 2002 года.
Другим известным членом семьи Петре был отец сэр Эдвард Петре, 3-й баронет (1631—1699), непопулярный капеллан и советник короля Якова II Стюарта. Король сделал его клерк гардероба и попросил папу римского, чтобы сделать его епископом, а позже кардиналом, но ему было отказано в обоих просьбах.
Семья Петре известна своей приверженностью к католицизму. Бароны Петре публично признавали свою католическую веру. По крайней мере, 12 членов семьи были иезуитами. Семья Петре также выпустила двух епископов, Фрэнсиса Петре (1692—1775), апостольского викария северного округа (1752—1775), и Бенджамина Петре (1672—1758), апостольского викария лондонского округа (1734—1758).
Поместья
Семейной резиденцией баронов Петре был Ингейтстоун Холл в Ингейстоуне (графство Эссекс) и Риттл Парк в графстве Эссекс. Также им принадлежал Торндон-Холл в окрестностях Брентвуда, расположенный в обширном оленьем парке, который ранее назывался «Торндон Олд Холл». Торндон-Холл в настоящее время находится в ведении Совета графства Эссекс.
Бароны Петре (1603)
- 1603—1613: Джон Петре, 1-й барон Петре (20 декабря 1549 — 11 октября 1613), сын сэра Уильяма Петре (1500—1572) от второго брака[1]
- 1613—1637: Уильям Петре, 2-й барон Петре (24 июня 1575 — 5 мая 1637), старший сын предыдущего[2]
- 1637—1638: Роберт Петре, 3-й барон Петре (22 сентября 1599 — 23 октября 1638), второй сын предыдущего[3]
- 1638—1684: Уильям Петре, 4-й барон Петре (1626 — 5 января 1684), старший сын предыдущего[4]
- 1684—1684: Джон Петре, 5-й барон Петре (24 июня 1629 — 22 января 1684), второй сын 3-го барона, младший брат предыдущего[5]
- 1684—1706: Томас Петре, 6-й барон Петре (5 декабря 1633 — 4 января 1706), третий сын 3-го барона, младший брат предыдущего[6]
- 1706—1713: Роберт Петре, 7-й барон Петре (17 марта 1689 — 22 марта 1713), единственный сын предыдущего[7]
- 1713—1742: Роберт Джеймс Петре, 8-й барон Петре (3 июня 1713 — 2 июля 1742), единственный сын предыдущего[8]
- 1742—1801: Роберт Эдвард Петре, 9-й барон Петре (февраль 1742 — 2 июля 1801), единственный сын предыдущего[9]
- 1801—1809: Роберт Эдвард Петре, 10-й барон Петре (3 сентября 1763 — 29 марта 1809), старший сын предыдущего от первого брака[10]
- 1809—1850: Уильям Генри Фрэнсис Петре, 11-й барон Петре (22 января 1793 — 3 июля 1850), старший сын предыдущего[11]
- 1850—1884: Уильям Бернард Петре, 12-й барон Петре (20 декабря 1817 — 4 июля 1884), старший сын предыдущего от первого брака[12]
- 1884—1893: Уильям Джозеф Петре, 13-й барон Петре (26 февраля 1847 — 8 мая 1893), старший сын предыдущего[13]
- 1893—1908: Бернард Генри Филипп Петре, 14-й барон Петре (31 мая 1858 — 16 июня 1908), второй сын 12-го барона, младший брат предыдущего[14]
- 1908—1908: Филипп Бенедикт Джозеф Петре, 15-й барон Петре (21 августа 1864 — 6 декабря 1908), третий сын 12-го барона, младший брат предыдущего[15]
- 1908—1915: Лайонел Джордж Кэрролл Петре, 16-й барон Петре (3 ноября 1890 — 30 сентября 1915), единственный сын предыдущего[16]
- 1915—1989: Джозеф Уильям Лайонел Петре, 17-й барон Петре (5 июня 1914 — 1 января 1989), единственный сын предыдущего[17]
- 1989 — настоящее время: Джон Патрик Лайонелл Петре, 18-й барон Петре (род. 4 августа 1942), единственный сын предыдущего[18]
- Наследник титула: достопочтенный Доминик Уильям Петре (род. 9 августа 1966), старший сын предыдущего[19]
- Наследник наследника: Уильям Джон Джуд Петре (род. 31 октября 2001), единственный сын предыдущего[20].
- Наследник титула: достопочтенный Доминик Уильям Петре (род. 9 августа 1966), старший сын предыдущего[19]
См. также
Напишите отзыв о статье "Барон Петре"
Примечания
- ↑ [www.thepeerage.com/p20876.htm#i208753 John Petre, 1st Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p20824.htm#i208232 William Petre, 2nd Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6087.htm#i60869 Robert Petre, 3rd Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6132.htm#i61318 William Petre, 4th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6043.htm#i60428 John Petre, 5th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6125.htm#i61244 Thomas Petre, 6th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6090.htm#i60891 Robert Petre, 7th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6090.htm#i60892 Robert James Petre, 8th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1705.htm#i17045 Robert Edward Petre, 9th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p2899.htm#i28985 Robert Edward Petre, 10th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p2899.htm#i28982 William Henry Francis Petre, 11th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p3621.htm#i36201 William Bernard Petre, 12th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p3626.htm#i36259 William Joseph Petre, 13th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p3626.htm#i36260 Bernard Henry Philip Petre, 14th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p3627.htm#i36268 Philip Benedict Joseph Petre, 15th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p3628.htm#i36276 Lionel George Carroll Petre, 16th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p3629.htm#i36288 Joseph William Lionel Petre, 17th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p3630.htm#i36291 John Patrick Lionel Petre, 18th Baron Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p3707.htm#i37069 Hon. Dominic William Petre] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p67109.htm#i671081 William John Jude Petre] (англ.). thePeerage.com.
Источники
- Kidd, Charles, Williamson, David (editors). Debrett’s Peerage and Baronetage (1990 edition). New York: St Martin’s Press, 1990
- [www.leighrayment.com/ Leigh Rayment’s Peerage Pages]
- [www.thepeerage.com thepeerage.com]
- [www.cracroftspeerage.co.uk/online/content/petre1603.htm Petre, Baron (E, 1603)]
Отрывок, характеризующий Барон Петре
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
