Барон Стортон
Поделись знанием:
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
Барон Стортон (Стоуртон) из Стоуртона в графстве Уилтшир — наследственный титул в системе Пэрства Англии. Он был создан 13 мая 1448 года для Джона Стортона (1400—1462). Он был высшим шерифом Уилтшира (1426, 1433 и 1437), Сомерсета и Дорсета (1428) и Глостершира (1439), заседал в парламенте от Уилтшира (1421, 1425 и 1432) и Дорсета (1423), занимал должности канцлера Хаусхолда (1445—1453) и лейтенанта Кале (1450—1451).
В 1878 году Альфред Джозеф Стортон, 20-й барон Стортон (1829—1893), получил титул барона Моубрея, находившегося в состоянии ожидания. Примерно через две недели, ему также был передан титул барона Сегрейва, также находившийся в состоянии ожидания. После этого три баронства остались едины. Формальное название — барон Моубрей, Сегрейв и Стортон.
До 1717 года семейной резиденцией баронов Стортон было поместье Стоурхед в графстве Уилтшир.
Бароны Стортон (1448)
- 1448—1462: Джон Стортон, 1-й барон Стортон (19 мая 1400/1404 — 25 ноября 1462), сын сэра Уильяма Стортона (ум. 1413), спикера Палаты общин (1413)[1]
- 1462—1479: Уильям Стортон, 2-й барон Стортон (ок. 1430 — 18 февраля 1479), старший сын предыдущего[2]
- 1479—1485: Джон Стортон, 3-й барон Стортон (ок. 1454 — 6 октября 1485), старший сын предыдущего[3]
- 1485—1487: Фрэнсис Стортон, 4-й барон Стортон (1485 — 18/27 февраля 1487), единственный сын предыдущего[4]
- 1487—1523: Уильям Стортон, 5-й барон Стортон (ок. 1457 — 17 февраля 1523), второй сын 2-го барона Стортона, дядя предыдущего[5]
- 1523—1535: Эдвард Стортон, 6-й барон Стортон (ок. 1463 — 13 декабря 1535), третий сын 2-го барона Стортона, младший брат предыдущего[6]
- 1535—1548: Уильям Стортон, 7-й барон Стортон (ок. 1505 — 16 сентября 1548), старший сын предыдущего[7]
- 1548—1557: Чарльз Стортон, 8-й барон Стортон (ок. 1520 — 6 марта 1557), старший сын предыдущего[8]
- 1557—1588: Джон Стортон, 9-й барон Стортон (январь 1553 — 13 октября 1588), старший сын предыдущего[9]
- 1588—1633: Эдвард Стортон, 10-й барон Стортон (ок. 1555 — 7 мая 1633), младший сын Чарльза Стортона, 8-го барона Стортона[10]
- 1633—1672: Уильям Стортон, 11-й барон Стортон (ок. 1594 — 25 апреля 1672), старший сын предыдущего[11]
- 1672—1685: Уильям Стортон, 12-й барон Стортон (ок. 1644 — 7 августа 1685), сын Эдварда Стортона (1617—1644), внук предыдущего[12]
- 1685—1720: Эдвард Стортон, 13-й барон Стортон (24 июня 1665 — 6 октября 1720), старший сын Уильяма Стортона, 12-го барона Стортона[13]
- 1720—1744: Томас Стортон, 14-й барон Стортон (14 июня 1667 — 24 марта 1744), младший сын Уильяма Стортона, 12-го барона Стортона[14]
- 1744—1753: Чарльз Стортон, 15-й барон Стортон (2 марта 1702 — 11 марта 1753), сын Чарльза Стортона (1669—1739), третьего сына Уильяма Стортона, 12-го барона Стортона[15]
- 1753—1781: Уильям Стортон, 16-й барон Стортон (август 1704 — 3 октября 1781), младший сын Чарльза Стортона (1669—1739), третьего сына Уильяма Стортона, 12-го барона Стортона, младший брат предыдущего[16]
- 1781—1816: Чарльз Филип Стортон, 17-й барон Стортон (22 августа 1752 — 29 апреля 1816), единственный сын предыдущего[17]
- 1816—1846: Уильям Стортон, 18-й барон Стортон (6 июня 1776 — 4 декабря 1846), старший сын предыдущего[18]
- 1846—1872: Чарльз Стортон, 19-й барон Стортон (13 июля 1802 — 23 декабря 1872), старший сын предыдущего[19]
- 1872—1893: Альфред Джозеф Стортон, 20-й барон Стортон (28 февраля 1829 — 18 апреля 1893), второй сын предыдущего[20]
- 1893—1936: Чарльз Ботольф Джозеф Стортон, 21-й барон Стортон (23 мая 1867 — 29 июля 1936), старший сын предыдущего[21]
- 1936—1965: Уильям Мармадьюк Стортон, 22-й барон Стортон (31 августа 1895 — 7 мая 1965), старший сын предыдущего[22]
- 1965—2006: Чарльз Эдвард Стортон. 23-й барон Стортон (11 марта 1923 — 12 декабря 2006), единственный сын предыдущего[23]
- 2006 — настоящее время: Эдвард Уильям Стивен Стортон, 24-й барон Стортон (род. 17 апреля 1953), старший сын предыдущего[24]
- Наследник титула: достопочтенный Джеймс Чарльз Питер Стортон (род. 12 декабря 1991), единственный сын предыдущего[25].
См. также
Напишите отзыв о статье "Барон Стортон"
Примечания
- ↑ [www.thepeerage.com/p334.htm#i3335 John Stourton, 1st Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p10758.htm#i107576 William Stourton, 2nd Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6082.htm#i60812 John Stourton, 3rd Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6078.htm#i60772 Francis Stourton, 4th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p10758.htm#i107579 William Stourton, 5th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6082.htm#i60816 Edward Stourton, 6th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p2884.htm#i28839 William Stourton, 7th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6083.htm#i60826 Charles Stourton, 8th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1737.htm#i17365 John Stourton, 9th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6085.htm#i60845 Edward Stourton, 10th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6086.htm#i60855 William Stourton, 11th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6088.htm#i60872 William Stourton, 12th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6089.htm#i60882 Edward Stourton, 13th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6085.htm#i60842 Thomas Stourton, 14th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6089.htm#i60888 Charles Stourton, 15th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1705.htm#i17043 William Stourton, 16th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6043.htm#i60421 Charles Philip Stourton, 17th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6091.htm#i60903 William Joseph Stourton, 18th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6115.htm#i61147 Charles Stourton, 19th Baron Stourton] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p6118.htm#i61173 Alfred Joseph Stourton, 24th Baron Segrave] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p4641.htm#i46407 Charles Botolph Joseph Stourton, 25th Baron Segrave] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p3621.htm#i36206 William Marmaduke Stourton, 26th Baron Segrave] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p4918.htm#i49172 Charles Edward Stourton, 27th Baron Segrave] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p4917.htm#i49170 Edward William Stephen Stourton, 28th Baron Segrave] (англ.). thePeerage.com.
- ↑ [www.thepeerage.com/p21685.htm#i216843 Hon. James Charles Peter Stourton] (англ.). thePeerage.com.
Источники
- Kidd, Charles, Williamson, David (editors). Debrett’s Peerage and Baronetage (1990 edition). New York: St Martin’s Press, 1990
- [www.leighrayment.com/ Leigh Rayment’s Peerage Pages]
- [www.thepeerage.com thepeerage.com]
- [www.cracroftspeerage.co.uk/online/content/stourton1448.htm Stourton, Baron (E, 1448)]
Отрывок, характеризующий Барон Стортон
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
