Бароссадойч

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Бароссадойч (нем. Barossadeutsch) — диалект немецкого языка, который использовался в районе Долины Баросса недалеко от Аделаиды в австралийском штате Южная Австралия. Его возникновение связано с переселением немцев в Австралию в 1842 году в поисках религиозной свободы. Это были преимущественно выходцы из Силезии, Пруссии и Познани, диалекты которых были достаточно схожими.

Бароссадойч представлял собой контактный язык, образованный из немецкой основы с английскими вкраплениями, причём по большей части лексическими. Это делало его понятным немцам, так как в целом он не далеко отошёл от литературного языка, а лишь использовал некоторые английские обозначения для описания новых явлений, предметов и понятий. Например, предложение Der rabbit ist über den fence gejumpt und hat die carrots abgenibbelt грамматически оформлено согласно немецким стандартам, но лексика частично английская. (См. грамматические особенности глагола в форме второго причастия: слова gejumpt и abgenibbelt изменяются как слабые глаголы, присоединяя грамматические аффиксы с учётом наличия отделяемого полупрефикса во втором слове). Перевод предложения на немецкий: Der Hase ist über den Zaun gehüpft und hat die Karotten abgenagt. Русский перевод: Заяц перепрыгнул через забор и погрыз всю посевную морковь[1].

Во время Первой мировой войны в Австралии использование немецкого языка, включая все его диалекты, существенно подавлялось. Переименовывались улицы и немецкие географические названия, поток немецких переселенцев прекратился. В послевоенное время использование бароссадойч прекращено.



См. также

Напишите отзыв о статье "Бароссадойч"

Примечания

  1. Vera Sprothen. [www.welt.de/welt_print/article1395564/Das_deutsche_Australien.html Das deutsche Australien] (нем.). Die Welt (24.11.2007). Проверено 5 февраля 2012. [www.webcitation.org/6Ab5ppThi Архивировано из первоисточника 11 сентября 2012].

Отрывок, характеризующий Бароссадойч

«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.