Барратт, Томас

Томас Барратт
Thomas Barratt
(Томас Барратт в возрасте 16 лет)
Род деятельности:	Лидер пятидесятников в Норвегии, пастор
Дата рождения:	22 июля 1862(1862-07-22)
Место рождения:	Корнуолл, Англия
Гражданство:	Норвегия
Дата смерти:	29 января 1940(1940-01-29) (77 лет)
Место смерти:	Осло, Норвегия
Отец:	Александр Барратт
Супруга:	Лаура Барратт (Якобсен)

Томас Болл Барратт (норв. Thomas Ball Barratt; 22 июля 1862, Корнуолл, Англия — 29 января 1940, Осло, Норвегия) — норвежский пятидесятнический лидер английского происхождения; пастор, проповедник, писатель и музыкант. Для представителей классического пятидесятничества Барратт является основателем пятидесятнического движения на европейском континенте; за успешную проповедь в Норвегии и других странах его называют «апостолом Европы».

После личных встреч с Барраттом в 1907 году в пятидесятничество перешли Леви Петрус (будущий лидер пятидесятнического движения в Швеции), Александр Бодди (основатель пятидесятнического движения в Англии), Йонатан Пауль (руководитель пятидесятников Германии). Томас Баррат также начал пятидесятнические церкви в Дании, Финляндии и Швейцарии. В 1911 году Барратт проповедовал в русскоязычной общине Гельсингфорса, в том же году посетил Петербург.

При нём, город Осло был некоторое время центром пятидесятнического движения в Европе.

Биография

Ранние годы

Томас Болл Барратт родился 22 июля 1862 в английском городе Олбастон, графство Корнуолл. Его дед, капитан Джордж Болл, а также его родители — Александр Барратт и Мария Болл посещали методистскую церковь и были весьма набожны. Через пять лет после рождения Томаса, его отец Александр переехал в Норвегию, где стал управляющим на шахте по добыче серы и пирита коммуны Варалдсёй фьорда Хардангерфьорд. В следующем году в Норвегию перебралась вся семья Барраттов, включая шестилетнего Томаса. В доме Барраттов устраивались богослужения, его мать проводила религиозные собрания для женщин.

В одиннадцатилетнем возрасте Томаса отправили на учёбу в Англию. В Англии Барратт обучался в методистском колледже им. Уэсли в Тонтоне, графство Сомерсет. В возрасте 12 лет он пережил обращение. В колледже Томас увлёкся искусством и музыкой, намереваясь стать музыкантом или художником. Музыкальное образование Барратт продолжил и в Норвегии, куда вернулся в 1878 году; его учителем музыки был Эдвард Григ. В духовной жизни большое влияние на Томаса оказали проповеди Джона Уэсли и Дуайта Муди. В восемнадцатилетнем возрасте Барратт подготовил свою первую проповедь; в его дневнике есть запись о том, как впоследствии он поднялся на высокую гору и проповедовал эту проповедь ветру.

Начало служения

В 1882 году Томас Барратт сдал экзамены в Методистскую епископальную семинарию в Бергене. По окончании этого заведения он должен был стать «поместным проповедником». Так называли мирян, проповедовавших в небольших общинах и способных замещать официально рукоположенных пасторов. С 1885 года Томас Барратт живёт в Христиании, где начинает служение в качестве проповедника поместной методистской церкви. Через год, в 1886 году он перебирается в коммуну Восс (Западная Норвегия). В одной из евангельских церквей соседнего города Берген он встретил свою будущую жену — Лауру Якобсен. В свободное время Барратт переводит духовную литературу с английского на норвежский (он в совершенстве владел обоими языками), пишет апологетические статьи о методистской церкви.

В 1889 году, в возрасте 27 лет, он возвращается в столицу и начинает служение диакона в Центральной методистской церкви; с 1891 года он является старейшиной общины. Его активная деятельность быстро приковывает к нему внимание. В 1902 году Барратт основал Христианскую городскую миссию, которая занималась социальной и благотворительной работой среди малоимущих и служила алкоголикам. Миссия использовала драматические и музыкальные произведения, чтобы проповедовать невоцерковлённым. В 1904 году Барратт начинает выпускать христианский журнал Byposten. Число прихожан его церкви постепенно росло, и к 1905 году возникла нужда в новом, более просторном здании миссии. С целью сбора средств на строительство нового здания Томас Барратт в 1906 году отправляется в Нью-Йорк. На Манхэттене он снимает комнату в пансионате Христианского и миссионерского альянса.

В финансовом отношении поездка в Америку не имела успеха. В сентябре 1906 года Барратт узнаёт о пятидесятническом пробуждении на Азуза-стрит. Он не может посетить Лос-Анджелес (из-за отсутствия средств) и поэтому вступает в переписку с пятидесятнической общиной в Лос-Анджелесе, задаёт интересующие его вопросы, много времени проводит за чтением Библии и в молитвах. 15 ноября 1906 года, на богослужении в Нью-Йорке Барратт пережил крещение Духом Святым и заговорил на иных языках. По его собственному утверждению, он был первым жителем Нью-Йорка, пережившим подобный духовный опыт.

Переход в пятидесятничество

По возвращении в Норвегию, Томас Барратт начинает активно проповедовать пятидесятничество. В канун Рождества (23 декабря 1906 года) он провёл первое богослужение в здании гимназии; 29 декабря 1906 года десять членов его методистской общины переживают крещение Святым Духом. Позже, Барратт отказывается от должности директора Христианской городской миссии и выходит из методистской церкви (в 1909 году).

Новая община начинает проводить богослужение в различных арендованных залах Осло. Первое время свои церковные здания Барратту предоставляли баптисты и некоторые другие т. н. «свободные» церкви. Тем не менее, возрождение столкнулось с сильной оппозицией, многие христиане весьма скептически высказывались о пятидесятнических проявлениях на собраниях Барратта. Некоторые норвежские газеты поместили в своих изданиях карикатуры на Барратта, что, однако, послужило лишь рекламой начинающегося пятидесятнического движения. Посещаемость встреч, на которых проповедовал Барратт была столь высокой, что полиции приходилось вмешиваться и регулировать потоки людей. Вскоре первые пятидесятнические общины возникают и в других норвежских городах; иногда в пятидесятничество переходят целые церковные общины. В 1916 году Барратт регистрирует в Осло первую пятидесятническую церковь — церковь «Филадельфия», ставшую центром норвежского пятидесятничества. О тогдашних богослужениях Барратт писал:

Люди из всех деноминаций спешат на собрания. Некоторые уже пережили свою Пятидесятницу и говорят на иных языках … Многие ищут спасения и получают чудное избавление. Те, которые посетили первые собрания, несут огонь в окружающие города.

— Яков Цопфи «... на всякую плоть!»

Являясь выходцем из методистской церкви, Барратт никогда не был крещён. Под влиянием своего друга Леви Петруса (в прошлом — пастора баптистской церкви в Швеции) Барратт приходит к осознанию в необходимости водного крещения. 15 сентября 1913 года он и его жена Лаура прошли через таинство водного крещения; обряд провёл Леви Петрус в пятидесятнической церкви Стокгольма.

В Осло Томас Барратт продолжает публиковать журнал Byposten; в 1910 году издание сменило название на Korsets Seier («Крест победы»). «Крест победы» публикуется до сих пор и является основным печатным изданием норвежских пятидесятников.

Апостол Европы

В начале 1907 года Барратт посещает Швецию, где начинается широкое пятидесятническое пробуждение. После встречи с Барраттом в пятидесятничество переходит баптистский пастор Леви Петрус, ставший впоследствии лидером шведских пятидесятников. В июне Барратт навещает Данию; после его визита в этой стране возникают пятидесятнические церкви. Викарий англиканской церкви Александр Бодди, посетивший Барратта весной 1907 года, убедил его приехать в Англию. В сентябре 1907 года Барратт проповедует в Сандерленде. В том же 1907 году, после встречи с Барраттом в пятидесятничество переходит будущий руководитель немецких пятидесятников Йонатан Пауль. В конце 1908 года Барратт снова проповедует в Дании; благодаря его проповеди в пятидесятничество перешла известная датская актриса Анна Ларссен (1875—1955).

В 1908 году Барратт навещает Швейцарию; к тому времени в стране уже трудились норвежские пятидесятнические миссионеры. Осенью 1911 года Томас Барратт и Леви Петрус, по приглашению лестадианской общины, проповедуют в различных городах Финляндии (бывшей в то время частью Российской империи). В Гельсингфорсе их приглашают посетить русскоязычную евангельскую общину, которой руководил А. И. Иванов. После Финляндии, Барратт навещает Санкт-Петербург. Александр Иванов, принявший пятидесятничество, впоследствии попадёт под влияние американского миссионера Андрея Уршана и создаст в Петербурге первую в России общину пятидесятников-единственников.

Т.о. Барратт принял личное участие в установлении пятидесятнических церквей во всех западноевропейских странах (за исключением Италии и Голландии), в которых пятидесятники появились до первой мировой войны. С миссионерскими целями он также посещал Сирию, Палестину, Индию, побывал в США и во многих европейских странах (Польша, Эстония, Исландия, Голландия).

Барратт также создал межденоминационную Норвежскую свободную миссию, просуществовавшую с 1914 по 1929 года. После её развала, Барратт активно участвовал в создании Пятидесятнической зарубежной миссии, миссионеры которой служили в Европе, Азии, Африке и Латинской Америке, сформировав ряд национальных пятидесятнических движений. В 1939 году в Стокгольме Томас Барратт был выбран в качестве президента первой европейской пятидесятнической конференции.

В служении Барратта описывают как весьма демократического лидера; его помощники обязательно высказывали своё мнение по тому или иному вопросу. Критика и насмешки в первые годы его служения научили его не быть высокомерным. Барратт не любил формальных ритуалов и часто давал «свободу Духу». Он основательно готовился к проповедям, однако за кафедрой часто отходил от запланированного конспекта. Голос Барратта был звонким и мелодичным.

Семья

Томас Барратт женился 10 мая 1887 года на Лауре Якобсен (1866—1951). Лаура с детства посещала методистскую церковь, после обращения в пятидесятничество служила спикером (проповедником) на многочисленных христианских встречах. За всю жизнь у Томаса и Лауры родилось восемь детей, но четверо из них умерли в младенчестве. И Томас Барратт и его жена играли на музыкальных инструментах, поэтому их дети росли в атмосфере классической музыки. Старшая дочь Барратта, Мария Луиза Барратт Дюе (1888—1969) стала известной норвежской пианисткой. Известными музыкантами стали внуки Барратта — Стефан Генрих Баррат Дюэ и Эстер Барратт Дюэ, а также правнуки — Сесилия Барратт Дюэ и Стефан Барратт Дюэ.

Смерть

Томас Барратт умер 29 января 1940 года. До конца своих дней он оставался пастором церкви «Филадельфия». На его похоронах присутствовало 20 тыс. человек; прощальную проповедь произнёс Леви Петрус. Захоронен в восточном секторе Спасского кладбища Осло. На могильной плите Барратт изображён обнимающим Библию.

Творчество

Томас Барратт написал тексты более ста евангельских песен. Для некоторых своих песен он сочинил мелодию. Также, Барратт перевёл немало стихотворений на норвежский язык. В 1911 году Барратт издал песенный сборник «Маранафа»; это был первый сборник церковных гимнов норвежских пятидесятников. В сборник вошли 110 песен написанных Барратом и 130 песен, переведённых им. Песни этого сборника до сих пор популярны у норвежских христиан. Заслугой Барратта также является организация церковного хора в приходе «Филадельфия».

Библиография

За свою жизнь Томас Барратт написал более 300 книг, брошюр и статей. Его сочинения были широко распространены среди пятидесятников Европы. Часть из них написаны на норвежском языке, часть — на английском. При жизни его проповеди и статьи были переведены на немецкий, шведский, финский, испанский и русский языки.

• 1887 — Evangeliske sanger (сборник песен)
• 1899 — Erik Arnesen eller den store forvandlingen
• 1909 — The Gift of Prophecy (repr. 1974)
• 1909 — In the Days of the Latter Rain (rev. ed., 1928)
• 1911 — Maran ata (сборник песен)
• 1911 — To Seekers After «The Promise of the Father»
• 1919 — Den kristne dåp
• 1926 — Verdens midtpunkt, Jesus
• 1927 — Ledetråd i Guds ord: for ungdom og nyfrelste
• 1927 — When the fire fell: An outline of my life
• 1932 — Et ord til alle. Prekener.
• 1933 — De kristne menigheter
• 1933 — Kvinnens rolle i menigheten
• 1935 — Står Jesu gjenkomst for døren
• 1938 — Ekteskap, skilsmisse og gjengifte
• 1939 — Bak død og grav. Mellemtilstanden og evigheten. Finnes det et helvete?
• 1941 — Erindringer (автобиография)
• неизв. — Forvandlet
• неизв. — Den store Glæde

Литература

• D. D. Bundy. Barratt, Thomas Ball // New International Dictionary of Pentecostal and Charismatic Movements, The / Stanley M. Burgess. — 2-е. — Гранд-Рапидс, Мичиган: Zondervan Publishing House, 2002. — P. 365-366. — 1328 p. — ISBN 0310224810.

• David Bundy. Barratt, Thomas Ball // Biographical Dictionary of Christian Missions / Gerald H. Anderson. — Grand Rapids/Cambridge: William B. Eerdmans Publishing Company, 1999. — P. 44. — 845 p. — ISBN 0802846807.

• Лестер Самралл. [www.ngvrn.ru/history/about-protestant/persons/2752-tomas-bol-barrat Томас Бол Бэррэт. Необычный Божий слуга] // Пионеры веры = Pioneers of faith. — МРО БЦХВЕ «Слово жизни», 2009. — С. 27-37. — 240 с. — ISBN 5-94324-037-3.

См. также

• Пятидесятники
• Пробуждение на Азуза-стрит

Ссылки

• Журнал [www.k-s.no/ Korsets Seier], основанный Т. Б. Барраттом

Отрывок, характеризующий Барратт, Томас

Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.