Барроу, Генри

Генри Барроу
англ. Henry Barrowe
Дата рождения:	ок. 1550
Место рождения:	Норфолк
Гражданство:	Королевство Англия Королевство Англия
Дата смерти:	6 апреля 1593(1593-04-06)
Место смерти:	Тайберн, Лондон

Генри Ба́рроу (англ. Henry Barrowe, род. ок. 1550 г. Шипдам, графство Норфолк — ум. 6 апреля 1593 г. Тайберн, Лондон) — английский религиозный деятель, пуританин. Последователей его учения называли барровистами.

Биография

Генри Барроу родился в дворянской семье, состоявшей в родстве с Джоном Эйслером, епископом Лондона. В ноябре 1566 года он уже учится в колледже Клэйр-Холл, в Кембридже. В 1570 он становится бакалавром искусств. После этого Барроу служит при дворе, а затем (с 1576 года) становится членом адвокатской камеры Грейс Инн.

В 1580—1581 годах Барроу, благодаря углублённому религиозному образованию и медитациям, приходит к другой, более строгой форме пуританства. Вскоре он входит в соприкосновение с Джоном Гринвудом, вождём английских конгрегационалистов, и принимает его взгляды. Несмотря на то, что Барроу бывал в Лондоне лишь наездами, он состоял в постоянном контакте с братством и участвовал в тайных собраниях конгрегационалистов.

Около 1581 года Роберт Браун основывает в Англии и в Голландии секту браунистов, руководство над которой позднее принял Г. Барроу. Члены секты считали, что религиозные убеждения и отправления должны быть освобождены от любого внешнего принуждения и насилия. Таким образом, они также отрицали и необходимость любой церковной организации и не признавали духовного чина и клира в любом его виде. Кроме Священного Писания, браунисты не признавали более никакого авторитета в вопросах религии, отказывались от любой другой формы и формулы моления. Преследуемые в Англии, браунисты бежали в Голландию где, реформированные пастором Джоном Робинсоном, были признаны на родине уже как индепенденты.

После того, как Барроу 9 ноября 1586 года, приехав в Лондон, посетил в тюрьме Клинк заключённого там Гринвуда, он был также схвачен и доставлен к епископу Джону Уайтгифту. Барроу обжаловал незаконный арест, отказался заплатить залог и принести торжественную присягу, после чего был заключён в башню. После полугодичного заключения и постоянных допросов Барроу был, вместе с Джоном Гринвудом, в мае 1587 года обвинён в отступничестве (так как они отказывались участвовать в англиканской службе) — на основании закона, принятого в своё время против католиков. При ужесточённых условиях содержания им было предложено уплатить ещё более высокий залог. До принятия окончательного решения о судьбе обоих Гринвуд и Барроу должны были быть помещены во Флитскую тюрьму.

Г. Барроу оставался в заключении ещё 6 лет, в тяжелейших условиях содержания. Он был ещё неоднократно допрошен, в том числе 18 марта 1588 года перед Коронным советом (Privy Council), как следствие его прошения на имя королевы Елизаветы I. При этом Барроу использовал возможность выступить с речью, в которой отстаивал принцип свободы совести, а также охарактеризовать любые церковные церемонии как язычество и поклонение идолам, а епископов — как преследователей и угнетателей. В течение своего заключения Барроу вёл ожесточённую дисскуссию с Робертом Брауном (вплоть до 1588 года), который стал автором «объяснительного» письма к общественности, в котором характеризовал Барроу как «ренегата». Кроме этого, Барроу был автором нескольких работ в защиту конгрегационализма, из которых важнейшие:

• A True Description of the Visible Congregation of the Saints. 1589
• A Plain Refutation of Mr Gifford’s Booke, intituled A Short Treatise Gainst the Donatistes of England. 1590—1591
• A Brief Discovery of the False Church. 1590.

Начиная с 1590 года руководство Англиканской церкви стало изыскивать различные средства, чтобы переубедить или заставить замолчать Гринвуда и Барроу. Вначале к обоим были посланы духовные лица из пуритан с заданием выработать какое-либо нейтральное соглашение — однако, безрезультатно. Далее было решено: осудить проповедников как государственных преступников на основании закона о распространении подстрекательской и запрещённой литературы. 23 марта 1593 года Барроу и Гринвуд были приговорены к смертной казни через повешение. На следующий день после вынесения приговора обоих доставили к месту казни, однако затем она была отсрочена. 31 марта они вновь были доставлены к виселице, на шею каждому была надета петля, но после некоторого ожидания исполнение было вновь перенесено. В конце концов, утром 6 апреля оба пуританина были всё-таки повешены.

Позднее был казнён и третий пуританин, Джон Пенри, также отстаивавший взгляды, совпадавшие с подобными у Барроу и Гринвуда. Арестованный 23 марта 1593 года, он настаивал на открытом диспуте с англиканскими духовными лицами в присутствии королевы или членов Коронного совета, но ему в этом было отказано.

Литература

• H. M. Dexter: Congregationalism during the last three hundred years; The England and Holland of the Pilgrims. In: Catholic Enceclopedia. 1880
• F. J. Powicke: Henry Barrow, Separatist (1550?-1593) and the Exiled Church of Amsterdam, (1593—1622). James Clarke and Co, London 1900
• L. H. Carlson: The Writings of John Greenwood and Henry Barrow, 1591—1593. Vol. 6, George Allen and Unwin, London 1970
• B. Brook: Lives of the Puritans. Soli Deo Gloria Pubns, 1997

Отрывок, характеризующий Барроу, Генри

– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.