Барси, Джудит

Джудит Барси
Judith Barsi
Портрет Джудит, написанный польской художницей Анной Розвадовской, 2011 год
Имя при рождении:	Judith Eva Barsi
Дата рождения:	6 июня 1978(1978-06-06)
Место рождения:	Лос-Анджелес, Калифорния, США
Дата смерти:	26 июля 1988(1988-07-26) (10 лет)
Место смерти:	Канога-Парк, Лос-Анджелес, США
Гражданство:	США США
Профессия:	актриса
Карьера:	1984—1988

Джудит Эва Барси (англ. Judith Eva Barsi; 6 июня 1978 — 25 июля 1988) — американская девочка-актриса, которая из-за своего маленького роста часто играла персонажей, по сюжету значительно моложе её реального возраста. Её самыми известными киноработами стали голосовые роли в мультфильмах «Все псы попадают в рай» и «Земля до начала времён». После нескольких лет жестокого обращения она с её матерью была убита её отцом Джозефом, который после этого покончил с собой.

Биография

Джудит родилась в семье венгерских эмигрантов Йожефа Иштвана Барши (род. 16 ноября 1932 года) и Марии Вировац (род. 14 февраля 1940 года), которые, будучи ещё незнакомыми друг с другом, бежали из Венгрии после восстания 1956 года. Йожеф не имел родителей и был незаконорожденным, из-за чего очень комплексовал. Во время бегства ему было 19 лет и поначалу он перебрался во Францию, где женился на другой венгерской беженке Кларе. От этого брака у Джудит были сводные брат Барна (1957—1995) и сестра Аги (1958—2008). Комплексуя из-за своего происхождения и характерного венгерского акцента, Йожеф стал злоупотреблять алкоголем, из-за чего началось рукоприкладство и брак стал разваливаться. В 1964 Барши эмигрировали в США в Нью-Йорк, где Йожеф Барши стал Джозефом Барси (получив американское гражданство, он не стал менять своё имя и поменял только его произношение с венгерского на английский — Джозеф Барси) или «Аризона Джо», как его называли знакомые в США. Однако и там он начал распускать руки и поколачивал Барну, вследствие чего Клара с детьми переехала в Аризону. Несмотря на попытки Джозефа наладить семейные отношения Клара всё равно подала на развод, после того как Джозеф бросил в неё сковороду в пьяном гневе. Вскоре после развода Джозеф переехал в Калифорнию, где начал работать слесарем. В свободное время он играл на банджо или скрипке в группе польке, где его позывным псевдонимом был «YO-seff».

Мария родилась в сельской местности на юге Венгрии. В детстве она подвергалась физическому и устному насилию со стороны отца. Перебравшись в США Мария стала Марией Агнес Бенко и начала работать официанткой в одном из кафе Лос-Анджелеса, где собирались многие эмигранты. Она познакомилась с Джозефом, когда тот оставил ей в качестве чаевых 100-долларовую купюру.

Мария очень хотела стать актрисой, но позже решила попытаться сделать актрису из дочери. Джудит было пять лет, когда её заметили на катке в Сан-Фернандо, причём заметили её потому, что на вид ей можно было дать около трёх. Всего за свою недолгую карьеру в кино Джудит успела сняться в около 70 рекламных роликах, четырёх телепроектах, трёх кинофильмах и двух мультфильмах. Где-то в этот период Джудит вынуждена была принимать гормоны роста, чтобы выглядеть не младше своего возраста.

Несмотря на то, что Джудит родилась в Америке и с детства должна была говорить на английском языке, она свободно разговаривала на венгерском и часто, когда ей нужно было поговорить при всех о чём-то личном с матерью, она использовала именно этот язык.

Родительское злоупотребление

В семье Барси всё было относительно спокойно примерно до 1984 года, но в 1985 жизнь семилетней Джудит превратилась в настоящий кошмар. К тому моменту её гонорары за съёмки в целом составили 100 000$, что позволило семье Барси купить дом с тремя спальнями в районе Лос-Анджелеса Уэст Хилл. К тому времени Джозеф был безработным и начал злоупотреблять алкоголем из-за мысли, что всё денежное состояние теперь зависит только от их дочери. Сначала это вызывало у него сильную ревность, а затем паранойю. Первое, что он сделал, когда они переехали в новый дом — обнёс его забором с железными шипами, который можно было открыть только изнутри. В разговорах с соседями он держался скрытно и всегда старался свести беседу к минимуму. За всем этим у него развилась мысль, что Мария и Джудит, уезжая на съёмки или фотосессии, могут не вернуться домой, и тогда Джозеф начинал окончательно распоясываться. Трижды он был арестован за нетрезвое вождение за рулём. В конечном итоге его поведение привело к тому, что друзья Джудит старались не задерживаться надолго в её доме.

Однажды вечером в их доме была устроена вечеринка, где Джозеф пришёл в ярость от того, что его дочь завладела вниманием гостей. Заманив дочь на кухню, он назвал её «чёртово маленькое отродье», потом схватил за волосы и толкнул на пол (по другой версии — он швырнул в неё кастрюли и разбил ей нос). Джудит не рассказывала об этом инциденте никому, кроме одного одноклассника. В декабре 1986 года Мария наконец сообщила в полицию о его угрозах, а также о том, что Джозеф ударил её по лицу и душил. Полиция не сумела выявить на ней физических признаков злоупотребления, и Мария в конечном счете забрала своё заявление против мужа. Хотя после этого, согласно свидетельским показаниям, Джозеф перестал пить, его угрозы и оскорбления (правда, теперь уже только словесные) в отношении жены и дочери не прекратились. Вскоре после этого Джудит получила роль Теа Броди в фильме «Челюсти: Месть», который был четвёртой и заключительной частью эпопеи «Челюсти». Фильм собирались снимать на Багамах. Ночью накануне отъезда Джозеф приставил к её горлу большой кухонный нож. «Если ты не вернёшься», — прошипел он, — «я найду и убью тебя!» (по другой версии, угроза была иной — «Если ты решишь не возвращаться, то я перережу твоё горло!»). Несмотря на то, что спустя два месяца Джудит вернулась домой, обстановка в семье не изменилась. Позже Мария рассказала знакомым, что Джозеф показал ей канистры с бензином и предупредил, что он сожжёт дом, если они уедут. Дело дошло до того, что Джозеф скрыл от Марии телеграмму из Венгрии, в которой сообщалось о смерти её родственника, так как считал, что тогда она, поехав на похороны, увезёт с собой Джудит и они не вернутся в Америку. В конечном итоге у Джудит от такой обстановки начался стресс, из-за которого она начала набирать в весе.

Правда всплыла, когда Джудит, во время вокального прослушивания к «Все псы попадают в рай», не выдержала и призналась во всём своему агенту. Она была отправлена на приём к детскому психологу, который диагностировал у девочки сильное эмоциональное и физическое насилие. Врач попросил Марию заполнить отчёт, чтобы с помощью него известить организацию CPS (Child Protective Services) о ситуации, что Мария и сделала, но дело так и не было заведено, так как Мария заверила тамошних работников, что собирается разводиться с Джозефом (по слухам, она считала, что даже если CPS сможет спрятать Джудит, то тогда Джозеф убьёт её, Марию, и Джудит останется одна). Друзья и соседи поощряли Марию на то, чтобы уехать с Джудит куда-нибудь далеко, но Мария отказывалась, говоря, что не хочет разрушать карьеру дочери, что не хочет терять дом и нажитое ими имущество, но потом же просто сказала, что куда бы они ни уехали, Джозеф всё равно их найдёт и точно убьёт. В конечном счёте Мария сумела арендовать для дочери квартиру вдали от дома в районе Панорама-Сити, где Джудит проводила дневное время. В этот период она в основном каталась с друзьями на велосипедах и старалась как можно больше проводить времени на улице.

Поскольку Джозеф был помешан на чистоте, то Мария перестала наводить порядок в доме, рассчитывая, что Джозеф сам после этого съедет от них, из-за чего дом пришёл в полное запустение. За неделю до смерти, Мария сказала ближайшему соседу, что собирается обналичить чек на возвращаемую сумму федерального налога своей дочери за 12,000$ прежде, чем Джозеф сможет получить его. Между тем, бывший коллега Джозефа по работе Питер Кивлен позже признался, что, по меньшей мере, раз 500 слышал от Барси, как тот хочет убить свою жену; когда Кивлен поинтересовался у Джозефа, думает ли он о том, что же в таком случае будет с Джудит, тот ответил ему: «Её я тоже убью».

Смерть

Джудит последний раз была замечена в понедельник 25 июля 1988 года, когда ездила на велосипеде по улице. Ночь на 26 июля она планировала провести в доме у друга, но по какой-то причине затея не состоялась, и Джудит в ту ночь ночевала у себя дома. Где-то в 1:15 Джозеф прокрался в её спальню и выстрелил Джудит в голову из пистолета 32-го калибра. Позже было установлено, что девочка умерла моментально и не успела проснуться. Когда Мария услышала выстрел, она побежала вниз в гостиную (спальня Джудит была на первом этаже), где и столкнулась с Джозефом. Предположительно она упала на колени и закрыла голову руками, когда Джозеф выстрелил и в неё.

Следующие три дня Джозеф слонялся по дому и только один раз подошёл к телефону во вторник ночью, когда звонил агент Джудит, и сказал ему, что собирается уехать, но задерживается, чтобы «попрощаться с дочерью». В среду 27 июля приблизительно в 8:30 утра он облил их мёртвые тела бензином и поджёг. После чего пошёл в гараж, где выстрелил себе в голову из пистолета 32-го калибра.

Увековечивание

Джудит и её мать были похоронены 9 августа 1988 на кладбище Форест-Лаун в Голливуд-Хиллз в Лос-Анджелесе. В течение 16 лет это были обычные непримечательные холмики и лишь 23 августа 2004, благодаря стараниям фанатов, на могиле Джудит была установлена памятная надгробная плита. На ней под её именем и датами жизни выведена фраза «Our Concrete Angel» (рус. Наш Бетонный Ангел), что является отсылкой к одноимённой песне Мартины Макбрайд, в которой она поёт об ужасном обращении с детьми. Под нею выведена другая фраза «Yep! Yep! Yep!», которая является любимой репликой озвученного ею персонажа Даки из «Земля до начала времён» (в одном интервью Джудит говорила, что это самый любимый фильм в её карьере). На могилу Марии табличку установили 28 января 2005. Место захоронения Джозефа по сей день остаётся неизвестным.

Спустя полтора года, после смерти Джудит, в 1989 в прокат вышел её последний фильм «Все псы попадают в рай», где как раз обыгрывалась жизнь после смерти, а Джудит озвучивала Анну-Марию — девочку-сироту, которая в финале, благодаря стараниям главного героя, обретает любящих её приёмных родителей. В финальных титрах звучит песня «Love Survives» (рус. Любовь Выживает), мелодия которой является лейтмотивом всего мультфильма — спевшие эту песню, Айрин Кара и Фредди Джексон спели её специально для Джудит.

Ссылки

• [www.tv.com/person/30563/summary.html Джудит Барси] (англ.) на TV.com
• [judithbarsi.dc-lundberg.net/ Judith Barsi In Memoriam]
• [judith-barsi.com/ Официальный сайт памяти Джудит Барси]
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=3038 Барси, Джудит] (англ.) на сайте Find a Grave

Отрывок, характеризующий Барси, Джудит

Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.