Барсова, Инна Алексеевна
Поделись знанием:
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Инна Алексеевна Барсова (род. 10 сентября 1927[1], Смоленск) — российский музыковед, доктор искусствоведения, профессор. Заслуженный деятель искусств РФ (1994), член Союза композиторов РФ[2].
Биография
Инна Барсова родилась в Смоленске в семье фортепианного мастера А. Е. Барсова[2]. С 7 лет обучалась игре на фортепиано у Л. В. Станчинской, сестре А. В. Станчинского; с 1937 года училась в Центральной музыкальной школе при Московской консерватории по классу фортепиано, сначал у М. Л. Гехтман, затем у Э. Л. Вилянской; одновременно занималась композицией у С. Ю. Бирюкова[2].
В 1943 году, по возвращении из эвакуации Барсова поступила в Музыкальное училище при Московской консерватории, где по фортепиано занималась у Н. Л. Фишмана, а затем у В. А. Натансона, по гармонии у И. В. Способина, по композиции — у Е. О. Месснера[2]. В 1951 году окончила теоретико-композиторский факультет Московской консерватории, где по классу теории также училась И. В. Способина, в 1954 году у него же окончила аспирантуру[2].
С 1953 года Инна Барсова работает в Московской консерватории, где первоначально преподавала на кафедре инструментовки. С 1969 года ведёт спецкласс на кафедре инструментовки теоретико-композиторского факультета (в настоящее время — историко-теоретический факультет), преподавала также на кафедрах истории зарубежной музыки и истории русской музыки, с 1998-го работает на кафедре теории музыки (секция инструментовки и чтения партитур), с 1981 года — профессор. В 1979—1991 годах была профессором Горьковской консерватории им. М. И. Глинки, а в 1995—1998 годах — Минской консерватории[2].
Муж — С. А. Ошеров, филолог, переводчик.
Научная деятельность
Инна Барсова специализируется главным образом на западноевропейской музыке; многие её работы посвящены, в частности, творчеству Густава Малера, она является членом Международного общества Густава Малера[2]. Барсовой принадлежат также многочисленные статьи в «The New Grove Dictionary of Music and Musicians» (1980, 2001)[2].
Основные публикации
- Скрябин и русский симфонизм // Советская музыка. 1958. № 5. С. 65—71
- Густав Малер. Письма. Воспоминания / Пер. с нем. С. А. Ошерова. М.: Музыка. 1964. 635 с.; 1968. [Составление; вступ. статья «Густав Малер. Личность, мировоззрение, творчество»; комментарии.]
- Книга об оркестре. М.: Музыка. 1969. 231 с.; 1978
- Практическое руководство по чтению симфонических партитур: Учеб. пособие для консерваторий. Вып. 1. М.: Музыка. 1969. 224 с. [Совместно с Ю. А. Фортунатовым.]
- Ранние симфонии Густава Малера: Автореф. дисс. канд. иск. / Московская гос. консерватория им. П. И. Чайковского, 1970. 24 с.
- Малер в контексте времени // Советская музыка. 1973. № 3. С. 69—77
- Музыкальная энциклопедия. Т. 2. М.: 1974. Статьи: Гросфатер (Стб. 76); Дестинова Э. (Стб. 203—204); Зембрих М. (Стб. 457—458); Камерная симфония (Стб. 674); Камерный оркестр (Стб. 675—676)
- Обсуждаем симфонию А. Шнитке // Советская музыка. 1974. № 10. С. 14—16. [Под одним названием со статьями других авторов о Первой симфонии А. Шнитке.]
- Камерный оркестр Пауля Хиндемита (Kammermusiken № 1-7) // Музыка и современность. Вып. 9 / Ред.-сост. Д. Фришман. М.: Музыка. 1975. С. 226—261
- Симфонии Густава Малера: Монография. М.: Сов. композитор, 1975. 496 с. Аннот.: [Zusammenfassung] // Nachrichten zur Mahler-Forschung. 1 / Internationale Gustav Mahler Gesellsschaft. Wien, 1976
- Александр Мосолов: двадцатые годы // Советская музыка. 1976. № 12. С. 77—87
- Alexandr Mosolov: Dvacátá léta // Hudebni Rozhledy. 1977. № 11, 12. 1978. № 2
- Малер Г. // Музыкальная энциклопедия. Т. 3. М., 1976. Стб. 414—420
- Курт в диалоге наших дней // Советская музыка. 1977. № 8. С. 118—125. (Рец. на кн.: Курт Э. Романтическая гармония и её кризис в «Тристане» Вагнера. М., 1975)
- Вагнер Р. Избранные работы. М.: Искусство. 1978. 695 с. [Составление и комментарии. Совместно с С. А. Ошеровым.]
- Книга о Берге // Советская музыка. 1978. № 8. С. 105—112. [Рецензия на кн.: Тараканов М. Е. Музыкальный театр Альбана Берга. М., 1976.]
- Музыкальная энциклопедия. Т. 4. М., 1978. Статьи: Оркестр (Стб. 83-97); Партитура (Стб. 193—196)
- Das Frühwerk von Alexandr Mosolov // Jahrbuch Peters. 1979 / Hg. von Ebernhard Klemm. Leipzig, 1980. S. 117—169
- Ibid // Musik-Konzepte 37/38. Alexandr Skrjabin und die Skrjabinisten. II / Hg. von Heinz-Klaus Metzger und Rainer Riehn. München: edition text + kritik, 1984. S. 122—167
- Раннее творчество Александра Мосолова (двадцатые годы) // Александр Мосолов. Статьи и воспоминания / Общ. ред. И. А. Барсовой; Сост. Н. К. Мешко. М., 1986. С. 44—122
- The New Grove. Dictionary of Music and Musicians. London: Macmillan; Washington: Grove’s Dictionaries of Music inc.; Hong Kong: DC Peninsula, 1980. Статьи: Gnesin M. F. (Vol. 7. P. 478—479); *Grechaninov A. T. (Vol. 7. P. 658—659. В соавт. с Э. Джералдом); Ippolitov-Ivanov M. M. (Vol. 9. P. 291); Kastal’sky A. D. (Vol. 9. P. 822—823); Mosolov A. V. (Vol. 12. P. 611—612); Polovinkin L. A. (Vol. 15. P. 52); Vasilenko S. N. (Vol. 19. P. 560—561)
- Музыкальная энциклопедия. Т. 5. М., 1981. Статьи: Струнный оркестр (Стб. 338—339); Трио-соната (Стб. 608—609); Tutti (Стб. 655—656)
- Mahler und Dostojewski // Gustav Mahler Kolloquium / Red. Rudolf Klein. Kassel u. a.: Bärenreiter, 1981. (Österreichische Gesellschaft für Musik. Beiträge’ 79-81). S. 65—75
- Малер и Достоевский // Музыка. Культура. Человек. Вып. 2 / Под ред. М. Мугинштейна. Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1991. С. 115—131
- Чтение партитур // Музыкальная энциклопедия. Т. 6. М., 1982. Стб. 254
- Портрет художника // Иностранная литература. 1983. № 3. С. 244—246. [В соавт. с С. А. Ошеровым. Рецензия на кн.: Бониш Ф. Жизнь Белы Бартока в фотографиях и документах. Будапешт, 1981.]
- Сто лет спустя // Советская музыка. 1983. № 11. С. 112—120. (О Днях Рихарда Вагнера в ГДР, 7-13 февраля 1983 г.)
- Библиотека музыканта // Музыка в СССР. 1984. № 3. Июль — сентябрь. С. 86—88. (Обзор новых нот и книг издательств «Музыка» и «Советский композитор»)
- Музыкальная драматургия Четвертой симфонии Гии Канчели // Музыкальный современник. Вып. 5 / Ред. В. В. Задерацкий и др. М., 1984. С. 108—134
- Музыка романтизма // Мир романтизма (живопись, рисунок): Каталог выставки. М.: Сов. художник. 1985. С. [9]—[20]
- Опыт этимологического анализа: К постановке вопроса // Советская музыка. 1985. № 9. С. 59—66
- Александр Мосолов. Статьи и воспоминания / Сост. Н. К. Мешко. М., 1986. 208 с. Общая редакция; статья «Раннее творчество Александра Мосолова (двадцатые годы)»
- Специфика языка музыки в создании художественной картины мира // Художественное творчество. Вопросы комплексного изучения. 1984 / Отв. ред. Б. М. Кедров. Л.: Наука. 1986. С. 99—116
- Мифологическая семантика вертикального пространства в оркестре Рихарда Вагнера // Проблемы музыкального романтизма: Сб. науч. трудов / Отв. ред. А. Л. Порфирьева. Л.: 1987. С. 59—75
- Проблемы малероведения 80-х годов: По материалам лейпцигского симпозиума // Советская музыка. 1987. № 2. С. 86—93
- То же на нем. яз. // Kongressbericht zum IV. Internationalen Gewandhaus-Symposium «GUSTAV MAHLER. Leben — Werk — Interpretation — Rezeption». 11.-13. Oktober 1985 / Hg. von Steffen Lieberwirth. Leipzig, 1990. (Dokumente zur Gewandhausgeschichte. 5). S. 130—134
- Легенда о художнике (Томас Манн и Густав Малер) // Музыка. Культура. Человек. Вып. 1 / Отв. ред. М. Мугинштейн. Свердловск, 1988. С. 128—148
- Самосознание и самоопределение истории музыки сегодня // Советская музыка. 1988. № 9. С. 66—73
- Опыт анализа музыкального конструктивизма в связи с творчеством Александра Мосолова (социальная функция, место в контексте других искусств, оркестровая техника) // Современная музыка и проблемы воспитания музыковеда: Межвузовский сб. трудов (Вып. 9) / Отв. ред. В. М. Калужский. Новосибирск, 1988. С. 43—57
- Творчество Александра Мосолова в контексте советского музыкального конструктивизма 1920-х годов // Россия — Франция. Проблемы культуры первых десятилетий ХХ века: Сб. статей / Общ. ред. И. Е. Даниловой. М., 1988. С. 202—220
- Восьмая симфония Малера в России // Советская музыка. 1989. № 4. С. 55—60. [Рецензия на первое исполнение 25 декабря 1988 г. п/у Д. Китаенко.]
- Из неопубликованных архивов Мосолова // Советская музыка. 1989. № 7. С. 80—92; № 8. С. 69—75. [Публикация, вступ. статья, комментарии.]
- Новое в русской малериане // Советская музыка. 1990. № 2. С. 98—102. (Автограф письма Г. Малера в России; Встреча Малера с оркестром Мариинского театра в зеркале документов)
- «…Самые патетические композиторы европейской музыки». Чайковский и Малер // Советская музыка. 1990. № 6. С. 125—132
- То же на япон. яз. // New CF III-S. 1992. № 1. P. 177—182
- Mahler — ein «Schüler» Čajkovskijs? // Internationales Čajkovskij-Simposium. Tübingen 1993: Bericht / Hg. von Thomas Kohlhase. Mainz u. a.: Schott, 1995. (Čajkovskij-Studien. Bd. 1) S. 51—56
- Zum Formproblem bei Gustav Mahler // Kongreßbericht zum IV. Internationalen Gewandhaus-Symposium «GUSTAV MAHLER. Leben — Werk — Interpretation ndash; Rezeption». 11.-13. Oktober 1985 / Hg. von Steffen Lieberwirth. Leipzig, 1990. (Dokumente zur Gewandhausgeschichte. 5). S. 53—57
- Das Schaffen Gustav Mahlers im Spiegel der russischen Kritik und Musikwissenschaft in der ersten Hälfte des 20. Jahrhunderts // Das Gustav-Mahler-Fest. Hamburg 1989. Bericht über den Internationalen Gustav-Mahler-Kongreß / Hg. von Matthias Theodor Vogt. Kassel u. a.: Bärenreiter, 1991. S. 267—277
- Гёте И. В. Лирика. Переводы С. А. Ошерова. М., 1992. 113 с. [Составление.]
- Орган в зеркале романтического оркестра. Австро-немецкая традиция // Музыкальная академия. 1993. № 2. С. 91—97
- Малер сегодня // Музыкальная академия. 1994. № 1. С. 140—220. [Составление. Совместно с А. Бретаницкой.]
- Неизвестные документы // Там же. С. 214—217. [Публикация, комментарии.]
- «Трижды лишенный родины». Архетип еврейства в личности и творчестве Густава Малера // Там же. С. 177—181
- «Россия промолчала…». К 100-летию со дня рождения Иосифа Шиллингера // Экспресс-хроника. 1995. 1 октября. № 32 (418)
- Aleksander Mossolow — sein Leben und sein Schicksal // Verfemte Musik. Komponisten in den Diktaturen unseres Jahrhunderts: Dokumentation des Kolloquiums vom 9.-12. Januar 1993 in Dresden. Frankfurt/M. u. a.: Peter Lang, 1995. S. 177—182
- Mahler und Russland // Muziek & Wetenschap: Dutch Journal for Musicology. Vol. 5 (1995/1996). Nr. 3. Gustav Mahler: the world listens / Ed. by Donald Mitchell and Henriette Straub. Amsterdam. S. 287—301
- Между «социальным заказом» и «музыкой больших страстей»: 1934—1937 годы в жизни Дмитрия Шостаковича // Д. Д. Шостакович: Сб. статей. К 90-летию со дня рождения / Сост. Л. Г. Ковнацкая. СПб.: Композитор, 1996. С. 121—140
- Between «Social Demands» and the «Music of Grand Passions». The Years 1934—1937 in the Life of Dmitry Shostakovich // Shostakovich in Context / Ed. by Rosamund Bartlett. Oxford University Press, 2000. P. 79—98
- Русский музыкальный авангард 1920-х годов. Параллели и пересечения с немецкой музыкой // Москва — Берлин. 1900—1950: Каталог выставки. М.: Галарт; Берлин, Мюнхен: Престель, 1996. С. 167—171
- Verdrängte Moderne. Russische Avantgardemusik in den zwanziger Jahren // Berlin — Moskau. 1900—1950. München; New York: Prestel, 1996. S. 167—171
- Ars notandi. Нотация в меняющемся мире: Материалы науч. конференции, посвященной тысячелетнему юбилею Гвидо Аретинского. М., 1997. 124 c. [Науч. труды Московской гос. консерватории им. П. И. Чайковского. Сб. 17. Ред.-сост.]
- Трактат Михаэля Преториуса «Syntagma musicum» как источник сведений по истории нотации // Ars notandi. Нотация в меняющемся мире: Материалы науч. конференции, посвященной тысячелетнему юбилею Гвидо Аретинского. М., 1997. С. 51-63. [Науч. труды Московской гос. консерватории им. П. И. Чайковского. Сб.17.]
- Миф о Москве-столице (1920—1930) // Музыкальная академия. 1997. № 2. С. 174—178
- Очерки по истории партитурной нотации (XVI — первая половина XVIII века). М., 1997. 571 с.
- Шостакович Д. Д. Светлый ручей: Комедийный балет в 3 д., 4 карт. Ор. 39: Перелож. для фортепиано автора / Общ. ред. М. Якубова. М.: DSCH. 1997. 232 с. [Подготовка текста; статья «„Светлый ручей“ — третий балет Дмитрия Шостаковича»; комментарии (совместно с М. Якубовым).]
- «Светлый ручей» [Д. Шостаковича]. К истории создания. По следам нотных рукописей // Музыкальная академия. 1997. № 4. С. 51—58
- «…Нигде лучше не приняли моего „Воццека“, чем в Ленинграде» // Музыкальная академия. 1998. № 3—4. Кн. 1. С. 141—144
- Сотрудничество и переписка двух издательств: Universal Edition и Музсектора Гос-издата в 20-30-е годы: Взгляд из Вены // «Музыкальное приношение»: Сб. статей. К 75-летию Е. А. Ручьевской / Ред.-сост. Л. П. Иванова, Н. Ю. Афонина. СПб.: Канон. 1998. С. 240—258
- Das Thema der Wanderschaft im Lied von Schubert und Mahler // Muzyka i lirika 9. Pie´s´n europejska miedzu romantyzmem a modernizmem. Studia pod redaktija; M. Tomaszewskiego. Akademia Muzyczna w Krakowie, 2000. S. 89—95
- Густав Малер и венский сецессион // Музыка ХХ века. Московский форум: Материалы международных научных конференций / Отв. ред. В. С. Ценова. М., 1999. С. 110—117. [Науч. труды Московской гос. консерватории им. П. И. Чайковского. Сб. 25.]
- К 90-летию со дня рождения В. Д. Конен // Старинная музыка: Практика, аранжировка, реконструкция: Материалы науч.-практич. конференции / Ред.-сост. Р. А. Насонов, М. Л. Насонова. М.: Прест. 1999. С. 5—10
- Поздний романтизм и антиромантизм в свете риторического типа творчества (опыт рассуждения) // Науковий вiсник Национальноi музичноi академii Украiни iм П. I. Чайковського. Вип. 6. Musicae ars et scientia: Книга на честь 70-річчя Н. О. Герасимової-Персидської / Сост. Е. С. Зинькевич. Киев, 1999. С. 202—218
- Avancierte Musik in Moskau und St. Petersburg // Dresden und die avancierte Musik im 20. Jahrhundert. Teil I. 1900—1933 / Hg. von Matthias Herrmann und Hanns-Werner Heister. Laaber: Laaber, 1999. (Musik in Dresden. Bd. 4). S. 47—50
- Mahler and Russia // The Mahler Companion / Ed. by Donald Mitchell and Andrew Nicholson. Oxford, 1999. P. 517—530
- Воспоминание о Галине Ивановне Козловой // Галина Козлова. Музыкальное приношение: Воспоминания, статьи, материалы / Ред.-сост. Т. Н. Левая и Б. С. Гецелев. Н. Новгород, 2000. С. 73—74
- Музыка Кшенека в России // Эрнст Кшенек в «Геликон-опере». 13-14-15 ноября 2000. К 100-летию со дня рождения / Сост. Ю. Полубелов. М., 2000. С. 23—30
- Die Rezeption der deutsch-österreichischen Avantgarde in Russland (1911—1948) // Musikgeschichte in Mittel- und Osteuropa. Mitteilungen der internationalen Arbeitsgemeinschaft an der *Technischen Universität Chemnitz. Heft 6 / Hg. von Helmut Loos und Ebernhard Müller. Chemnitz: Gudrun Schröder, 2000. S. 146—173
- Ошеров С. А. Найти язык эпох. От архаического Рима до русского Серебряного века / 2001. 335 с. [Составление и общая редакция.]
- The New Grove Dictionary of Music and Musicians. 2nd Edition / Ed. by Stanley Sadie. London: Macmillian, 2001. Статьи: Gnesin M. F. [Vol. 10. P. 64. В соавт. с Е. Двоскиной]; Goldenweiser A. B. [Vol. 10. P. 96-97. В соавт. с И. Ямпольским]; Grechaninov A. T. [Vol. 10. P. 325—326. В соавт. с Дж. Абрахамом]; Ippolitov-Ivanov M. M. [Vol. 12. P. 519—520]; Melkikh D. M. [Vol. 16. P. 347—348]; *Mosolov A. V. [Vol. 17. P. 182]; Podgaits Ye. I. [Vol. 19. P. 934—935]; Polovinkin L. A. [Vol. 20. P. 48]; Savenko S. I. [Vol. 22. P. 339—340]; Shebalin W. Ya. [Vol. 23. P. 244—246]; Sokolov I. G. [Vol. 23. P. 627—628]; Vasilenko S. N. [Vol. 26. P. 333—334]; Veprik A. M. [Vol. 26. P. 418—419. В соавт. с Д. Гойовы]
- Католическая энциклопедия. Т. 1. М.: Изд-во францисканцев. 2002. Статьи: Вивальди А. (Стб. 955—956); Вилларт А. (Стб. 998—999); Габриели А. (Стб. 1158—1159); Габриели Дж. (Стб. 1159—1160); Гендель Г. Ф. (Стб. 1227—1229); Джезуальдо ди Веноза (Стб. 1605); Дворжак А. (Стб. 1556—1557)
- Густав Малер и Арнольд Шёнберг — авторы оркестровых переложений // Арнольд Шёнберг: вчера, сегодня, завтра / Ред. Е. И. Чигарёва, Е. А. Доленко. М., 2002. С. 203—215. [Науч. труды Московской гос. консерватории им. П. И. Чайковского. Сб. 38.]
- Музыка. Слово. Безмолвие // Слово и музыка: материалы научных конференций памяти А. В. Михайлова / Ред.-сост. Е. И. Чигарёва и др. М., 2002. С. 93—98. [Науч. труды Московской гос. консерватории им. П. И. Чайковского. Сб. 36.]
- Ленинградская премьера оперы Альбана Берга «Воццек» в 1927 году / М. Е. Тараканов: Человек и Фоносфера. Воспоминания. Статьи. М.-Спб., 2003. C. 117—127
- Inna Barsova. Opfer stalinistischen Terrors: Nikolaj Žiljaev // Friedrich Geiger / Eckhard John (Hrsg.). «Musik zwischen Emigration und Stalinismus. Russische Komponisten in den 1930-er und 1940-er Jahren». Verlag J. B. Metzler. Stuttgart. Weimar. 2004. S. 140—157
- Wolfgang Mende. «Die Macht der Zensur war total». Ein Gespräch mit Inna Barsova. Verlag J. B. Metzler. Stuttgart. Weimar. 2004. Derselbe S. 12—18
- «Автограф Густава Малера» «Lieder eines fahrenden Gesellen» (к проблеме творческого процесса в инструментовке) // Процессы музыкального творчества. Вып. 8. Сб. трудов № 166. Ред.-сост. Е. В. Вязкова. М., 2005, с. 94—132
- Между Россией и Европой. В начале была Harmoniemusik // М. И. Глинка. К 200-летию со дня рождения. Том 1. Отв. ред. — Н. И. Дегтярева, Е. Г. Сорокина. М., 2006. C. 120—126
- Густав Малер. Письма / Сост. и коммент. И. А. Барсовой и Д. Р. Петрова. СПб., 2006
- Отрывок из воспоминаний // А. Л. Локшин — композитор и педагог. М., 2006. C. 47-48
- Контуры столетия. Из истории русской музыки ХХ века. СПб, 2007
- Бах — Шенберг: Две хоральные прелюдии И. С. Баха в оркестровой обработке А. Шенберга // Оркестр. Инструменты. Партитура. Вып. 2. М., 2007. С. 167—197
- Густав Малер — аналитик партитуры // Оркестр без границ: Материалы научной конференции памяти Ю. А. Фортунатова / Ред.-сост. И. А. Барсова, И. В. Вискова. М., 2009
Напишите отзыв о статье "Барсова, Инна Алексеевна"
Примечания
- ↑ [enc-dic.com/enc_music/Barsova-I-A-674.html Барсова И. А.] // Музыкальная энциклопедия / Под ред. Ю. В. Келдыша. — М.: Советская энциклопедия, 1973. — Т. 1.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.mosconsv.ru/ru/person.aspx?id=8800 Барсова Инна Алексеевна]. Персоналии. Московская консерватория. Официальный сайт. Проверено 2 декабря 2015.
Ссылки
- [www.mosconsv.ru/person.aspx?p_pageAlias=Person&person_id=8800 Инна Алексеевна Барсова на сайте Московской консерватории]
Отрывок, характеризующий Барсова, Инна Алексеевна
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
