Бартельс, Мартин Фёдорович

Мартин Фёдорович Бартельс
Johann Christian Martin Bartels
Научная сфера:	математик
Место работы:	Казанский университет, Тартуский университет
Альма-матер:	Гёттингенский университет
Научный руководитель:	Г. К. Лихтенберг, И. Ф. Пфафф А. Г. Кестнер
Известные ученики:	К. Ф. Гаусс, Н. И. Лобачевский, И. М. Симонов, Д. М. Перевощиков

Ма́ртин Фёдорович Ба́ртельс (Иоганн Христиан Мартин Бартельс, нем. Johann Christian Martin Bartels; 12 августа 1769, Брауншвейг — 8 [20] декабря 1836, Тарту) — немецкий, позже российский математик и педагог, которому довелось быть учителем двух исследователей неевклидовой геометрии — Гаусса и Лобачевского. С 1808 года жил в России. Член-корреспондент Петербургской Академии наук (1826).

Биография

Бартельс родился в Брауншвейге, в семье жестянщика. Ещё в детстве проявил математические способности. Некоторое время работал в местном училище, помогал преподавателю (1783), а затем и сам стал преподавать там математику. Здесь он познакомился с юным Гауссом, который поступил в училище около 1790 года. Бартельс оценил талантливого ученика и всячески ему помогал. Особенно важно то, что Бартельс сумел выхлопотать Гауссу стипендию от герцога Брауншвейгского, которая позволила будущему «королю математиков» продолжить обучение. Гаусс всегда очень тепло относился к своему первому учителю, и дружеская переписка между ними продолжалась до 1823 года.

В 1791 году Бартельс прослушал лекции по математике, физике, астрономии и другим естественным наукам — сначала в Хельмштедте, а затем в Гёттингене, где снова встретился с Гауссом. С 1800 года он становится профессором в Райхенау (Швейцария).

1802: женитьба на Анне Магдалене Залуц (нем. Anna Magdalena Saluz). В 1803 году Бартельс вернулся в Германию и занял кафедру философии в Йенском университете.

В это время в России открылся Казанский университет, и ощущалась острая нехватка преподавателей. Степан Румовский, один из первых русских академиков, назначенный попечителем Казанского университета, пригласил Бартельса на кафедру математики. Вначале Бартельс отклонил это предложение, но в 1806 году, после войны с Наполеоном, в германских княжествах началась разруха, и оставшийся без средств Бартельс принял предложение Румовского. С 1808 года начинается русский период в его биографии. В России Бартельса именовали Мартин Фёдорович.

В Казани Бартельс провёл 12 лет. Он преподавал там анализ, алгебру, геометрию, тригонометрию, механику и астрономию, а также несколько спецкурсов. Почти одновременно с Бартельсом (1807) в университет поступил 14-летний студент, будущий великий геометр, Николай Лобачевский, в судьбе которого Бартельс сыграл немалую роль, способствуя расцвету его таланта и защищая своевольного студента от административного произвола. Среди студентов Бартельса были также будущий известный астроном И. М. Симонов и будущий академик Д. М. Перевощиков.

После одной из кадровых перетрясок в университете (1820) Бартельс совершает последний в своей жизни переезд — в Дерпт (в наши дни — Тарту, Эстония), где создал в местном университете научную школу по дифференциальной геометрии. В должности ординарного профессора чистой и прикладной математики (утверждён в январе 1821 года) он оставался в Дерпте до конца жизни. Был избран деканом физико-математического факультета. Читал также лекции по истории математики.

В 1823 году получил чин тайного советника. Избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук в 1826 году. За многолетнюю преподавательскую деятельность, указом императора Николая I награждён бриллиантовым перстнем.

Дочь Бартельса, Иоганна, стала второй женой выдающегося русского астронома В. Я. Струве, первого директора Пулковской обсерватории; у них было шесть детей, из них четверо пережили отца.

Бартельс и неевклидова геометрия

Сам Бартельс не занимался неевклидовой геометрией и к идеям Лобачевского отнёсся отрицательно . Немецкий геометр Феликс Клейн при подготовке своей монографии «Неевклидова геометрия» высказал предположение, что идеи Лобачевского получили первый толчок, когда Лобачевский узнал у Бартельса о работах Гаусса на эту тему. Историки науки проверили эту гипотезу и пришли к мнению, что она бездоказательна и противоречит известным фактам, поэтому Клейн убрал из текста монографии упоминание о своей гипотезе. В настоящее время считается, что все основатели неевклидовой геометрии (Гаусс, Лобачевский и Бойяи) пришли к своим открытиям независимо.

Труды

В основном Бартельс работал в области математического анализа и аналитической геометрии.

• Disquisitiones quattuor ad theoriam functionum analyticarum pertinentes, Dorpati 1822.
• Aperçu abrégé des formules fondamentales de la géometrie à trois dimensions 1825 в Mémoirs présentés par divers savants à l'Académie de sciences de St.-Pétersbourg, tom. I, livг. 1.
• Vorlesungen über mathematische Analysis mit Anwendung auf Geometrie, Mechanik und Wahrscheinlichkeilslehre. Dorpat, I-stes Band 1833, II-stes Band 1837. Этот содержательный курс анализа остался незавершённым, второй том опубликован посмертно. В первом томе представляет интерес краткая автобиография.

Литература

• Боголюбов А. Н. [www.math.ru/lib/book/djvu/istoria/BMM.djvu Математики. Механики. Биографический справочник]. — Киев: Наукова думка, 1983.
• Депман И. Я. М. Ф. Бартельс — учитель Н. И. Лобачевского // Историко-математические исследования. — М.-Л.: ГИТТЛ, 1950. — № 3. — С. 475-485.
• Каган В. Ф. [ilib.mccme.ru/djvu/istoria/lobach.htm Лобачевский]. — Издание второе, дополненное. — М.-Л.: АН СССР, 1948. — С. 39-43 и далее. — 507 с.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/8255/Бартельс Бартельс. Большая биографическая энциклопедия.]
• [studsem-bs.de/2/ausbild/mathe/html/history/gauss.htm Переписка Бартельса с Гауссом.]  (нем.)
• Бартельс, Иоганн Мартин Христиан // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1900. — Т. 2: Алексинский — Бестужев-Рюмин. — С. 518.
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Бартельс, Мартин Фёдорович] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

Отрывок, характеризующий Бартельс, Мартин Фёдорович

Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.