Бартолетти, Бруно

Бруно Бартолетти Bruno Bartoletti
Основная информация
Дата рождения	10 июня 1926(1926-06-10)
Место рождения	Сесто-Фьорентино, Тоскана
Дата смерти	9 июня 2013(2013-06-09) (86 лет)
Место смерти	Флоренция
Годы активности	1953—2012
Страна	Италия Италия
Профессии	дирижёр, педагог
Жанры	опера
Коллективы	Лирическая опера Чикаго
Награды

Бру́но Бартоле́тти (итал. Bruno Bartoletti, 10 июня 1926, Сесто-Фьорентино, Тоскана — 9 июня 2013, Флоренция) — итальянский оперный дирижёр, художественный руководитель Чикагской Лирической оперы (1975—1999), Римской оперы (1965—1973), Флорентийского музыкального мая (1985—1991), главный дирижёр Королевского театра Дании (1957—1960). В качестве приглашённого дирижёра работал в большинстве оперных театров мира.

Бартолетти был известен как глубокий интерпретатор итальянской оперы, в первую очередь Верди и Пуччини, но благодаря его усилиям репертуар театра обогатился и современными произведениями. Как отмечает «Вашингтон пост», благодаря итальянскому дирижёру чикагская опера стала одной из самых уважаемых и смелых в своём роде оперных компаний.

Биография

Бруно Бартолетти родился 10 июня 1926 года в семье кузнеца, который с детства привил сыну любовь к музыке. Благодаря содействию учительницы музыки, заметившей талантливого юношу, Бруно поступил в Консерваторию Керубини, где обучался игре на фортепиано и флейте. Музыкант играл на флейте в оркестре «Музыкального мая», работал концертмейстером в вокальном учебном центре Театро Коммунале во Флоренции, ассистировал дирижёрам Артуру Родзинскому, Дмитрису Митропулосу, Витторио Гуи, Туллио Серафину. Серафин рекомендовал Бартолетти заняться дирижированием. Дирижёрский дебют Бартолетти состоялся в 1953 году в Театро Коммуналена в опере Дж. Верди «Риголетто» с участием Юсси Бьёрлинга. В 1957 стал постоянным дирижёром международного фестиваля «Флорентийский музыкальный май», здесь он дирижировал премьерой оперы Д. Шостаковича «Нос». Позднее он снова вернулся в «Музыкальный май» в качестве художественного руководителя (1985—1991). Бартолетти был художественным руководителем Римской оперы (1965—1973) и главным дирижёром Королевского театра Дании (1957—1960).

После полувековой службы в Чикагской лирической опере Бартолетти вернулся в Италию, где преподавал в Музыкальной академии Киджи в Сиене, совмещая эту работу с дирижированием в разных театрах Италии. Его последнее выступление состоялось во Флоренции в 2011 году — 84-летний маэстро дирижировал оперой Пуччини «Манон Леско».

Бруно Бартолетти — Кавалер Большого креста Итальянской республики, лауреат престижной премии Франко Аббьяти (2003), член Академии св. Цецилии.

Чикагская лирическая опера

Дирижёрский дебют Бартолетти в США состоялся в Чикагской лирической опере в 1956 году, маэстро дирижировал «Трубадуром» Верди: он заменил заболевшего Серафина по рекомендации Тито Гобби. По словам тогдашнего руководителя Опера-лирик Уильяма Мэйсона, «Бруно был страстно увлечён оперой и пением, итальянская опера была у него в крови — не было лучшего интерпретатора Пуччини». Бартолетти вспоминал, что в тот период в театре был фантастический состав исполнителей, но не было достаточно репетиций и постановки были неудовлетворительными. Бартолетти ввёл в традицию четырех-шестинедельный репетиционный период перед постановкой. В его руках были назначение солистов и репертуарная политика театра. Он умел разглядеть талант в молодых музыкантах. Благодаря ему на сцене Чикагской лирической оперы состоялись американские дебюты итальянских дирижёров Даниэле Гатти и Рикардо Шайи, а 25-летний Питер Селларс в 1983 году поставил «Микадо».

В 1964 году Бартолетти назначен художественным руководителем театра совместно с Пино Донати, а в 1975 году стал единоличным художественным руководителем и занимал этот пост до выхода на пенсию в 1999 году, а должность почётного руководителя Опера-лирик сохранялась за ним до конца жизни. Но и после отставки маэстро не расстался со сценой, которой посвятил всю жизнь. Последними его спектаклями в Чикагской лирической опере стали показы «Травиаты» в 2007 году. За годы службы в театре Бартолетти стоял у дирижёрского пульта на 592 спектаклях пятидесяти пяти опер.

Дирижёрские работы

Под руководством Бартолетти в чикагской опере были поставлены «Дон Карлос» Верди (1964), «Дон Паскуале» (1974) Доницетти, «Андре Шенье» Джордано (1979), «Евгений Онегин» Чайковского (1985), «Манон Леско» (2005), «Катя Кабанова» Яначека, «Электра» Р. Штрауса, «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича, «Игрок» Прокофьева, «Замок герцога Синяя борода» Бартока и другие.

Среди работ Бартолетти на мировых сценах «Воццек» Берга (1963, Флоренция), «Норма» Беллини (1964, Буэнос-Айрес, театр «Колон»), «Фаворитка» Доницетти (1967, Буэнос-Айрес), «Фальстаф» Верди (1970, Сан-Франциско), «Джоконда» Понкьелли (1971, Рим), «Роберто Деверё» Доницетти (1972, Венеция), «Паяцы» Леонкавалло и «Сельская честь» Масканьи (1979, Ковент-Гарден и 2007, Генуя), «Аттила» Верди (1980, Рим), «Кармен» Бизе (1982, Цюрих), «Весталка» Спонтини (1984, Генуя), «Мефистофель» Бойто (1989, Флоренция), «Симон Бокканегра» Верди (1996, Рим), «Огненный ангел» Прокофьева (1999, Ла Скала), «Луиза Миллер» Верди (1999, Цюрих), «Двое Фоскари» Верди (2001, Рим), «Богема» и «Мадам Баттерфляй» Пуччини (2003 и 2004, Ла Скала), «Аида» (2005, Парма), «Пират» Беллини (2007, Анкона) и другие.

Основное внимание Бартолетти уделял опере, но были у него и симфонические работы. Он дирижировал несколькими мировыми премьерами произведений таких композиторов, как Л. Берио, Л. Даллапиккола, П. Дессау, Л. Рокка, Дж. Ф. Малипьеро, Н. Рота, А. Хинастера («Дон Родриго», 1964, Буэнос-Айрес). В Чикагской Лирической опере Бартолетти дирижировал американской премьерой оперы Б. Бриттена «Билли Бадд» (1970) и мировой премьерой «Потерянного рая» К. Пендерецкого (1978).

Бартолетти был музыкальным руководителем и дирижёром на съемках известного фильма-оперы «Тоска» с Райной Кабаиванска и Пласидо Доминго (1976), участвовал в нескольких телевизионных оперных спектаклях, многие постановки под управлением маэстро Бартолетти записаны на CD и DVD.

Ссылки

• [global.britannica.com/EBchecked/topic/1937971/Bruno-Bartoletti Бруно Бартолетти в Британской энциклопедии]  (англ.)
• [www.operaclass.com/catalogo/director.asp?idioma=&idDirector=880&idCat=oc Дискография на operaclass.com]

Отрывок, характеризующий Бартолетти, Бруно

После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.