Бартос-Хёппнер, Барбара

Барбара Бартос-Хёппнер
Barbara Bartos-Höppner
Имя при рождении:	Barbara Höppner
Дата рождения:	4 ноября 1923(1923-11-04)
Место рождения:	Экерсдорф, Экерсдорф Германия
Дата смерти:	6 июля 2006(2006-07-06) (82 года)
Место смерти:	Ноттенсдорф, Нижняя Саксония Германия
Род деятельности:	писатель
Жанр:	книги для детей и подростков, романы
Язык произведений:	немецкий
Дебют:	«Мы хотим дружить, Нина» (Wir wollen Freundschaft schließen, Nina, 1956)
Награды:	Член Международной ассоциации писателей (Лондон) (1970) (International PEN)
[www.bartos-hoeppner.de/ tos-hoeppner.de]

Барбара Бартос-Хёппнер (нем. Barbara Bartos-Höppner; 4 ноября 1923 — 7 июля 2006) — немецкая писательница, одна из основателей Немецкой Академии детской и подростковой литературы (die Deutsche Akademie für Kinder- und Jugendliteratur, Volkach). [www.akademie-kjl.de/] При жизни были опубликованы книги для детей и подростков, романы и сценарии фильмов Бартос-Хёппнер. Произведения Бартос-Хёппнер переводились на другие языки (около 20 языков мира). Помимо книг, выпускались кассеты, диски, а также ставились спектакли по её произведениям. Общий тираж насчитывает 5 миллионов экземпляров (данные за 2006 год). В течение десятилетий Бартос-Хёппнер выступала перед читателями в школах, библиотеках, книжных магазинах, не только в Германии, но и за её пределами. Умерла писательница в возрасте 83 лет.

Биография

Родилась 4 ноября 1923 в Германии, в Силезии (Экерсдорф, район Бунцлау). После окончания школы в Лёвенберге (Германия) получила образование и некоторое время управляла отельным бизнесом в Гёрлице (Германия) вместе со своими родителями.

Затем познакомилась со своим будущим мужем, специалистом по оптовой торговле, Кристофом Бартосом (нем.  Christoph Bartos), после чего пара Бартос-Хёппнер переехала в Гамбург, где родился их сын Бургард. Бургард Бартос (нем.  Burghard Вartos) окончил университет и стал писателем. В 1969 Бартос-Хёппнер переехала в Ноттенсдорф на Эльбе (Германия), где нашла, как она писала, «свой уголок». Здесь писательница работала и жила до конца своих дней.

За свои книги Бартос-Хёппнер не раз получала престижные награды. В 1997 получила орден за заслуги перед Федеративной Республикой Германия, а также, стала лауреатом Премии имени Г. Х. Андерсена за книгу "Бухта черных лодок" (Die Bucht der schwarzen Boote, 1965).

Бартос-Хёппнер «О себе»

Как часто я задавала вопрос, стоит ли писать самой о себе, да и кому будет интересно читать эти автобиографические заметки? Ведь информацию обо мне и моих взглядах на жизнь можно найти в моих книгах, правда, она всегда немного завуалирована, так как я - не сторонник «литературного нудизма». Кроме того, я считаю, что если автор хочет представить свою книгу на суд общественности, то сам он должен отойти на второй план. И, тем не менее, мне постоянно задают один и тот же вопрос - «Почему Вы пишете?». Детей, которым ежегодно, изо дня в день, я зачитывала свои «творения», можно понять. Для них просто написать сочинение, и вдобавок, по собственному желанию, представляется сущим ужасом! Взрослых же я не совсем понимаю: разве они спрашивают художника, почему он рисует, или музыканта, почему тот пишет музыку? А может быть, взрослые задают мне этот вопрос только потому, что им больше не о чем меня спросить? И, все же, почему я пишу? Почему подвергаю себя риску, готовлюсь к трудностям или смело отправляюсь в приключение, когда начинаю очередную книгу, которую обязательно нужно закончить? Как легко было бы ответить: потому что это доставляет мне удовольствие! Такой ответ создал бы впечатление, будто писать книги - это единственный шанс встретиться с музой «тет-а-тет». Но, на самом деле, это борьба с самим собой, с языком, который необходимо совершенствовать, борьба с непрекращающимся потоком мысли, который нужно научиться укрощать. Это ежедневная четырехчасовая борьба, начинающаяся где-то в 8 вечера и, порой, непрекращающаяся даже в выходные. Итак, почему я пишу, иногда с температурой, иногда с головными болями, работая за гонорар? Страшно представить, что стало бы со мной, если бы меня вдруг лишили всего этого, не стало б разногласия с самой собой, с судьбами других людей, ставшими героями моих книг. Ах, как скудна была бы моя жизнь без всего этого! Следовательно, ответ на вопрос, почему я пишу, звучит довольно эгоистично: я придаю моим фантазиям, опыту и мечтам некую форму - я пишу, чтобы жить.

Первая книга

Первая книга Бартос-Хёппнер была написана через 10 лет после окончания Второй мировой войны, поэтому темой стала дружба между немецким солдатом и 10-летней девочкой в Италии: «Мы хотим дружить, Нина», 1956.

20 лет спустя Немецкое информационное агентство «Дойче Прессеагентур» сообщало о вручении очередной награды писательнице Бартос-Хёппнер. В это время ей пришло письмо от молодой девушки с просьбой прислать экземпляр той книги. «Много лет назад», — рассказывала девушка, — «я постоянно брала эту книжку в библиотеке, рисовала картинки к страницам книги, а еще, мы с подружкой ставили театральные постановки по её сценарию. Вскоре книжка была зачитана до дыр, и её пришлось убрать из библиотеки. Тогда я решила переписать всю книгу, но успела дойти лишь до 30 страницы. Нет ли у Вас еще одного экземпляра, который Вы могли бы мне продать, так как эта книжка — часть моего детства?» У писательницы был один экземпляр и она отправила его девушке, за что, в знак благодарности, получила те 30 страниц, исписанных рукой молодой девушки.

Много лет спустя Бартос-Хёппнер пригласили на открытие большого книжного магазина на севере Гамбурга. После того, как писательница закончила своё выступление, к ней подошла уже немолодая женщина со своим младшим сыном в одной руке и букетом цветов в другой. Бартос-Хёппнер узнала в ней ту самую девушку, которой когда-то посылала экземпляр книги «Мы хотим дружить, Нина».

От издателя Ричарда Вайтбрехта (de:Richard Weitbrecht)

Выдержка из юбилейного сборника «Барбара Бартос-Хёппнер — автор детской и подростковой литературы на протяжении 20 лет»

Дорогая Барбара! Немного времени прошло, с тех пор, как ты рассказала мне свой страшный сон, в котором нашла превосходный заголовок для своей книги: «Ветер угнал 1000 кораблей» (Tausend Schiffe trieb der Wind, 1974). Во сне ты испугалась, когда я, как строгий и точный судья, насчитал только 286 парусов, и, следовательно, счел, что твой заголовок - фальшивка. Тогда мы посмеялись от души. Когда я думаю о нашем 20-летнем союзе, то в голову мне приходят не цифры, а твоя первая присланная нам книжка «Дочери королевской пешки» (Die Töchter des Königsbauern, 1956). Помню, как надежда затаилась в наших сердцах, и надежда эта оправдалась, хотя с того момента, когда мы решили сотрудничать друг с другом, прошло пять лет, пока твои книги не принесли тебе мировой успех. Еще одно, что всегда нас связывало, это интерес к истории, как в действительности жили люди в то или иное время, что чувствовали, переживали, есть ли общность между людьми тех времен и нашим поколением. Разобраться в этом, найти что-то необыкновенное в истории человечества, было твоей задачей. Именно поэтому твои книги печатаются нашим издательством Thienemann [cms.thienemann.de/] так долго. Ты навсегда останешься в наших сердцах.

От графини Сибилл Шёнфельдт (de:Sybil Gräfin Schönfeldt)

Выдержка из юбилейного сборника «Барбара Бартос-Хёппнер — автор детской и подростковой литературы на протяжении 20 лет»

Она требовательна и не поддается переменам моды. Она думает, что говорит и никогда не скажет лишнего. Она сдержанна, но в ней много страсти для тех, для кого она пишет и рассказывает, её голос буквально завораживает. Читатели и слушатели Барбары Бартос-Хёппнер молоды, ведь она пишет для детей и подростков. Её книги заставляют говорить читателей следующее: «У меня такое ощущение, будто я пережил все вместе с героями книги». У некоторых детей вообще стирается грань между реальностью и временем. Они думают, что истории, произошедшие 300 лет назад, это воспоминания, о пережитом самой Барбарой. А некоторые говорят: «С завтрашнего дня я стану книжным червем!».

Сила воображения, чувство юмора, с которыми написаны её истории, переносят читателей и слушателей в иной мир, который кажется им реальнее самой действительности. Почему книги этой писательницы относят к подростковой литературе? В чем разница между подростковой литературой и беллетристикой для взрослых? На самом деле нет такого критерия, который разграничивал бы круг читателей, за исключением внешней формы. Когда Бартос-Хёппнер писала свои первые книги, она думала о юных читателях, которые открыты и восприимчивы к внешнему миру и нуждаются в ответах на вопросы «Что такое жизнь?», «Какие требования ставит передо мной жизнь?», «Как мне принять единственно правильное решение?» и «Как потом узнать, правильным ли оно оказалось?».

Всё зависит от поколения. Тот, кто родился в 20-е гг., незадолго до начала Второй мировой войны, кто выдержал события того времени, благодарен тому, что выжил. Он знает цену жизни и знает, как легко можно её лишиться. Барбара Бартос-Хёппнер утверждает, что родилась в благоприятных жизненных условиях и счастливой семье. Это звучит удивительно, если оглянуться на её прошлое. Разве это нормально, перенести сначала смерть маленького брата, затем затяжную тяжелую болезнь и смерть старшей сестры, и, наконец, раннюю кончину отца? В тот период времени Барбара и её мать работали, не покладая рук, чтобы не умереть от голода. Именно тогда Барбара начала писать истории, которым передалась её сила.

Это - истории, в каждой из которых есть своя мораль, где главными понятиями являются справедливость, верность, повиновение, чувство собственного достоинства. Действие многих из них происходит в таких странах, как Россия, Ирландия, на Северном полюсе, и, хотя сама писательница никогда там не была, местность, ландшафт, чувства жителей этих стран описаны в её книгах так подробно, что местные жители не раз интересовались, когда Барбара успела везде побывать. Она много читает, проявляет интерес к живописи, вслушивается в музыку, и тогда перед ней складывается точный образ той или иной местности, а также временной период, где «живут» её герои.

Литература

• Autorenlexikon deutschsprachiger Literatur des 20. Jahrhunderts, 1995

Ссылки

• [www.bartos-hoeppner.de/ Официальный сайт Барбары Бартос-Хёппнер] (нем.)
• [portal.d-nb.de/opac.htm?query=Woe%3D118506927&method=simpleSearch Произведения Барбары Бартос-Хёппнер и литература о самой писательнице в каталоге Немецкой национальной библиотеки] (нем.)

Отрывок, характеризующий Бартос-Хёппнер, Барбара

– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.