Барт, Карл

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Карл Барт
Награды:

Премия Соннинга[en] (1963)

Карл Барт (нем. Karl Barth; 10 мая 1886, Базель, — 10 декабря 1968, Базель) — швейцарский кальвинистский теолог, один из основателей так называемой диалектической теологии. Его «Церковная догматика» в 13 томах стала значительным событием в христианском мире XX века.





Биография

Родился в Базеле в семье пастора. Во время своей конфирмации в 1902 г. Барт решает посвятить свою жизнь теологии. Изучает её в Берне, Берлине, Тюбингене и Марбурге. В 1908 г. его назначают помощником пастора реформатской церкви Женевы, и он проповедует на том же месте, где 350 лет назад проповедовал Кальвин. В 1911 г. Барт переезжает в Сафенвил, небольшой городок на границе Швейцарии и Германии, где получает свой приход.

Первый крупный труд Барта «Послание апостола Павла к Римлянам» (1918) связан с идеями Кьеркегора и настойчиво подчеркивает несоизмеримость Божественного и человеческого: предмет откровения и человеческих знаний различны, а потому вера есть колеблющееся между «да» и «нет» дерзание, отважный прыжок в пустоту. Во имя такого понимания веры Барт полемизирует с либеральным протестантизмом и католическим религиозным рационализмом. Наряду с этим Барт энергично требует от церкви социальной ответственности, усматривая в этом критерий для различения «истинной» и «ложной» церкви. С 1923 г. он начинает занимать должности профессора в университетах.

В молодости Барт участвовал в движении христианского социализма (в 1915 вступил в социал-демократическую партию), а в 1933 г. выступил как вдохновитель христианского сопротивления гитлеровскому режиму (в это время Барт преподавал в Германии), основал и вдохновлял т. н. Исповедническую церковь. После Мюнхенского соглашения 1938 г. одобрял вооружённую борьбу с фашизмом как священную. После Второй мировой войны резко критиковал политику холодной войны с позиции «третьего пути», демонстративно поддерживая отношения с теологическими кругами как ФРГ, так и ГДР.

Теология

Теология Барта оценивается как неоортодоксия и оппозиция либеральному христианству, поскольку он возрождает интерес к догматике и учению о триедином Боге. Во многом такой подход обусловлен опорой на Откровение, которое превосходит как разум, так и чувство. Барт замечает, что Библия не знает человека вообще, но она знает людей, призванных через веру. Вера же является решимостью (экзистенциальным выбором в духе Кьеркегора), а не иррациональным постулатом или смутным переживанием. В противовес естественному откровению либеральных теологов, Барт настаивал на уникальности Откровения Бога через Иисуса Христа.

Доктринальная система Барта своим центром имеет учение о Боге, Который абсолютно непознаваем:
«Дело обстоит не таким образом, что на долгом пути поисков и томлений по божественному достигнуто определённое пристанище в виде христианского исповедания веры. Бог христианского исповедания, в отличие от всех богов, не найденный или изобретённый бог, наконец-то открытый человеком, это Бог, Который не является реализацией, пусть даже последней, высшей и лучшей реализацией того, что издавна искал и стремился обрести человек» (Очерк догматики, с. 57-58).
В вере человек встречается с такой действительностью, которую он сам по себе нигде и никогда не искал и тем более не находил. Бог отделён от человека бесконечным качественным отличием. Человек не способен сам по себе познать Бога или принять Божественное откровение. В природе нет ничего подобного Богу. Бог не вовлечён в природу и не зависит от неё. Он непознаваем с помощью разума, Его невозможно понять ни через природу, ни через культуру, ни через историю. Он всегда открывает Себя Себе и другим лишь Сам, а не вследствие наших поисков и обнаружений, наших чувств и мыслей. Именно Этот Бог в вышних повернулся к человеку, одарил Собой человека, сообщил ему о Себе. Тот, Кто зовётся Богом в Священном Писании, неисследуем, то есть Он не был открыт каким-либо человеком. Барт считает, что преувеличение значимости откровения причиняет вред, поскольку незаметно, но неизбежно разрушает Евангелие, так как подчиняет его культуре. Но если Бога с помощью рациональных средств познать невозможно, то можно ли Его вообще познать? Да, отвечает Барт, Бога можно познать в Слове Божием, в Его откровении о Себе.

Бог явил Себя в истории однажды — в Иисусе Христе, Он явил Себя, а не просто открыл какую-то информацию о Себе, не показывая, как нужно жить. По Барту, Слово Божие существует в трёх формах: во-первых, это Сам Иисус Христос, Его жизнь, смерть и Воскресение, во-вторых, это Писание, где отражено Божественное откровение, и, в-третьих, это церковная проповедь Евангелия. Последние две формы — это условное Слово Божие, поскольку они становятся им только тогда, когда Бог использует их, чтобы явить Иисуса Христа. Барт утверждает, что Библия — это попытка человека повторить Слово Божье человеческими словами. Оно может стать вновь истинным Словом Божьим для человека, если Бог решит явить Себя через неё ему. Библия — это сообщение о том, что откровение было, но не запись того, что оно собой представляло. Это свидетельство и обещание того, что откровение снова может произойти. Бог может возобновить своё откровение и повторить то, что он совершил в библейской ситуации. Когда это происходит, Библию можно назвать Словом Божьим.

В целом, теология Барта христоцентрична, что превращает его теологические взгляды в систему. Иисус Христос — это единственное, уникальное самооткровение Бога, Он — Слово Божье в личности. Однако понимание Бартом откровения наложило свой отпечаток на понимание человеческой природы Иисуса. Барт полностью признаёт человечность Иисуса, однако не видит в ней ничего особенного. Человеческая жизнь Иисуса не вносит большого вклада в раскрытие природы Бога. Фактически информация о Нём, которую можно получить в результате исторического исследования, способствует скорее сокрытию, чем обнаружению его Божественности.

Доктрина об откровении также повлияла на представления Барта о предопределении. Он полностью отвергает традиционную кальвинистскую точку зрения, согласно которой Бог предвечно определил избранных и неизбранных. Барт считает, что это заблуждение, возникшее из-за неверного понимания отношения Бога к миру, которое представлялось статичным. Воля Бога не есть неизменное решение, которая Его же и ограничивает. Бог волен изменять Свои решения, приостанавливать их исполнение, но неизменным остаётся одно: Бог постоянен в свободно выбранной любви. Бог избрал Иисуса Христа, а в Нём — сообщество, которое свидетельствует о Христе, а в сообществе — людей. Все люди избранные, однако не все живут как избранные — образ жизни зависит от их собственного выбора. И задача избранного сообщества состоит в том, чтобы объяснить последним факт избрания их Богом. Нет существенного различия между верующими и неверующими, ибо избраны все. Первые осознали, что избраны, и живут соответственно, а вторые живут так, как будто неизбраны, хотя они и избраны Богом во Христе.

Вероучение Церкви и изъяснение догматов — любимая тема для Барта, написавшего более шести миллионов слов во всех своих «догматиках». Папа Пий XII отозвался о Барте как о втором богослове после Фомы Аквинского. Барт в некоторых своих положениях особенно близок к православию:

«Бога можно познать только благодаря Самому Богу. И если мы имеем возможность говорить о чём-то в вере, то это означает: я славословлю, я благодарю за то, что Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Святой Дух есть то, что Он есть и что делает; за то, что Он открыл и явил мне Себя» (Очерк догматики, с. 27).

 — Здесь Барт сближается скорее с православным пониманием богословия (в отличие от науки теологии) как дара говорить о Боге на основании того, что Он откроет нам. Также проявляется связь с католичеством. Барт сам признался в том, что самые значительные мысли были восприняты им у схоластов. Однако свою деятельность он считал более сравнимой с творчеством Кальвина, пытаясь вернуться к представлениям периода Реформации о ключевой роли Христа и приоритете Писания.

Сочинения

  • Gesammelte Vorträge. — Bd. 1—3. — Münch., 1928—57.
  • Die kirchliche Dogmatik. — Bd 1—9, Zollikon — Z., 1932—55.
  • Theologische Existenz heute. — 9 Aufl. — B., 1934.
  • Mensch und Mitmensch. — Gött., 1955.

Публикации на русском языке

См. также

Напишите отзыв о статье "Барт, Карл"

Примечания

Литература

  • Всемирная Энциклопедия, Философия XX в.
  • Balthasar H. V. von, K. Barth. Darstellung und Deutung seiner Theologie, Olten, 1951;
  • Hammer J., K. Barth, Westminster, 1962;
  • Machovec M., Marxismus und dialektische Theologie, Z., 1965;
  • [slovari.yandex.ru/dict/phil_dict/article/filo/filo-058.htm?text=%D0%BA%D0%B0%D1%80%D0%BB%20%D0%B1%D0%B0%D1%80%D1%82 Отец Сергий Лепин, А. В. Вязовская, Барт Карл// Всемирная энциклопедия: Философия XX век. — Минск; М.: Харвест: АСТ: Современный литератор, 2002. — С.54-55;](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2845 дней))
  • [www.krotov.info/library/02_b/bar/t_karl.htm Некоторые работы К. Барта и статьи о нём;]
  • [www.svitlo.net/biblioteka/kto/kto_tak10.shtml Лютеранское учение и современная реформатская теология Карла Барта// Глава из книги Г. Зассе «На том стоим».]

Ссылки

  • [reformed.org.ua/2/622/Bintsarovskyi Видеолекции о богословии Карла Барта]

Отрывок, характеризующий Барт, Карл

Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.