Барщевский, Иван Фёдорович

Иван Фёдорович Барщевский
Дата рождения:	1851(1851)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	1948(1948)
Место смерти:	Коломенское, Москва
Подданство:	Российская империя Российская империя
Гражданство:	СССР СССР
Жанр:	фотография
Стиль:	архитектурная фотография
Звания:
Работы на Викискладе

Ива́н Фёдорович Барще́вский (1851, Санкт-Петербург — 1948, Коломенское) — патриарх российской архитектурной фотографии, запечатлевший на стеклянные негативы тысячи объектов национального культурного наследия по всей стране.

В музее архитектуры им. Щусева, Ростовском музее-заповеднике, Коломенском и других собраниях хранятся [slovari.yandex.ru/барщевский/Гуманитарный%20словарь/Барщевский%20Ив.%20Фед/ около 3000](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2865 дней)) его фотографий. На протяжении 15 лет, с 1882 по 1896 годы, Барщевский издал на собственные средства 47 альбомов по русскому искусству. О многих памятниках архитектуры, уничтоженных в советское время, можно судить только по его фотографиям. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1946).

Биография

Барщевский родился в 1851 в семье бедного петербургского чиновника. С юности увлекался фотографией, работал в студии придворного фотографа К. И. Бергамаско, посещал «рисовальные классы» художника В. И. Григоровича, издателя журнала «Изящные искусства» . Он был одним из тех, кто принёс фотографию в русскую провинцию.

В 1877 году переехал Ростов, где открыл фотомастерскую и выполнил фиксационные фотографии сокровищ Ростовского кремля — памятника старины, которому, по мнению краеведов того времени, грозило скорое разрушение.

Барщевский стремился к наиболее полному и точному документированию историко-культурных памятников, снимая их с разных ракурсов. Он усовершенствовал фотоаппарат с кассетой размером 18 × 24 см так, чтобы иметь возможность печатать фотографии для издания непосредственно с негатива и, не прибегая к увеличению, достигать наилучшей четкости изображения. Фотоработы, сделанные в Ростове, привлекли сочувственное внимание А. С. Уварова, И. Е. Забелина и других знатоков старины.

С 1879 года сосредоточился на фотофиксации ярославских храмов и древностей, в 1886 г. окончательно перебрался в Ярославль.

В 1880-е и 1890-е годы в звании «фотографа Императорской Академии художеств» Барщевский сотрудничает с Московским археологическим обществом, Императорской археологической комиссией, с видными исследователями древнерусской архитектуры — Н. В. Султановым, В. В. Сусловым; проводит фотофиксацию древних храмов Москвы и всего «Золотого кольца», выезжает на съёмки в Вологду, Галич, Муром и Астрахань, а также на Кавказ, руководит мастерской художественных моделей. В работе использовал фотокамеру 18 х 24 см с кассетой собственной конструкции.

В 1891—1892 годы сопровождает Н. П. Кондакова в экспедиции в Сирию и Палестину, где делает не менее тысячи фотографий раннехристианского искусства, многие из которых опубликованы. В 1897 году по приглашению М. К. Тенишевой переезжает в Смоленск, чтобы возглавить художественно-промышленную школу и музей «Русская старина» в Талашкино.

В 1884 году вышел первый его альбом, состоящий из 9 томов (фотографии № 1-483). В период с 1881 по 1899 годы им было сделано 2717 негативов, из которых 1462 снимка по архитектуре, 1245 — по декоративному искусству. В 1910 году коллекция негативов Барщевского была передана в Императорское Строгановское училище, а в 1912 году вышел полный каталог фотографий. В начале XX века Барщевский издал брошюры «Исторический очерк города Ярославля», «Несколько слов из истории искусства скоморохов», а также каталог музыкальных инструментов музея в Талашкино.

С 1936 года Барщевский жил в Коломенском у архитектора-реставратора П. Д. Барановского, работая хранителем музея-заповедника.

Скончался в 1948 году и был похоронен близ храма Усекновения главы Иоанна Предтечи в с.Дьяковское (ныне Дьяковское кладбище).

Игорь Грабарь широко использовал фотоматериалы Барщевского для иллюстрации «Истории русского искусства».

Оценка деятельности

• «Этот очень искусный и старательный фотограф решился снимать все замечательное по части древней русской архитектуры, все, что в ней важно и интересно для этой науки, но до сих пор нигде не было издано» (В. В. Стасов, 1880-е годы).
• «И. Ф. Барщевским был выработан метод съемки памятника архитектуры, которым пользуются фотографы и сейчас. Мастер снимает здание с различных наиболее выигрышных точек, потом делается съемка частей фасада, далее интерьер и его детали, все заканчивается фотографированием декора стен и утвари, наполняющей интерьер. Работы Барщевского не однообразны, так как для каждого объекта он находил особую точку съемки, показывающую всю красоту и своеобразие постройки» (Российская музейная энциклопедия).

См. также

• Найдёнов, Николай Александрович
• Прокудин-Горский, Сергей Михайлович

Литература

• Барщевский, Иван Федорович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [runivers.ru/doc/d2.php?CENTER_ELEMENT_ID=464808&PORTAL_ID=7138&SECTION_ID=7138 Биографическая справка]
• [www.rostmuseum.ru/publication/historyCulture/2000/illarionova01.html Ростов Великий в творчестве фотографа И. Ф. Барщевского]
• [www.pravenc.ru/text/77642.html И. Ф. Барщевский в Православной энциклопедии]

Отрывок, характеризующий Барщевский, Иван Фёдорович

Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.