Барщевский, Ян

Ян Барщевский
польск. Jan Barszczewski белор. Ян Баршчэўскі
Дата рождения:	1794 (по др. данным 1790 год, 1796 год)
Место рождения:	Мураги (Полоцкий уезд Витебская губерния, Российская империя) ныне Россонский район Витебской области
Дата смерти:	12 марта 1851(1851-03-12)
Место смерти:	Чуднов, Волынская губерния, Российская империя) ныне Житомирская область
Гражданство:	Российская империя
Род деятельности:	писатель, поэт, издатель
Годы творчества:	1809—1851
Жанр:	классицизм, романтизм, фольклор, фантастика

Ян Барще́вский (польск. Jan Barszczewski; белор. Ян Баршчэўскі; 1794, Мураги, Полоцкий уезд, Витебская губерния, Российская империя — 12 марта 1851, Чуднов, Волынская губерния, Российская империя) — польский и белорусский писатель, поэт, издатель, один из основателей новой белорусской литературы.

Биография

Молодость

Родился в деревне Мураги Полоцкого уезда Витебской губернии (нынешний Россонский район Витебской области) в семье грекокатолического священника, предположительно принадлежавшей к обедневшему шляхетскому роду. Учился в Полоцком иезуитском коллегиуме, где приобрёл известность стихотворца и чтеца, выступал с собственными орациями и стихами, в 1809 написал поэму в классическом стиле «Пояс Венеры» (не сохранилась; язык, на котором было написано произведение неизвестен, возможно польский или латынь). Студенческие каникулы чаще всего проводил в путешествиях по окрестностям озера Нещердо.

Благодаря своей склонности к поэтическим экспромтам, был желанным гостем на семейных торжествах деревенской шляхты. Первые известные стихи, написанные по-белорусски — «Дзеванька» («Девонька», посвящён любимой девушке, Максимович) и «Бунт хлопаў» («Бунт холопов»). Также занимался живописью — рисовал пейзажи и карикатуры, пользовавшиеся популярностью среди местных жителей.

После окончания Полоцкого коллегиума (в 1812 году преобразованного в академию) приблизительно в 1816 году, работал учителем и гувернёром в различных местах на малой родине. Путешествовал по Белоруссии, собирал фольклор.

Петербургский период

В середине 1820-х (скорее всего 1826 или 1827) переехал в Санкт-Петербург, где преподавал греческий и латинский языки в нескольких государственных заведениях, сам также изучал литературу древности. Исполняя поручения морского ведомства, побывал во Франции, Великобритании и Финляндии, путешествовал по Полотчине и Мстиславщине. В Петербурге познакомился с Адамом Мицкевичем, в 1839 — с Тарасом Шевченко. Собственные романтические стихи Барщевского читатели оценивали без особого восторга, однако известно, что Мицкевич собственноручно помог поправить некоторые из них. Шевченко также критиковал стихи Барщевского за недостаточное количество в них народного элемента, призывал белорусских писателей служить крепостному народу и развивать молодую белорусскую литературу в демократическом направлении.

В 1840—1844 Барщевский вместе с другими членами литературного кружка, состоящего главным образом из выходцев из Белоруссии занимался изданием ежегодного альманаха «Niezabudka» («Незабудка») на польском языке. Поддерживал творческие связи с членами кружка и его корреспондентами — писателями Винцентом Давидом, Станиславом-Августом Ляховичем, журналистом и критиком Р. Подберезским, литературоведом и историком Ю. Бартошевичем, художниками К. и Р. Жуковскими, фольклористом И. Храповицким, писателями Л. Штюрмером, В. Реутом, Т. Лада-Заблоцким, А. Грозой, Л. Гротом-Спасовским. Среди самых близких друзей Барщевского современники называли Г. Шепелевича, знакомого с поэтом ещё со времён учёбы в Полоцкой коллегии. Редколлегия журнала имела контакты с виленским «Демократическим обществом» (1836—1838), распространяла (через Ф. Лавцевича) запрещённые стихи.

На страницах «Незабудки» Барщевский печатал главным образом рассказы в стихах. От классицизма постепенно перешёл к романтизму. В 1843 в журнале «Rocznik literacki» («Литературный ежегодник») впервые были напечатаны его белорусские стихи — «Дзеванька», «Гарэліца», возможно им обработанная (авторство полностью не доказано) народная песня «Зязюля» («Кукушка»).

В 1844—1846 издал своё главное произведение — книгу «Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических повествованиях» (тома 1—4, на польском языке, гравюры Р. Жуковского), отдельные части которого раньше печатались в журналах «Rocznik literacki» и «Athenæum». Материальную помощь в издании книг Барщевского оказал виленский писатель А. Зданович. В журнале «Рубон» в 1847 году вышла вторая часть повести «Деревянный старичок и мадам Инсекта».

Последние годы жизни

В 1846 (либо в 1847) году (возможно, в 1847-м) по приглашению польского писателя Г. Жавуского переехал в город Чуднов на Волыни. Поселился в доме графини Ю. Жавуской, где также жил известный художник-график Наполеон Орда.

Барщевский поддерживал близкие дружеские отношения с польским поэтом и переводчиком К. Петровским и доктором Г. Кёлером, собирал материалы про археологические объекты, путешествовал. В 1849 в Киеве издал первую часть сборника «Проза и стихи» (на польском языке), куда вошли баллады, поэма «Жизнь сироты», повесть «Душа не в своём теле». В конце 1840-х заболел туберкулёзом и после продолжительной болезни умер. Похоронен в Чуднове.

Творчество

Барщевский как поэт сложился под влиянием польского классицизма. Увлечение поэзией Мицкевича отразилось на его польских произведениях (поэма «Жизнь сироты», сонеты «Мелодии пилигрима»).

Основным творением автора является сборник фантастических произведений из жизни белорусской глубинки «Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах» в 4-х томах (1844—1846). Произведения написаны под очевидным влиянием белорусского народного фольклора. Барщевский использовал сюжеты сказок и легенд «дикого северного края Беларуси», опоэтизировал родные места, в том числе и озеро Нещердо, около которого находилась деревня Муроги, где прошло его детство.

Рассказы Барщевского напоминают по своему мистическому настрою произведения Гоголя.

Барщевский писал главным образом на польском языке. Сохранилось только три его произведения написанные автором непосредственно по-белорусски. Несколько легенд из «Шляхцича Завальни…» были переведены и изданы в 1916 году в газете «Гоман» в Вильно. Полностью же произведение было переведено и издано на белорусском только в 1990 году. По книге на Беларусьфильм в 1994 году был снят одноимённый фильм.

Литература

• Барщевский, Ян // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Барщевский, Ян // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Хаўстовіч, М. В. Мастацкі метад Яна Баршчэўскага / М. В. Хаўстовіч. — Мінск : БДУ, 2003. — 204 с.
• Шыдлоўскі, С. А. [elib.psu.by/handle/123456789/944 Шляхецкі саслоўны ідэал у творах Яна Баршчэўскага] / С. А. Шыдлоўскі // Вестник Полоцкого государственного университета : Серия А (гуманитарные науки). — 2005. — № 7. — С. 128—134.  (белор.)

Ссылки

• [www.nlr.ru/md/mpro/barszczewski Сайт о Яне Барщевском]
• [www.sb.by/print.php?articleID=44484 Л. Рублевская. Сын бури и сарматских ценностей.]

Отрывок, характеризующий Барщевский, Ян

– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…