Барыкина, Людмила Тадьевна

Людмила Барыкина
Полное имя	Людмила Тадьевна Барыкина
Дата рождения	21 января 1953(1953-01-21) (71 год)
Место рождения	Бельцы, Молдавская ССР, СССР
Годы активности	1970—1992
Страна	СССР СССР → Россия Россия
Профессии	эстрадная певица
Певческий голос	колоратурное сопрано
Жанры	эстрада, арт-рок
Коллективы	«Орион» (1971—1972), «Букурия» (1972), «Чайки» (1973), «Добры молодцы» (1975), «Магистраль» (1976), «Надежда» (1976—1977), «Весёлые ребята» (1977—1981)
Сотрудничество	Давид Тухманов
Лейблы	Мелодия

Людми́ла Та́дьевна Бары́кина (р. 21 января 1953, Бельцы) — советская эстрадная певица. Всесоюзную аудиоизвестность получила после выхода в 1976 году концептуального альбома Давида Тухманова «По волне моей памяти», для которого записала песню «Смятение». Была четвёртой (следующей за Аллой Пугачёвой) и последней солисткой-женщиной вокально-инструментального ансамбля «Весёлые ребята» (1977—1981), во время работы в котором стала узнаваемой. После ухода из «Весёлых ребят» выступала в ресторанах, завершив карьеру певицы с распадом СССР в начале 1990-х годов. Ни одной видеозаписи с Людмилой Барыкиной в публичном пространстве не сохранилось. Долгое время о Барыкиной почти ничего не было известно за пределами узкого профессионального круга, пока в 2009 году она не дала первое в своей жизни и на сегодняшний день единственное интервью.

Биография

Детство и юность

Людмила Барыкина родилась 21 января 1953 года в городе Бельцы в Молдавии. Росла в семье без отца; мать работала в местном доме культуры и, не имея возможности оставить дочь дома, брала её с собой на работу. В доме культуры Люда смотрела взрослые фильмы и затем на стоящем в доме культуры рояле подбирала песни из этих фильмов и пыталась петь. Увидев увлечение дочери, мать отдала её в шестилетнем возрасте в музыкальную школу по классу фортепиано. Денег на покупку пианино в семье не было, и поначалу Люда играла на домбре. Чтобы учиться играть на фортепианино, она нарисовала клавиши на бумаге и в течение года таким образом учила ноты и тренировала растяжку пальцев. Через год мать купила пианино в кредит. Фортепиано Люде не очень нравилось, больше ей нравился вокал. Долгое время она училась только на классической музыке, но в одиннадцатилетнем возрасте поехала погостить к тёте в Румынию и, впервые в большом объёме услышав эстрадную музыку, поменяла к ней отношение.

В 1970 году окончила школу, но ещё в 8-м классе поступила в музыкальное училище. После 3 курса училища в 1971 году поступила в Кишинёвскую консерваторию по классу вокала; певческий голос был определён как колоратурное сопрано. Учась в училище, начала петь в эстрадном ансамбле «Орион», который базировался в Центральном доме культуры Бельцов. После начала учёбы в Кишинёве продолжала периодически выступать с ними во время приездов к матери в Бельцы. В 1972 году «Орион» с Людмилой Барыкиной в качестве солистки принял участие в конкурсе «Янтарная труба» в Каунасе, где занял 3-е место с песней «Баллада о красках». В качестве поощрения Барыкина с ансамблем были записаны фирмой «Мелодия» на вышедший в начале 1974 года миньон «Молдавские ВИА» с песней Петрэ и Иона Теодоровичей на стихи Штефана Петраки «Нумай ной». Многие музыканты «Ориона» впоследствии эмигрировали из СССР, и никто, кроме Людмилы Барыкиной, не продолжил музыкальную карьеру.

«Букурия», переезд в Ленинград, «Чайки», «Добры молодцы», «Магистраль»

На втором курсе консерватории Людмилу Барыкину пригласили певицей в джаз-оркестр «Букурия», и она, бросив учёбу, начала профессиональную эстрадную карьеру. Проработав в «Букурии» около полугода и познакомившись на гастролях оркестра с первым мужем, Барыкина оставила этот коллектив и в конце 1972 года поехала в Ленинград с целью устройства на работу в «Ленконцерт». Там она стала брать уроки вокала у известного вокального педагога Архангельской, у которой, в том числе, занималась Ирина Понаровская. Только в мае 1973 года по предложению одного из администраторов «Ленконцерта» она устроилась в ансамбль «Чайки» Крымской филармонии, в котором работали только девушки, но задержалась там ненадолго, перейдя в октябре 1973 года в ансамбль «Невский» при Ленинградской областной филармонии. В «Невском» Барыкина работала до февраля 1975 года, перейдя затем в ансамбль «Добры молодцы». Позже Барыкина говорила о них:

Из профессиональных ансамблей мне ещё [помимо «Весёлых ребят»] очень нравились «Добры молодцы», но не тот состав, в который я пришла. А тот, что был до этого, который я видела в «Юбилейном» под руководством Антипина. Очень сильный был состав. Меня и приглашали в тот состав. Но когда я пришла, то оказалось, что того состава уже нет.

С «Добрыми молодцами», в которых Барыкина работала до конца 1975 года, она записала как солистка несколько песен («За синей речной излукой», «То не ветер ветку клонит», «Любит или не любит», «Разве могло быть такое», «Был месяц май»), вышедших затем на различных альбомах — самого ансамбля и авторов, с которыми сотрудничал ансамбль. В этом же ансамбле она познакомилась со своим вторым мужем Олегом Петровым.

Работая в «Добрых молодцах», Барыкина познакомилась с Юрием Антоновым, писавшим для ансамбля песни. Через короткое время, начав самостоятельную карьеру и создав для этого собственный ансамбль «Магистраль», Антонов пригласил туда Людмилу Барыкину и — в качестве гитариста — её мужа Олега Петрова (в «Магистрали» Петров играл на двенадцатиструнной гитаре). В ансамбле Антонова Барыкина работала с января по май 1976 года.

Песня Давида Тухманова «Смятение»

В начале 1976 года, зимой, Давид Тухманов, услышавший с подачи Вячеслава Добрынина записи Людмилы Барыкиной, пригласил её для записи песни «Смятение» из концептуального альбома «По волне моей памяти» в свою студию. Он не говорил певице, что о записи песни надо молчать, но поскольку не разрешал даже брать домой текст песни, об общем запрете она догадалась сама.

Когда я записывала вокал, на фонограмме была бас-гитара, барабаны и ритм-гитара. Клавиш не было. Тухманов шифровался по полной программе. Он никому ничего не показывал и не рассказывал об этой работе. Я сама ничего не знала. Для чего эта запись, для какой пластинки? Музыкантов я тоже не видела.

Тухманов провёл с Барыкиной всего одну репетицию. Не понимавшая, чего от неё хотят, Барыкина попробовала петь с «хрипотцой». Этот вариант понравился жене Тухманова и фактическому продюсеру альбома Татьяне Сашко, но Тухманов, боявшийся, что запись из-за этого могут не пропустить, попросил певицу спеть мягче. «Мягкий» вариант записи и вошёл затем в альбом.

Во время записи Барыкина была простужена и, как ей казалось, «где-то недотягивала», но поскольку вечером дня записи она уезжала с ансамблем «Магистраль» на гастроли в Ленинград, времени перепеть у неё уже не было: «Это со мной было часто. Всегда перед какими-то ответственными моментами со мной что-то такое приключалось».

Работая позже в ансамбле «Весёлые ребята» Павла Слободкина, Барыкина поначалу исполняла «Смятение» на концертах ансамбля. В 1978 году, приехав в родной город Бельцы в Молдавию, она узнала, что её мать умерла, и застала её уже в морге. Придя в опустевший дом матери, она увидела на проигрывателе пластинку «По волне моей памяти» и, потрясённая, разбила её. После этого исполнять «Смятение» она не могла, но Слободкин настаивал: «Люда, эту песню надо петь. Надо». Поддавшись на уговоры, Барыкина начала петь «Смятение» на одном из концертов, но у неё перехватило горло, и она заплакала прямо на сцене. Руководитель ансамбля больше не просил её об исполнении, и вернуться к песне она смогла только через пять лет — после разрыва со Слободкиным и «Весёлыми ребятами».

«Надежда»

В июне 1976 года Людмила Барыкина перешла из антоновской «Магистрали» в вокально-инструментальный ансамбль «Надежда» по приглашению основателя и руководителя ансамбля Михаила Плоткина. Одной из самых заметных песен, исполнявшихся Барыкиной в этом коллективе, был «джаз-вальс» (по определению самой Барыкиной) «Осенний сад» Юрия Саульского на стихи Виктора Орлова. Во второй половине 1976 года Саульский выдвинул эту песню и Людмилу Барыкину как её исполнителя на конкурс эстрадной песни в Японии. Вторым конкурирующим кандидатом для поездки на конкурс был Владимир Мигуля, но организаторы-японцы выбрали Барыкину. Когда у Барыкиной уже был готов загранпаспорт, ей позвонили из Министерства культуры СССР и сказали, что поездка отменяется. Причиной отмены стал угон в Японию 6 сентября 1976 года советским лётчиком-перебежчиком Виктором Беленко самолёта МиГ-25. «Осенний сад» впоследствии получил бо́льшую известность в исполнении Софии Ротару.

Проработав в «Надежде» меньше года, в апреле 1977 года Людмила Барыкина из неё ушла и после этого прослушивалась в ансамбле «Самоцветы». В коллективе уже работала приглашённая руководителем «Самоцветов» Юрием Маликовым вместе с мужем Владимиром Пресняковым-старшим Елена Преснякова, но Маликов, тем не менее, смотрел и других солисток. В конце концов, он отказался от Людмилы Барыкиной и окончательно остановился на Пресняковой.

«Весёлые ребята»

В мае 1977 года Людмилу Барыкину по рекомендации Давида Тухманова пригласил в свой ансамбль «Весёлые ребята» Павел Слободкин. Сама Барыкина расценивала это приглашение как «знак серьёзного признания». Первой песней в «Весёлых ребятах» для Людмилы Барыкиной стала перешедшая к ней после ушедшей из ансамбля Аллы Пугачёвой «Посреди зимы». Барыкина была четвёртой и последней солисткой в «Весёлых ребятах»; после её ухода Слободкин никогда больше не приглашал для работы в своём ансамбле женщин.

Когда певица уже начала репетировать с «Весёлыми ребятами», Министерство культуры СССР предложило ей, вероятно, в качестве компенсации за несостоявшуюся поездку в Японию, участие в телевизионной передаче «Рунд» в Германской Демократической Республике. Это была первая зарубежная поездка Людмилы Барыкиной. Из трёх песен, предложенных Барыкиной, организаторы выбрали «Куклу». Филармоническое платье, в котором собиралась выступать певица, ей пришлось по требованию организаторов поменять на джинсы и майку, которую тут же, перед прямым эфиром, порвали. Гримёрная Барыкиной была общей с Сьюзи Кватро, с которой она обменялась автографами. Продюсер голландской группы «Лимузин» предложил ей поработать с его группой, но она перенаправила его в Госконцерт и много позже узнала, что советская организация-монополист не ответила на четыре телеграммы голландского продюсера с предложением подписания двухлетнего контракта на работу Барыкиной в группе как солистки.

В том же 1977 году Людмила Барыкина вместе с «Весёлыми ребятами» участвовала в фестивале «Братиславская лира», где снова пела «Куклу». В фестивале участвовала также группа Boney M., подарившая «Весёлым ребятам» четыре или пять своих песен, с которыми советский ансамбль потом выступал уже на своих концертах. В 1979 году на Дрезденском шлягер-фестивале Барыкина спела песню Александра Зацепина и немецкую песню, получив приз зрительских симпатий.

В «Весёлых ребятах» Людмила Барыкина как солистка исполняла мало песен, но все они стали популярными в СССР после выхода на миньонах и альбомах: «Кукла» (Александр Морозов — Глеб Горбовский) и русские каверы западных шлягеров «Уходило лето», «В последний раз», «Никогда не поверю», «Помню, помню».

Я пела «Куклу», которую просто ненавидела. Мне никогда не нравились детские вещи. Я воспитывалась на Элле Фицджеральд, на Джеймсе Брауне, а тут мне Слободкин предложил «Куклу». Вероятно, он её готовил для Пугачёвой. Песню эту я не любила, хотя моей внучке она нравится.

В конце августа 1980 года, не седьмом месяце беременности, Людмила Барыкина ушла в декретный отпуск и в ноябре родила двойню — Марию и Ивана. Менее чем через два месяца после их рождения она с «Весёлыми ребятами» уже принимала участие в новогоднем сборном концерте в Лужниках. В апреле 1981 года Барыкина поехала с ансамблем на двадцатидневные гастроли и за день или два до их окончания получила телеграмму из Москонцерта о том, что у неё заболел сын, и ей необходимо срочно вылететь в Москву. Она прервала гастроли и, вернувшись домой, нашла у сына лишь насморк. Для Слободкина, державшего ансамбль в тонусе в том числе за счёт жёсткой дисциплины (он, например, штрафовал всех участников за опоздания), этого было достаточно, чтобы полностью отстранить её от работы в ансамбле. Официально она была уволена из «Весёлых ребят» и Москонцерта в апреле 1983.

Сама Барыкина всегда очень высоко оценивала «Весёлых ребят» и возможность своей работы в ансамбле:

…Певицей я себя почувствовала именно в «Весёлых ребятах». Все мои близкие хвастались, что я там работаю. Меня распирало от гордости на концертах, хотя я не тщеславный человек. <…> «Весёлые ребята» были очень сплочённым коллективом, и мне там нравилось работать. Никто подлянок никогда не делал. У меня не было проблем там. Мы были друзьями, и я никогда не была яблоком раздора. Я была там как рыба в воде. Мы часто встречались на гастролях с разными ансамблями, и, можно сказать, мы все были одним большим советским ансамблем. Единственно, «Весёлые ребята» как-то выделялись из этой массы, а все остальные были похожи.

Центральный дом туриста, работа в ресторанах

Уйдя из «Весёлых ребят», Людмила Барыкина, продолжая числиться в Москонцерте и получая там до 1983 года зарплату, устроилась на работу в варьете при Московском объединении музыкальных ансамблей (МОМА) на втором этаже Центрального дома туриста, где она пела две песни — молдавскую и из репертуара Барбры Стрейзанд. Язык исполнения последней определялся присутствием (русский) или отсутствием (английский) в зале представителей МОМА. Вместе с Людмилой Барыкиной в варьете работали Александр Шабин, Евгений Печенов, Юрий Шахназаров, Михаил Степанков. Отработав свою часть в программе варьете, Барыкина брала такси и ехала выступать в ресторан в Салтыковку. Вместе со Степанковым она единожды съездила на гастроли с ансамблем «Красные маки».

После ухода с 33-го этажа Центрального дома туриста группы «Карнавал» на его месте появился новый безымянный состав, пригласивший Барыкину выступать вместе с ними. До прихода Барыкиной они выступали как типичный советский ресторанный ансамбль, беря за любую заказанную посетителем песню (почти всегда советскую) 10 рублей. Барыкина предложила полностью исключить из репертуара «совковые» песни, исполнять только «фирменные» песни на английском языке, сделать три отделения в разных костюмах (у самой Барыкиной было двенадцать костюмов и клипсы с пятью программами подсветки) и брать за одну песню 25 рублей. Через некоторое время состоятельный швейцарец, побывавший на их выступлении, подарил им цветомузыку. Заказ столика на выступление группы стоил 100 рублей. Не очень высокий профессиональный уровень музыкантов искупался их старательностью; позже все они эмигрировали из России. Группа исполняла самые новые мировые хиты; Барыкина, в том числе, перепела весь репертуар Sade. Значительную часть доходов от выступлений группа тратила на приобретение аппаратуры. Раз в месяц приглашался консультант из компании «Динакорд» для отстраивания звука в зале — в результате он звучал как в студии. Репетиции были ежедневными. Если до барыкинских нововведений каждый участник группы зарабатывал 450 рублей в месяц, то в первый месяц после них — 1800.

Бывший участник группы «Машина времени» Пётр Подгородецкий, написавший о группе и вокруг неё полную желчи и язвительности книгу «„Машина“ с евреями», отозвался в ней о Барыкиной периода Центрального дома туриста в превосходном тоне: «Людмила Барыкина. Пела в варьете Центрального дома туриста в 80-е годы. Но как!!!»

После начала антиалкогольной кампании 1985—1990 годов вся группа перешла работать в мотель «Солнечный», но вскоре музыканты группы начали эмигрировать из СССР, и Людмила Барыкина перешла работать в ресторан «Севастополь». С распадом СССР и сопутствующими ему криминальными войнами работа в ресторане стала сопряжена с большими рисками для жизни и здоровья, и Барыкина её прекратила. В конце 1989 года она съездила в двухмесячную гастрольную поездку в США, спонсировавшуюся Анисом Мухаметшиным, в которой была одной из трёх солисток, и это было её последним публичным выступлением. После приглашения участвовать в сборном концерте в концертном зале «Россия» Людмила Барыкина, отказавшись петь в этом концерте под фонограмму, полностью прекратила все выступления.

В 1989 году записала для фильма «Женщина дня» песню «Пароль дождя»; записывалась также в качестве бэк-вокалистки.

Уход из вокально-инструментальных ансамблей и свою работу в ресторанах Людмила Барыкина оценивала с точки зрения большого расширения репертуара, перехода с «совковых» песен на «фирменные», и никогда об этом не жалела:

Вот почему мне кабак всегда нравился? Потому что я сама себе выбирала репертуар. Чтобы оценить певицу, ей надо дать развернуться. Вот когда она поёт то, что хочет, то только тут и можно объективно судить о ней.

Имидж

Людмила Барыкина, по её словам, никогда не прибегала к услугам имиджмейкеров, и на её имидж никто впрямую не влиял. Это касалось в том числе и самого публичного её периода 1977—1981 годов в ансамбле «Весёлые ребята». Руководитель ансамбля Павел Слободкин никак не ограничивал её в поисках собственного имиджа. Сторонние наблюдатели, тем не менее, отмечают, что в начальный период работы в «Весёлых ребятах», исполняя доставшуюся ей «по наследству» от Аллы Пугачёвой песню «Посреди зимы», внешне она была похожа на Пугачёву. Позже её стали сравнивать с популярной в СССР в 1970-х годах американской политической активисткой, негритянкой Анджелой Дэвис — прямые от природы волосы Барыкина подвергла химической завивке и одновременно интенсивно загорала в течение нескольких летних месяцев во время гастролей «Весёлых ребят» по южным городам СССР. Сама она утверждала, что о существовании Анджелы Дэвис до этого не знала.

Первое в своей жизни интервью Людмила Барыкина дала в 2009 году — в пятидесятишестилетнем возрасте, почти через двадцать лет после завершения карьеры, — объясняя это тем, что в «Весёлых ребятах» интервью давал только Слободкин, а позже она предпочитала говорить о себе своими делами. Это интервью — практически единственный источник сведений о Барыкиной.

«Однофамильство» с Александром Барыкиным

В 1978—1979 годах Людмила Барыкина работала в «Весёлых ребятах» одновременно с Александром Бырыкиным, который ненадолго вернулся в ансамбль (до этого он играл в «Весёлых ребятах» в 1973—1976 годах). Руководитель «Весёлых ребят» Павел Слободкин, которому фамилия Бырыкин, видимо, казалась неблагозвучной, решил на миньоне 1979 года, предшествовавшем новому альбому ансамбля «Музыкальный глобус», «дать» Бырыкину ту же фамилию, что и у Людмилы Барыкиной, сопроводив это брошенной музыкантам фразой «Думайте, что хотите». Бырыкин фактически с этим согласился, поменяв свою фамилию в 1982 году и в паспорте, и позже говорил об этом: «Это нас Паша в „Весёлых ребятах“ свёл с Людкой под одну фамилию. Точнее, меня свёл…». Сама же Людмила Барыкина шутила: «Когда меня спрашивали по поводу Саши „Вы жена или дочь?“, я всегда отвечала: „Дочь“». У Давида Тухманова, который в 1976 году впервые свёл на одной обложке альбома «По волне моей памяти» Людмилу Барыкину и Александра Бырыкина, подобные вопросы даже не возникали.

Ссылки

• Колпаков Валерий, Соловьёв Сергей. [via-era.narod.ru/Ansambli/VR/Barykina/lb.html Людмила Барыкина: «Весёлые ребята» для меня — целая эпоха]. Вокально-инструментальная эра (1960—1988) (13 сентября 2009). Проверено 12 декабря 2015.
• [ensembles.ru/musician/barykina Барыкина Людмила]. Парад ансамблей. Проверено 12 декабря 2015.

Отрывок, характеризующий Барыкина, Людмила Тадьевна

Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.