Бар-Яалом, Эли

Эли Бар-Яалом
אלי בר-יהלום
поэт, бард, писатель, публицист
Место рождения:	Ленинград, РСФСР, СССР
Отец:	Могилевер, Хаим Зеэв
Мать:	Могилевер, Юлия Исаевна
Награды и премии:	Олива Иерусалима (2007) премия Ури-Цви Гринберга (2009)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Эли Бар-Яалом (Могилевер; р. 19 сентября 1968) — израильский поэт и прозаик, автор песен, редактор ивритского литературного журнала «Биглаль», популяризатор лингвистики, один из руководителей добровольческого культурного центра «Маген» в Хайфе, полиглот, философ. Пишет и публикуется на иврите, по-русски и на некоторых других языках. Лауреат премии «Олива Иерусалима» (2007) за вклад в еврейскую литературу. Лауреат поэтической премии им. Ури-Цви Гринберга (2009).

Биография

Родился в семье ленинградских сионистов (отец — Хаим-Зеэв Могилевер, мать — Юлия Могилевер); согласно семейной традиции, потомок основателей хасидизма, но сам подвергает эту традицию сомнению. В Израиле с шестилетнего возраста (1974 год). Рос в Хайфе. Дома воспитывался на трёх языках (иврит, русский, эсперанто). Учился в школе «Реали», затем окончил с отличием Технион. Читать лекции в Технионе начал в двадцатилетнем возрасте, в 1988 году; с 1995 года преподаёт математику и математическое мышление в Кармиэльском технологическом колледже им. Брауде, где известен парадоксальными высказываниями, провоцирующими студентов на оригинальное мышление (в частности, на занятиях по математической логике). Специализируется по развитию творческого мышления у детей и взрослых, работает также в государственном центре по воспитанию одарённой молодёжи при министерстве образования Израиля. С 1995 года и по сей день ведёт литературную студию на иврите для одарённой молодёжи в городе Кармиэле.

Творчество на иврите

Стихи, написанные в подростковом возрасте, печатались в школьном журнале. Первая публикация во всеизраильской прессе — ноябрь 1992 года, журнал «Мознаим» Союза ивритских писателей. В 1993 Бар-Яалом был одним из основателей поэтического движения «Эв» и одноимённого журнала (в котором, в частности, впервые были опубликованы его переводы из Уильяма Блейка и Даниила Хармса). Преемник «Эва», журнал «Хо!», издаётся по сей день.

В 2012 году Бар-Яалом с группой единомышленников основал литературный ежеквартальник «Биглаль», и с тех пор является одним из четырёх его редакторов.

В 2016 году вышла первая книга стихов Бар-Яалома на иврите — Дваш цраот («Осиный мёд») с послесловием одного из патриархов ивритской поэзии профессора Йоси Гамзу, который охарактеризовал Бар-Яалома как «редкое, вызывающее почтение явление в современной израильской поэзии» и «виртуоза».

Помимо стихов, Эли Бар-Яалом — автор нескольких рассказов, а также поэм (одна из которых, «Эгле, королева змей», является поэтическим переложением на иврит литовской легенды Eglė žalčių karalienė).

Эли Бар-Яалом — член Союза ивритских писателей Израиля и Объединения израильских писателей.

Песни Эли Бар-Яалома весьма популярны среди любителей фантастики в Израиле. Два раза (в 2010 и 2012 годах) он принимал участие в конкурсе фантастической песни — и оба раза получил как первый приз жюри, так и приз зрительских симпатий. С тех пор он — бессменный член жюри конкурса.

В 2012 году вышел диск Мешотет бейн оламот («Странствующий между мирами»), в котором Бар-Яалом поёт свои песни, аккомпанируя себе на гитаре. Музыкальный критик Гай Тене назвал Бар-Яалома «Брассенсом, поющим о преимуществах Марса перед Землёй». Ранее, в 2004 году, вышел диск ивритских песен Бар-Яалома ха-махте́рет шели́ («Моё подполье»), из-за которого Бар-Яалома также сравнивали с Ж. Брассенсом, а также с Меиром Ариэлем

Творчество по-русски

Стихи

Первым обратил внимание на русские стихи Бар-Яалома Александр Кушнер на Международном фестивале поэтов в 1993. Высокую оценку его стихам дал Юлий Ким, оказавший ему большую поддержку, а также Евгений Витковский.

Впоследствии стихи публиковались в альманахах и периодике в России и Израиле.

В 2006 году вышла книга стихов Эли Бар-Яалома «Горизонтальная луна» с предисловием Юлия Кима, за которую он в 2007 году получил премию «Олива Иерусалима». В 2009 году Бар-Яалом стал лауреатом Четвёртого поэтического фестиваля памяти Ури-Цви Гринберга в категории «Стихи» — за стихотворения [magazines.russ.ru/ier/2010/33/el16.html «O, tempora», «Ангел-предохранитель» и «Война и мы»].

Песни

Эли Бар-Яалом — постоянный участник израильских фестивалей авторской песни с 1995 года. В 1996 году — лауреат всеизраильского слёта «Дуговка» в категории «лучший автор». Лауреат конкурса «Кармель-1997». В 2001 году песня Бар-Яалома «Опасная профессия» была выбрана «песней года» на всеизраильском фестивале «Бардюга» в Беэр-Шеве. Песни Бар-Яалома звучали на израильских и российских радиостанциях, в том числе на «Эхо Москвы» . В 2003 году вышел диск «Давай придумаем формулу?». На концертах Бар-Яалома в Москве и Петербурге в декабре 2006 года продавались пробные экземпляры его диска «Опасная профессия», официально вышедшего в Израиле в 2007 году. В 2010 году был издан третий авторский диск Бар-Яалома на русском языке, «Правда-матка».

Благодаря Интернету домашние звукозаписи Бар-Яалома (в сети выступающего под псевдонимом «Хатуль») распространились в России и приобрели известность в кругах любителей бардовской песни, в частности среди ролевиков и толкинистов.

Дуэт Юлии Левашовой и Зои Иващенко стал победителем фестиваля авторской песни «Куликово поле» в 2011 году с песней Бар-Яалома «Муравей в смоле».

Песни на слова Эли Бар-Яалома пишет также Михаил Атлас.

С 1995 года Бар-Яалом участвует в работе Клуба авторской песни города Хайфа. Периодически выступал также в составе литературно-художественного объединения "Зимрат аАрец" (Иерусалим).

Проза

Короткие рассказы Бар-Яалома широко расходятся в Интернете и ФИДО с конца 1990-х годов. Особую популярность получил рассказ «Переведи меня», перепечатывавшийся легально и нелегально на множестве сайтов.

На бумаге рассказы Бар-Яалома печатались в различных журналах, преимущественно в московском литературном альманахе «Конец эпохи». В Интернете на многих сайтах дублирован его роман «Ангел над „Титаником“, или Нора» (2001).

Переводы

Эли Бар-Яалом переводит на русский язык с иврита, английского и японского, а также на иврит — с древнегреческого, русского, английского, испанского и японского.

Переводы на русский вошли в антологию «Век перевода» под редакцией Евгения Витковского (М.: Водолей Publishers, 2005).

Переводы на иврит публиковались в литературных журналах («Эв», «Маббуа», «Шво», «Биглаль»). Переводы классиков русской авторской песни вошли в диск Коль од а-Арец тануа («пока земля ещё вертится»).

Общинная и религиозно-философская деятельность

Эли Бар-Яалом описывает себя как «верующего, но не религиозного» еврея. Его мировоззрение включает в себя концепцию Творца, играющего в мир, как в ролевую игру, в которой все разумные существа — персонажи одного игрока.

В 1996 году Бар-Яалом стал одним из основателей группы «Маген» по изучению Торы и еврейской метафизики, которая впоследствии превратилась в еврейский культурный центр «Маген» в Хайфе. С 2001 по 2012 вёл занятия в виртуальном бейт-мидраше «Маасэ-Решет» в Интернете и одновременно, вместе с Рахель Спектор, — в бейт-мидраше «Маген» в Хайфе. С 2001 по 2008 писал комментарий «Маасэ-Решет» на пять книг Торы. Выступал с комментариями на израильском телевидении.

Неоднократно высказывался против организованных религиозных движений (как сектантского, так и мэйнстримных направлений) и за самостоятельное мышление. «Я — на стороне логики, поэзии и котов»

Лингвистика

Статьи Эли Бар-Яалома о языкознании и литературе для широкого круга читателей распространялись по Интернету, в основном среди пользователей «Живого Журнала». Он ведёт занятия по языкознанию как в центре «Маген» в Хайфе (на русском языке, с 2010 года), так и в центре по воспитанию одарённой молодёжи в Кармиэле (на иврите).

Бар-Яалом пишет и публикует стихи также на искусственных языках, в частности, на эсперанто и на созданных Дж. Р. Р. Толкином эльфийских языках.

Семья

Жена, Майя Бар-Яалом (р. 1973) — консультант и инструктор по подготовке к родам и кормлению. Дочери: Айя (р. 2000) и Адас (р. 2006), сын: Адар (р. 2011).

Интересные факты

В начале 1990-х годов Эли Бар-Яалом неоднократно принимал участие в телеконкурсе эрудитов Макбилит hа-мохот и несколько раз побеждал. Выступление Бар-Яалома было выбрано редакцией израильского 1-ого канала ТВ, чтобы представить весь конкурс в историческом обзоре программ канала.

Сетевое прозвище Бар-Яалома с 1993 года — Хатуль (ивр. ‏кот‏‎). Сама же фамилия «Бар-Яалом» (בר-יהלום), принятая им в 1980-е годы в рамках добровольной ивритизации, является анаграммой исходной фамилии «Могилевер» (מוהילבר).

Библиография

В этот список не входят многочисленные публикации в литературных журналах на русском, иврите и эсперанто.

• אלי בר-יהלום, דבש צרעות, שירה. תל-אביב, צבעונים, 2016. ISBN 978-965-548-091-7.
• Эли Бар-Яалом, Горизонтальная луна. Стихи. Иерусалим, «Библиотека Иерусалимского Журнала», 2006. ISBN 965-7188-35-0. Редактор серии Игорь Бяльский, редактор книги Юлия Могилевер, художник Эрика Шарапова.
• Век перевода, антология русского поэтического перевода XXI века. Москва, Водолей Publishers, 2005. ISBN 5-902312-38-8. Редактор Евгений Витковский.
• Кошки — мышкой. Санкт-Петербург, «Геликон Плюс», 2005. ISBN 5-93682-201-X.
• А шарик летит, антология авторской песни Израиля. Израиль, «Бардовское искусство», 2000. Составитель Мария Лакман, художественный руководитель проекта Сергей Каплан, музыкальный редактор Артур Юав.
• «Одинокий остров» (ред. А. Егоров); Москва, 2000.
• «Литературная газета» (ред. Ю. Поляков; Москва) № 5043 (2003).

Дискография

• Мешотет бейн оламот (ивр. ‏бродящий между мирами‏‎). Стихи, музыка, голос, гитара: Эли Бар-Яалом (на иврите). Запись и мастеринг: Илья Зускович. Оформление обложки: Эрика Шарапова. Хайфа, 2012.
• Правда-матка. Стихи, музыка, голос, гитара: Эли Бар-Яалом. Запись: Евгений Гангаев. Мастеринг и оформление обложки: Илья Зускович, с использованием фотографии работы И. Улогова. Студия «Маген», 2010.
• Опасная профессия. Стихи, музыка, голос, гитара: Эли Бар-Яалом. Запись и оформление обложки: Илья Зускович. Студия «Маген», 2007.
• Коль од а-Арец тануа (ивр. ‏пока земля ещё вертится‏‎). Авторская песня в переводах на иврит. Студия «АСК», 2006. [Редактор; автор двух переводов]
• Биглаль ха-милхама ха-зот (ивр. ‏из-за этой войны‏‎). Ю.Липманович, Э.Бар-Яалом, Н. Перчиков. Клуб «Зимрат аАрец», 2004.
• ха-Махтерет шели (ивр. ‏моё подполье‏‎). Стихи, музыка, голос, гитара: Эли Бар-Яалом (на иврите). Запись: И. Улис, Ш. Трайбер, В. Ягман. Оформление обложки: Э. Шарапова. Хайфа, 2004.
• Давай придумаем формулу. Стихи, музыка, голос, гитара: Эли Бар-Яалом. Запись: Илья Улис. Студия «УлисС», 2003.
• Нажмите, граждане, Alt-Shift: к годовщине смерти Игоря Хайцина. Звукорежиссёр Илья Товбейн. Тель-Авив, 2001. [Участник концерта памяти Хайцина].

Ссылки

• [imenno.livejournal.com/ imenno] — Бар-Яалом, Эли в «Живом Журнале»  (рус.)
• www.facebook.com/eli.baryahalom - Эли Бар-Яалом в Facebook (иврит)
• [khatul.livejournal.com/ khatul] — Бар-Яалом, Эли в «Живом Журнале»  (иврит) (не обновляется)

Отрывок, характеризующий Бар-Яалом, Эли

Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.