Басманова, Наталия Георгиевна
Поделись знанием:
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
| Наталия Георгиевна Басманова | |
 Н.Г.Басманова. 1990-е. | |
| Имя при рождении: |
Наталия Георгиевна Ланг |
|---|---|
| Жанр: | |
| © Работы этого автора несвободны | |
Ната́лия Гео́ргиевна Басма́нова (в девичестве Ла́нг), (27 января 1906[1] — 11 марта 2000[2]) — советский художник-иллюстратор, станковый и книжный график. Член союза художников СССР.
Биография
Родилась 27 января 1906 года в Петербурге, в семье петербургских немцев.
Отец художницы —- терапевт, академик АМН СССР Георгий Фёдорович Ланг (1875—1948).
Мать — педагог, преподавала французский и немецкий языки[3].
Начала рисовать ещё в дошкольном возрасте карандашами и акварелью.
С 1922 года училась на графическом факультете в Ленинградском художественно-промышленном техникуме, у Н. И. Дормидонтова и Владимира Николаевича Левитского[4].
Закончила техникум в 1927 году по специальности художник-график[5].
В 1927 г. вышла замуж за П. И. Басманова (03.01.1906—1993[1]), русского художника-графика.
В 1927 — 29 гг. училась в Академии художеств, на графическом факультете, ушла со второго курса.
С 1930 г. знакомится с художником В. В. Стерлиговым ставшим учителем П. И. Басманова.
Член Ленинградского Союза советских художников с 1932 года.
Работала в издательстве Учпедгизе, иллюстрируя учебники и буквари для народов севера, Сибири и Дальнего востока. Работа в издательствах шла принятым тогда «бригадным методом», и многие годы Н. Г. Басманова проработала с художницей Е. К. Эвенбах[6]. Работа художников была ограничена штриховой графикой, в цвете (в книжной иллюстрации) до 1960 г. художница не работала.
С начала Великой Отечественной войны и до 1942 г. оставалась провела в блокадном Ленинграде. В сентябре 1942 г. уехала в эвакуацию в Алтайский край, вместе с матерью, С. Л. Ланг — Эйндховен и с маленькой дочерью Марианной. Вернулась в феврале 1945 г.
После войны продолжила работу в Учпедгизе. В 1954 г. — 1975 гг. работает в детской книжной графике.
В 1962 году в творчестве Басмановой происходит перелом, через сближение с идеями художника В. В. Стерлигова, она входит в живописно-пластическую традицию русского авангардного искусства. Изменение в творческом пути художника было связано с тем, что с начала 1962 г. В. В. Стерлигов начал развивать теорию К. С. Малевича о новых прибавочных элементах в изобразительном искусстве и открыл прибавочный элемент искусства этого времени: «прямо-кривую». В это открытие он посвящает первыми своих друзей, П. И., Н. Г., и М. П. Басмановых. Н. Г. и М. П. Басманова начинают работать в новой пластической форме. Идея криволинейного, сферического пластического пространства и особая теория цвета, несущего в себе свет («светоносность цвета — цветоносность света». по образному выражению В. В. Стерлигова) полностью меняют творчество Н. Г. Басмановой[7] и, живо воспринятые художницей, становятся основой её художественного образа. Первая книга, сделанная в новом образе — Е. Серова, «Лужайка». Л.: Художник РСФСР, 1963[8].
Если найти точное слово, чтобы определить характер работы Басмановой, то это слово.. прикосновение. Художник прикасается кистью к бумаге, как энтомолог к крыльям бабочки, и от этого лёгкого прикосновения под его рукой рождается чистый, светлый мир, который в нас, взрослых, трогает такие струны нашей памяти, которые связаны с детством, с давно утраченным, непосредственным виденьем.— Виктор Пивоваров
Несколько книг оформила вместе с дочерью, художницей М. П. Басмановой (20.07.1938 г.р.)[1], художником детской книги[8].
Умерла в Санкт-Петербурге в 2000 г.
Иллюстрации для детских книг
- Бр. Гримм. Избранные сказки. Переплёт, форзац, титул и инициалы- П. И. Басманов. Иллюстрации и концовки — Н. Г. Басманова. (Школьная библиотечка) — Л.: Учпедгиз (1938)[9]
- Сказки народов Севера. Составители : М. Г. Воскобойников, Г. А. Меновщиков. Общая редакция М. А. Сергеев. Переплёт, форзац, титульные листы, заставки и концовки — Н. Г. Басманова . М. — Л. Гослитиздат. 1951
- Алексеев Е. «Подарки леса» — Л.: Детгиз, (1954)[9]
- Кукушка. Северные сказки. Рисунки Н. Басмановой. М.: Детгиз 1957
- Сказки народов Севера. Составление, редакция, предисловие и примечания М. Г. Воскобойникова и Г. А. Меновщикова. Художник Н. Г. Басманова. лж. Общая редакция М. А. Сергеев. Переплёт, форзац, титульные листы, заставки и концовки — Н. Г. Басманова . М. — Л. Гослитиздат. 1959
- Серова Е. «У южного моря»- Л. : Детгиз, 1960
- Серова Е. «Лужайка» . Л. : Художник РСФСР, 1963.(переиздания: 1966, 1968, 1977, 1978, 1985)
- Шим Э. «Слепой дождик». Л. : Дет.лит. ,1964
- Чепуров А. «Весенние фонарики». Л. : Дет лит., 1966
- Славная осень. Сборник стихов русских поэтов об осени (составила В. Разова). Л. : Дет.лит.,1966
- Весна красна. (сборник стихов русских поэтов о весне). Л.: Дет.лит. 1967
- Серова Е. «Наши цветы». Л. : Дет.лит. 1968
- Чепуров А. Золотой пожар. Л.: Дет. лит., 1972. Рис Н. и М. Басмановых
- Чепуров А. Белая дорожка. Л.: Дет. лит., 1973. Рис. Н. и М. Басмановых.
- Чепуров А. Солнце на дорожке. Л.: Дет. лит., 1974. Рис. Н.и М. Басмановых
- Андерсен Г. Х.«Дюймовочка». Перевод с датского А. Ганзен. Л. : Художник РСФСР, 1975.
Напишите отзыв о статье "Басманова, Наталия Георгиевна"
Литература
- В. Пивоваров О книге А. Чепурова «Весенние фонарики». / Детская литература, ж. М. 1967 . № 2. С. 44.
- Митурич М. Акварели Наталии Басмановой. / Детская литература, ж. М. 1968 . № 4.
- Чугунов Г. О художнике этой книги. В кн. Г. Х. Андерсен. Дюймовочка. Л. ; Художник РСФСР, 1975.
- Наталья Басманова. Сохранить живое ощущение. / Художники детской книги о себе и своём искусстве: статьи, рассказы, заметки, выступления/Сост. В. Глоцер. — М.: Книга, 1987. C. 9- 16.
- Тимофеева И. Н. Что и как читать вашему ребёнку от года до десяти : энциклопедия для родителей по руководству детским чтением. / И. Н. Тимофеева. — СПб. : РНБ, 2000. — 512 с. : ил.
- Траугот В. Басмановы. //Experiment/Эксперимент: Журнал русской культуры. № 16: Шестнадцать пятниц: Вторая волна ленинградского авангарда. В 2-х ч. LA (USA), 2010. Ч. 2. С. 151—155, 166.
- Спицына Е. О Басмановых. Там же. С.470-471.
- Басманова М. Вступительная статья в каталоге персональной выставки Н. Г. Басмановой. СПб. 2014. С. 9.
Ссылки
- [www.barius.ru/biblioteka/illustrator/89 Детские книги с иллюстрациями Басмановой]
Примечания
- ↑ 1 2 3 [artunion.ru/painters/2-02-1.htm Реестр художников Российской империи, СССР, «русского зарубежья», Российской Федерации и республик бывшего Советского Союза (XVIII—XXI вв.). Художники двухмерного пространства]
- ↑ [www.radmuseumart.ru/project/index.asp?page_type=1&id_header=3514 Новости Радищевского музея]
- ↑ illustrators.odub.tomsk.ru/illustr_h.php?id=798
- ↑ Левитский Владимир Николаевич (1879-май 1942, Ленинград, умер в блокаду) — художник-график, художественный редактор издательства «Свободное искусство» (1916-8), в том числе коллективной монографии «Николай Константинович Рерих» (1916). Учился в Рисовальной школе Общества поощрения художеств и в студии М. К. Тенишевой у И. Е. Репина. С 1903 г. сотрудничал с издательством Общины Св. Евгении. С 1904 г. член «Нового общества художников», позднее — группы «Молодое искусство». Постоянный сотрудник журнала «Аполлон», автор фронтисписов, заставок и концовок. Иллюстратор и художественный редактор нескольких книг. Член-учредитель Общества художников-графиков (с 1928). Преподавал графику в Ленинградском художественном училище (бывшая Школа ОПХ, ныне Санкт-Петербургское художественное училище им. Н. К. Рериха).
- ↑ Басманова М. Вступительная статья в каталоге персональной выставки Н. Г. Басмановой. СПб. 2014. С. 9.
- ↑ Наталья Басманова. Сохранить живое ощущение. / Художники детской книги о себе и своём искусстве: статьи, рассказы, заметки, выступления/Сост. В. Глоцер. — М.: Книга, 1987. C. 9.
- ↑ Спицына Е. О Басмановых. //Experiment/Эксперимент: Журнал русской культуры. № 16: Шестнадцать пятниц: Вторая волна ленинградского авангарда. В 2-х ч. LA (USA), 2010. Ч. 2. С. 470—471.
- ↑ 1 2 Там же.
- ↑ 1 2 illustrators.odub.tomsk.ru/illustr_h.php?id=812
Отрывок, характеризующий Басманова, Наталия Георгиевна
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
